Юлия Негина - Фантазии

– Золтан, – вдруг сказал цыган и провел черной ладонью по моей щеке. Я отшатнулась.

– Не бойся. Заходи! – оказывается, он не был немым, как я уже было подумала.

– Это мой дом. Я здесь живу. А ты кто? Что ты здесь делаешь?

– Ты одна?

– Нет, с дедушкой.

– Где дедушка?

– Он скоро придет, – соврала я, – он егерь. А ты откуда здесь?

– Дом был пустой. Мы с Шантой остались.

– Шанта – это та псина, что чуть на меня не бросилась сейчас?

– Наполовину собака, наполовину волчица. Она тебя не тронет. Заходи.

Он открыл дверь в комнату, цыкнул на Шанту, и та, поджав хвост, залезла под стол и легла там. На столе распласталась разделанная и наполовину объеденная рыбина, которую цыган ел сырую, отрезая куски дедушкиным охотничьим ножом.

– Хочешь? – он пододвинул блюдо ближе ко мне, взял двумя пальцами рыбий пузырь, зажег спичку, поднес к пузырю пламя, распространяя по комнате резкий запах, а потом отправил пузырь в рот.

– Спасибо… У меня есть консервы и сгущенка, – ответила я и полезла в рюкзак.

Как мне удалось вычленить из бессвязного монолога Золтана, сопровождавшего наш совместный ужин, он бродяжничал в горах уже несколько лет. То ли он сбежал из армии, то ли из тюрьмы, то ли совершил какое-то преступление и был изгнан из табора, а может быть, все вместе – я так и не поняла, потому что Золтан путался в показаниях. Изъясняясь на смеси грузинского и цыганского, он плохо выговаривал слова, и периодически его речь деградировала в какую-то тарабарщину, это пугало меня, и я старалась прекратить разговор. Шанту он подобрал еще щенком в одной деревне, ее должны были утопить вместе со всем приплодом овчарки, загулявшей с волком. Он украл одного щенка, вытащил из мешка, выходил, и с тех пор она с ним. Я слушала всю эту историю и напряженно думала, что мне будет трудно избавиться от моих незваных гостей. Что может семнадцатилетняя девушка против взрослого мужчины в компании полуволчицы? Я не представляла, как быть, и лишь робко надеялась, что он уйдет сам, не желая встречаться с егерем. Золтан уже успел прекрасно освоиться в избе, опустошить половину всех запасов продовольствия, присвоить дедушкину одежду, навести жуткий бедлам – дом выглядел так, как будто здесь побывала росомаха. Но при всей своей наглости и нечистоплотности он оказался не таким уж дикарем: лег спать не на тахте, а на полу у печки, уступив мне законное место, уже изрядно пропахшее его потом. Отвернувшись к стенке, я долго ощущала спиной, как он ходит по дому из угла в угол, что-то бормочет, насвистывает. Нервное напряжение не давало мне уснуть, и только к утру сознание отпустило цепкую хватку, и меня унес сон. Мне снилась туманная река, белая и холодная, и музыка, струящаяся сквозь меня, жалобная скрипка, то тише, то громче, рыдала над водой. Открыв глаза, я поняла, что захватила с собой часть сна, а именно тихую музыку, которая, как плач, все еще доносилась из окна. Комната, к утру остывшая, была наполнена мягким утренним светом. Я встала, накинула куртку, надела сапоги и пошла на звук, который вывел меня из дома, провел сквозь сени и направил к дровяному сараю, где на пеньке, служившем табуретом, сидел Золтан и играл. Он зажимал между коленей пилу, которая упиралась в его правую ногу рукояткой, левой рукой держался за кончик полотна, заставляя его вибрировать, и водил по ней смычком – палочкой с натянутым на нее конским волосом или леской. Это напоминало завывание ветра в печной трубе, плач по ушедшему, жалобный стон и было так красиво и так вторило моему настроению, что я, замерев в дверях, заслушалась, и лицо мое быстро намокло от слез. Резкий рык заставил вздрогнуть и сжаться, а музыканта – остановиться.

