Инга Лис - Истории дождя и камня

– Итак, – Атос открыл третью и четвёртую бутылки одновременно, – что у вас стряслось, мой друг? Если вы, конечно, готовы отвечать…

– Не знаю, – Шарль отщипнул кусочек хлеба и стал осторожно жевать его. – Прошлое… никак не оставит меня.

– А вы бы хотели забыть?

– Нет, ни в коем случае. Просто я думал… Я надеялся, что моё прошлое осталось в Гаскони, что я примирился с ним, а оказалось… С вами случалось, чтобы прошлое возвращалось?

– Нет, – ответил мушкетёр, и гасконец увидел, как он явственно вздрогнул. – Слава богу, нет. Но теперь… я понимаю, отчего вы выглядите так.

Шарль ничего не ответил. Мелкими глоточками пил вино, чувствуя, как душу и голову наполняет звенящая пустота.

– Знаете, что самое паршивое? – сказал, наконец. – Что я не могу понять, радоваться мне сложившейся ситуации или всё-таки начать бороться с ней?

– Наше отношение к происходящему во многом определяется готовностью принять его, – граф вновь наполнил кубки. – Мне кажется, у вас должно получиться. Потому что вы – сильный человек. Кстати, хотите совет?

– Разве не вы всегда утверждали, что люди принимают советы лишь затем, чтобы потом с удвоенным энтузиазмом обвинить в своих неудачах советчика?

– А вы – довольно злой мальчишка, д’Артаньян, я всё время забываю об этом, – впрочем, его друг даже не думал обижаться. – Конечно, вы вольны поступить по-своему, но мне кажется, вам следует испросить для себя короткий отпуск и съездить домой. Туда, где корни ваших кошмаров. И попытаться разобраться с прошлым.

– Это вряд ли удастся, – Шарль покачал головой. – Да и к тому же… Вы думаете, Тревиль отпустит меня?

– Просто уверен, – Атос снова подлил ему вина. – Отпустит, только бы вы хоть какое-то время не мельтешили у него перед глазами. Езжайте, мой друг, и не беспокойтесь о службе. Лучше постарайтесь отдохнуть душой, коль представляется такая возможность. Впереди война, и кто знает, вернёмся ли мы оттуда живыми? Так почему бы вам не навестить родных? Сколько вы уже не виделись?

– Больше трёх лет, – юноша вздохнул невольно. – Я даже… на похороны отца… не попал, потому что как раз тогда мы штурмовали Ре… Решено, – он тряхнул головой и даже прихлопнул по столу ладонью. – Как только подсохнут дороги, съезжу домой. А по возвращению, возможно, я действительно буду смотреть на ситуацию совсем по-другому.

– Я рад, если вам станет легче, – мушкетёр смотрел на юношу с мягкой улыбкой, а в голове у Шарля в этот момент чей-то безжалостный голос насмешливо произнёс: поезжай, если хочешь обмануться.

Ведь ты прекрасно знаешь, что просто пытаешься убежать от самого себя. Твоя проблема не в Гаскони, а здесь, в Париже, и она будет терпеливо ждать, пока ты вернёшься.

Жак д’Эстурвиль, пристроившись у стены под окном, безуспешно пытался закончить письмо.

Это было его первое письмо дяде с момента приезда в Париж, и молодой человек собирался подойти к процессу написания максимально ответственно. Тем более, прошла уже не одна неделя, и, если говорить откровенно, письмо должно было быть отослано очень давно. Хорош же он племянник – к чему заставлять дядю, столько сделавшего для него, волноваться напрасно?

Но поначалу Жак с головой окунулся в службу, обустройство в столице и другие бытовые проблемы, неизбежные для каждого, кто хоть раз переезжал в большой город, да и общение с новыми сослуживцами тоже отнимало уйму времени.

К счастью, они с самого начала весьма доброжелательно приняли его, а после того, как поняли, что новичок не собирается отсиживаться под тёплым крылышком лейтенанта – тем более.

Конечно, д’Артаньян был меньше всего похож на того, кто станет чересчур опекать малознакомого юнца, но д’Эстурвиль чувствовал: за ним всё равно наблюдают с особенным интересом.

Поначалу это раздражало, но затем Жак притерпелся.

В конце концов, его совесть чиста. Он качественно исполняет свои обязанности, и ещё никто – ни де Бемо, ни, тем более, д’Артаньян, который действительно отличался редкой придирчивостью, – ни разу не упрекнули его в халатности.

Лейтенант, кстати, и был основной причиной, по которой кадет никак не мог заставить себя сесть за письмо.

Ведь дядя обязательно захочет узнать, как бывший ученик принял его родственника, и доволен ли он своим протеже. А как раз в отношении гасконца Жак ничего путного написать не мог.

Казалось, участие лейтенанта в судьбе племянника своего учителя закончилось в тот момент, когда он вручил тому записку, в которой просил де Бемо определить кадета на постой. Общие проверки и тренировки, во время которых д’Артаньян безжалостно гонял своих подопечных, общением назвать было никак нельзя, потому что за всё это время они обменялись максимум десятком фраз.

Исключение составило лишь занятие, на котором гасконец показывал им «особые» удары.

Этот урок, а точнее, его финальный эпизод, надолго лишил кадета покоя.

Если вначале их знакомства лейтенант показался д’Эстурвилю резким и даже враждебным, а затем – крайне равнодушным, то теперь… Он даже не знал, что ему думать.

Но только вспоминал раз за разом, как во время боя лицо д’Артаньяна, обычно такое спокойное и отстранённое, вдруг вспыхнуло румянцем, став не просто смуглым, а даже каким-то тёмно-оливковым. И загорелись глаза – так непривычно было видеть столь явное проявление эмоций, что Жак в первый момент растерялся даже.

Но главным было даже не это. Когда лейтенант взялся за его руки, чтобы показать, как правильно держать шпагу, д’Эстурвиль мог поклясться, что… Нет, он даже не знал, как описать свои ощущения. Как будто между ними проскочила искра, юноше показалось даже, что это было не чем иным, как самым настоящим возбуждением.

Что за чертовщина… Жака ужасно злила эта мысль, тем более, что он никогда не испытывал тяги к мужчинам. Но тут же думал о том, что и страстным любителем женщин его, в общем-то, тоже назвать нельзя: так, парочка ни к чему не обязывающих интрижек…

Приятно, но не более; теперь же, стоило только вспомнить прикосновение к своим рукам горячих и твёрдых ладоней д’Артаньяна, как молодого человека бросало в дрожь.

Он злился сам на себя, но, тем не менее, продолжал вызывать в памяти подробности урока, чтобы снова ощутить то невероятно восхитительное чувство близости, как ему показалось, возникшее на несколько мгновений между ним и гасконцем.

А ещё он стал искать общества д’Артаньяна. Сам не знал, зачем и что собирается сказать при встрече, но увидеть лейтенанта хотелось просто мучительно.

Однако д’Артаньян вовсе не стремился к продолжению общения. Нет, он вроде бы вёл себя, как обычно – то есть появлялся редко, а когда приходил, был равнодушен и крайне придирчив, – но теперь Жак вдруг отчётливо осознал, что гасконец намеренно избегает его.