Юлия Негина - Фантазии

Мне было нечего терять, и тогда я пошел к директору с запоздалым признанием в краже драгоценностей. Теперь отчисление выглядело привлекательно, как желанное избавление от травли. Директор смотрел на меня с каким-то странным благоговением. «Я понимаю твое благородное стремление взять на себя вину Майкла, вы, вероятно, дружили», – заключил он длинную речь о том, как важны для колледжа мои выдающиеся способности и достижения. Когда я окончу университет, а он абсолютно уверен, что именно так и будет, они будут рады предоставить мне место преподавателя. А сейчас время возвращаться к себе и готовиться к завтрашнему опросу по истории. Если в течение года будет не выполнено хоть одно домашнее задание, оценка будет снижена на один балл.

Через несколько дней я получил письмо от мадам Дюпон. Тысяча мыслей пронеслась за те пару секунд, пока я разрывал конверт.

«Молодой человек,

Мне приходится сдерживать себя, чтобы не дать простора своему негодованию. Если Вы имеете хоть каплю стыда, прекратите писать на этот адрес. Чтобы покончить с этим, считаю нужным сообщить, что за преступление, которое совершил Месье Дюпон, развращая вас и других молодых людей, он осужден на два года работ в исправительном доме. Только письмо Мистера Дугласа, чей сын имел несчастье делить с вами комнату и наблюдать за вашим поведением, вывело на свет гнусную правду, которую Жан скрывал от меня столько лет, а ваши возмутительные письма и грязные стихи подтвердили то, во что я не в силах была поверить, так как даже не представляла раньше, что бывают такие мерзости.

Испытывая сочувствие к вашей юности и неопытности, из-за которых вы стали участником гнусного разврата, но больше из-за нежелания распространять порочащие мое имя факты, я не буду сообщать в колледж истинную причину отказа моего мужа (в скором времени уже бывшего) от места преподавателя.

Советую вам немедленно исповедоваться и пересмотреть свои нравственные принципы».

Иногда я думаю, что человеку нужно совсем мало от внешнего мира, основная часть жизни протекает в его собственных фантазиях. Достаточно один раз выпить вермута, чтобы запах полыни всю оставшуюся жизнь воскрешал в воображении стук дождя, тепло дыхания, бархат кресел, дрожь в ногах, скрежет пера о бумагу, которую вы исписали, корабль на котором вы не уплыли, и все истории, произошедшие и не случившиеся. Ты хоронишь в земле бобовое семечко, и из него вырастает стебель до небес, стоит лишь закрыть глаза. В твоем мозгу целая вселенная. О хрупкое, уязвимое, беззащитное ее хранилище – тело! Твоя бесконечно сложная, совершенная анатомия неподвластна уму, в тебе все вымерено и взвешено с невообразимой прилежностью. Мельчайшее отклонение от точных расчетов – и жизнь в тебе была бы невозможна. Но ты живо, а значит, в тебе выстроилась вся математика и вся поэзия вселенной. Но твой создатель богат и беспечен, он собирает и разбирает, он складывает и разрушает свое творение, как ребенок – башню из кубиков; ему неведома ни привязанность, ни жалость к созданной им форме, он предпочитает, чтобы все беспрерывно двигалось. Мне пора двигаться дальше. Закрыв глаза, я уже много раз проходил по этой крыше, и знаю, что карнизы особенно скользкие, там, где на них нарос тонкий изумрудно-зеленый слой мха, у воронок дождевых стоков. Мой ботинок идеально убирается в водосточную ложбинку. Как тихо! Я всегда любил высоту.

– Немедленно слезайте оттуда, молодой человек! – доносится снизу. Там, внизу, многим есть, что сказать мне, и они стараются во все голоса. В этих голосах злость и страх, их уносит ветер.

Я взбираюсь еще выше, на башенку, нахожу опору, выпрямляюсь. Отсюда, где деревья не заслоняют от тебя горизонт, видно намного дальше, но все-таки так мало! Я снимаю и бросаю вниз шляпу, потом пальто. Оно, махнув подолом, неуклюже падает под ноги любопытной толпе и становится похожим на грязную лужу. Несколько человек бегут с пожарной лестницей. Я снимаю пиджак, скидываю один за другим ботинки. Они плохо почищены, преподаватель сделал бы мне замечание. Но я больше не в колледже. Я над ним. Я избавляюсь от рубашки, брюк, стыдливые покровы сдернуты, теперь я – именно я… Облако частиц, собранных ненадолго воедино. Мне нужно идти дальше, и я делаю шаг вперед.

После смерти дедушки, несмотря на категорические возражения всей родни – они считали, что я должна поступить в университет и начать наконец-то нормальную жизнь – я вернулась в его егерский домик в Боржомском ущелье. Несколько месяцев, проведенных в городе, чудовищно угнетали меня, я просто задыхалась, наблюдая, как родственники, начав с традиционного «о покойнике только хорошее», после третьей рюмки запевали свою песню о том, каким он был несуразным чудаком, что лучше бы подумал о семье, что заморочил голову внучке, из-за чего она у них на глазах губит свою молодость и растет, как ведьма, в лесах. Может быть, я и была похожа на ведьму, сидя там за столом, наблюдая за ними волчьим взглядом. Волчьим, как они себе его представляли, то есть неодобрительным. Именно так все и думают о волках: «За шкуру волка дают 50 рублей. Хорошие деньги. Но лучше бы Гурам занимался оленями. А то как-то очень странно все». Некоторым даже казалось, что я скалилась, слушая это за столом. Ну конечно, после бутылки чачи и не то покажется. На самом деле я их глубоко презирала тогда, не могла по-другому. Потом, повзрослев, я научилась относиться спокойнее и к родителям, и к дяде, и к семье двоюродного брата – и даже по-своему жалеть их. Но тогда юношеский максимализм делал меня непримиримой.

Итак, перезимовав в городе, я возвращалась в домик, никого не послушав. Не помогло даже то, что дядя держал меня неделю взаперти в комнате на пятом этаже, чтобы байдарочная экспедиция, с которой я намеревалась добраться до места, ушла без меня, а я одумалась и подчинилась. «Ты не выживешь там и месяца одна, молодая девчонка. Одно дело под присмотром опытного охотника, другое дело одна в лесу. Наглая! Слишком много на себя берешь. Да если тебя не загрызут волки, так изнасилуют браконьеры. Дура безмозглая! Что выдумала! Посмотри на себя: ни прически, ни платья, все руки в мозолях. Причесать тебя, умыть – ты же красотка; жениха себе найдешь, будешь счастливой женщиной. Тебе о будущем надо думать, о семье, а не в лесу жить», – убивалась мама.

«Дедушка Гурам – не охотник», – отвечала я, презирая ее слезы, и складывала в рюкзак консервы «Завтрак туриста», сухари и сахар – я всю жизнь там прожила с ним. И знаю больше других без всяких университетов. Пока не приедет другой егерь на его место, я буду жить там. Дом теплый и прочный, он еще сто лет простоит, ты знаешь, какие у дедушки золотые руки. Мама, не плачь, пожалуйста. Все со мной будет нормально».