Инга Лис - Истории дождя и камня

Что происходит, думал молодой человек, а сам понимал, что чем дальше, тем он запутывается всё сильней.

…

Жак завздыхал и написал ещё несколько строчек. Затем отвлёкся, глянул за окно.

Несмотря на то, что зима давно закончилась, весна оказалась ей под стать. Холодная, сырая – как же хотелось увидеть, наконец, более-менее сухую мостовую и первую зелень!

Правда, сегодня солнце всё же решило порадовать парижан, и небо за окном впервые было не серым, а пронзительно-голубым. А если хорошая погода продержится хотя бы несколько дней, д’Артаньян, наверняка, возобновит занятия по верховой езде, и…

Досадуя, что снова отвлёкся, д’Эстурвиль пообещал себе, что не допустит больше ни одной мысли о гасконце, пока не закончит письмо, и вновь склонился над листом.

Но тут двери фехтовального зала приоткрылись, и на пороге возник Жан Арно де Террид.

– Наконец-то! – сказал он довольным голосом. – А то я уж обыскался вас!

– Здравствуйте, – Жак быстро перевернул лист написанным вниз. – Что-то случилось?

– Ничего, – лионец хитро прищурился. – Весна, знаете ли… томленье сердца молодого… Мы с де Меленом собираемся прогуляться… в сторону весёлых кварталов… Не желаете составить нам компанию?

– Нет, благодарю, – д’Эстурвиль покачал головой: не объяснять же приятелю, что ему с некоторых пор не до весёлых девиц. – Я немного занят.

– У-у-у, – разочаровано протянул де Террид. – А в прошлый раз вам вроде как понравилось…

Прошлый раз был до того, как он ощутил прикосновение рук д’Артаньяна… и Жак попытался солгать более-менее правдоподобно:

– Мне необходимо привести в порядок оружие. Да и в караул заступать скоро.

– Да уж, перспектива общения с нашим лейтенантом у кого угодно желание отобьёт, – хихикнул кадет. – Тем более, если учесть то, как он придирается к вам… Нет, – добавил он поспешно, видя, как вытянулось у Жака лицо, – вы не подумайте, что я злорадствую. Да и вам расстраиваться нет нужды. Вы же видите, он со всеми такой.

– Я не расстраиваюсь, – д’Эстурвиль пожал плечами. – А вы давно знаете д’Артаньяна?

– Ну, когда я поступил в роту, он был ещё рядовым мушкетёром, – де Террид уселся на стол и принялся болтать ногами, словно мальчишка. – Но и тогда… он никого не подпускал к себе. А сейчас ещё злее стал.

– Злее? – удивился Жак. – Я бы не сказал. Просто он строгий командир, но разве это плохо?

– Хорошо, особенно если учесть, что все вокруг только и делают, что болтают о войне! Но на характер д’Артаньяна это никак не повлияет, попомните моё слово. Он как был, так и останется – злым, скрытным и холодным. Как те сосульки, что ещё недавно висели за окном!

А потом молодой человек спрыгнул со стола, поправил куртку:

– Так значит, не идёте?

– Нет, – его товарищ покачал головой. А потом всё-таки не выдержал. – Скажите… неужели все те небылицы о нём, которыми вы пичкали меня по прибытии… правда?

– Да кто его знает? – засмеялся лионец. – Д’Артаньян никогда не расскажет… ему этот ореол таинственности, как по мне, только на руку. А хотите рискнуть? Спросите его сами!

– Нет уж, благодарю покорно, – пробормотал д’Эстурвиль. – Мне ещё хочется дослужиться до плаща мушкетёра.

– То-то и оно, – де Террид подал ему руку. – Он даже на исповеди не спешит откровенничать… падре как-то возмущался. Просто однажды мы напоили нашего капеллана, и он разболтался не в меру… ну да это другая история… Ладно, прощайте, шевалье.

Кадет ушёл, а Жак, недолго думая, прихватил письмо и чернильные принадлежности и перебрался в конюшню.

Здесь было тихо. Пахло сеном, лошади, пофыркивая, хрустели кормом в своих стойлах.

Жак любил спокойное тепло конюшни, кроме того, хотелось надеяться, тут его станут тревожить меньше, чем в фехтовальном зале. Да и дежурившие в конюшне мушкетёры были чересчур заняты игрой в карты, чтобы обращать внимание на появившегося кадета. Выглянули из подсобки, чтобы проверить, кто пришёл, и вернулись к прерванной игре.

А потому молодой человек уселся за колченогим столом, установленным здесь невесть для каких целей, развернул письмо, перечитал уже написанные строки.

«Мишелю д’Эстурвилю,

в собственные руки

Дорогой дядя, искренне прошу простить за столь долгое отсутствие новостей. Не буду ссылаться на занятость или проблемы с обустройством, потому что действительно виноват. Надо было отписаться сразу, но, надеюсь, узнав о том, что у меня всё отлично, ты перестанешь сердиться. Благодаря шевалье д’Артаньяну, я получил должность кадета в роте мушкетёров его величества. Согласись, о большем трудно мечтать.

Что до нашего лейтенанта, то он, как ты и рассказывал, оказался хорошим командиром и действительно великолепным фехтовальщиком. Мне ещё учиться и учиться, чтобы хоть отдалённо достичь его уровня…»

Жак вздохнул, потому что разговор с де Терридом оставил в его душе какой-то странный осадок, и всё-таки дописал: «А ещё мне показалось, что он – одинокий и очень несчастный человек…»

Нет, последняя фраза явно лишняя, и юноша с досадой скомкал листок. Ну вот, теперь придётся начинать всё сначала!

Думается, дядя, будучи знакомым с лейтенантом столько лет, и без того знает о том, что Жак вздумал сообщить в конце письма.

Или не знает?

Потому что д’Артаньян крайне удачно носит маски, и Жак, например, уже потерял счёт их количеству.

…

Скрипнула дверь, и д’Эстурвиль досадливо прикусил губу: ну кого там ещё черти несут? Хотя… уже неважно, потому что письмо всё равно испорчено. Нужно идти за новым листом или вообще отложить процесс написания до завтра.

Но потом Жак позабыл и о письме, и о вине перед дядей, потому что в конюшню пришёл д’Артаньян.

Он явно собирался уезжать: был в плаще и дорожных сапогах, шляпу нёс под мышкой, а во второй руке держал уже изрядно надкушенное яблоко.

А Жак продолжал сидеть и не знал: то ли ему радоваться появлению лейтенанта, то ли спрятаться, дабы не заработать очередную взбучку.

Кто знает, в каком он расположении духа – по лицу гасконца никогда не понять.

И всё-таки молодой человек остался.

Ты же хотел увидеться с ним и поговорить, сказал сам себе. Вот, радуйся представившейся возможности.

А он и рад… даже на вероятные придирки плевать, и опять лионец ощутил, как душу захлёстывает какая-то необъяснимо-тёплая волна. Словно он вышел на улицу и попал под яркое солнце.

Смотрел на командира, который снова показался ему абсолютным мальчишкой – наверное, из-за совершенно неожиданного яблока, – и с трудом удерживался от улыбки.

– Добрый день, г-н лейтенант, – произнёс как можно спокойней, а гасконец обернулся резко.

– О, – сказал, и лицо у него при этом было такое, будто у д’Артаньяна вдруг разом заболели все зубы. – Вы…