Он цыкнул на свою волчицу, приказал ей лечь у ног. Шанта смотрела на меня исподлобья, ударяла хвостом об пол и еле сдерживалась, чтобы не наброситься.

– Посади ее на привязь! А то она рано или поздно накинется на меня. И вообще, скоро вернется дедушка! Вам пора уходить! – крикнула я, убежала в дом и заперла за собой дверь. Я сидела некоторое время без движения на кровати, пытаясь собраться с мыслями. Потом встала и принялась делать уборку в доме. Оттирая полы и стены, стол и посуду, перетряхивая заплесневелые одеяла и шкуры, я страшно злилась, кусала губы от беспомощности и рыдала над каждой испорченной цыганом дедушкиной вещью. Я видела в окно, как он со своей психованной волчицей отправился куда-то в лес и надеялась, что они не вернутся.

Но через несколько часов они возвратились с кроликом. Цыган бросил его на стол и с гордостью, как верный пес, убивший крысу, посмотрел на меня зеленым глазом. Черный терялся под спадающими на лицо лохмами и нахлобученной на бок шапкой. Я попросила его освежевать тушу, что он ловко сделал, а потом я потушила мясо с рисом. Внутренности достались Шанте, которая была теперь привязана в сарае.

Шли дни и недели, и мы продолжали жить первобытным укладом: цыган ставил силки на птиц и кроликов, ловил рыбу, колол дрова; я топила печь, готовила и убирала, полоскала белье в реке, собирала молодую крапиву и полынь, из которой делала крепкий настой отвар, чтобы вывести вшей из своих длинных густых волос. Цыган с наслаждением курил и глазел, как я расчесывала свалявшиеся косы. Дедушка рассказывал, что сытые, довольные волки всегда начинали выть. Однажды он присоединился к ним, подражая переливам их голоса, и они ничуть не смутились. Он так хорошо изучил их сигналы, что мог позвать волков, и они приходили туда, где он ждал их. Однажды ему пришлось сделать это, чтобы доказать милиции, что он ученый, а не браконьер. Волки действительно показались на опушке, и все были в таком ужасе, что, пожалуй, решили, что дедушка колдун, а вовсе не биолог. Он и меня учил выть, витиевато, по-боржомски, ведь в разных ареалах у волков свой акцент. Я попробовала вспомнить и воспроизвести дедушкину науку, чтобы найти общий язык с Золтановой волчицей, но та ответила мне презрительным рыком.

Мы почти не разговаривали с цыганом, он спал в дровяном сарае вместе со своей волчицей, которая бесилась каждый раз при моем приближении, а к Золтану, напротив, пылала шекспировской страстью. Она ходила за ним по пятам, лежала у его ног, а когда он гладил ее по спине или трепал за холку, скулила, припадала на передние лапы, выгибала спину и отворачивала в сторону хвост. Привязанная днем в сарае, она нервно ходила там взад-вперед, отчаянно пыталась сорваться с привязи, рычала, трепала веревку и потом затихала, лишь когда Золтан возвращался туда на ночлег.

– Дедушка задерживается? – сначала серьезно, потом с иронией и издевкой спрашивал цыган.

– Вот-вот появится, – неизменно отвечала я, стараясь сохранять невозмутимость.

Он часто исчезал, не сказав ни слова, пропадал по несколько дней, и я думала каждый раз, что он ушел навсегда. Но он возвращался. Чаще ночью. Неслышно забирался в дровяной сарай и ложился спать, предусмотрительно посадив свою спутницу на привязь, а утром я наталкивалась на них там, или меня будило его пение, или рык волчицы, или звук ударов топора о поленья. Возвращался он каждый раз чем-то разжившись, то уединившись, шелестел втихаря купюрами, рассовывал по карманам бусы и золотые побрякушки, то расхаживал в новой шубе, то кидал на стол, как трофей, карамель или задубевшие вафли.