Инга Лис - Истории дождя и камня

– И некогда, и некому, – он никак не отреагировал на её колкость. – Но хватит обо мне. Как ты, Катрин?

– Я? – она вроде бы даже удивилась. – У меня всё хорошо, ты же видишь. Кормилица – это ведь поважнее, чем простая крестьянка. Мишеля вот взяли помощником в кузню. Дети…

– Ну да, я помню. Уже двое.

– Трое, Шарль. Тот мальчик, которого ты видел на днях – мой третий сын.

– Третий? – переспросил юноша, и какая-то смутная догадка промелькнула у него.

Однако мысль, так и не успев сформироваться, пропала. А потому он всё-таки вернулся к изначальной теме разговора:

– Катрин, я хочу извиниться перед тобой. Потому что… я, конечно, мог бы сделать вид, что всё в прошлом… мог бы сказать, что тогда мне было ужасно паршиво… но дело, наверное, не в этом. Нет, мне действительно было паршиво, но ты-то была ни при чём. Я повёл себя тогда, как последний сукин сын… я просто отыгрался на тебе. Прости.

– Ну что ты, – она всё-таки протянула руку и коснулась кончиками пальцев его щеки. – Ты всегда был чересчур строг к себе. Я уже давно не сержусь на тебя. Тем более, та наша встреча… Благодаря тебе, у меня остался замечательный подарок.

– Что? – спросил Шарль и нахмурился удивлённо. – О чём ты?

Женщина молчала, только смотрела, всё так же непонятно усмехаясь.

– Нет, – сказал тогда молодой человек, припомнив разом все предыдущие реплики их разговора. – Нет, – повторил растерянно, – не может быть…

– Может, – сказала Катрин и взглянула с вызовом. – Ты уехал в сентябре, а он родился в мае следующего года. Посчитай.

– Зачем? – взгляд юноши стал ещё более растерянным. – Я верю.

И замолчал опять, потому что услышанное потрясло его до глубины души.

У него есть сын?

Немыслимо.

И тем не менее, бывшей подружке нет никакого смысла лгать.

Если бы она была заинтересована в ситуации, он узнал бы о существовании ребёнка ещё очень давно. А молчать столько времени… сколько сейчас малышу? Если он не ошибся, как раз около трёх лет.

Шарль попытался представить себе, как может выглядеть мальчик. Он плохо помнил себя в детстве – только то, что не ходил, а носился, как ураган, и что колени и ладони у него были вечно ободраны.

А вот внешне… Учитывая то, что они с Катрин оба темноволосы, ребёнок, наверняка, тоже должен быть смуглым черноглазым брюнетом.

Картинка получилась какой-то отвлечённой – возможно, оттого, что новость была уж слишком неожиданной.

Меньше всего он был готов представить себя отцом.

Шарль испугался, что испытает вполне закономерную досаду – потому что в этом случае просто перестал бы уважать себя, – однако неожиданно понял, что обрадовался.

По-настоящему, совершенно искренне и неудержимо.

Такое впечатление, что в его жизни появился новый смысл. Как будто теперь ему и впрямь было, ради чего жить.

Вдруг как-то особенно ярко представилось, как он мог бы взять сына на руки и ощутить… нет, не вес, потому что малыши в таком возрасте, должно быть, весят чуть больше пичуги… а ощутить тепло его хрупкого тельца и запах… совершенно необыкновенный запах, как пахнут только маленькие дети.

Шарль и сам не мог понять, откуда он взял все эти подробности – ведь ничьи младенцы никогда и близко не интересовали его, – а сам продолжал думать о том, что теперь можно будет возвращаться, пусть не к Жаку, но зато к собственному сыну. И наблюдать, как с каждым разом он всё больше растёт и меняется, и потихоньку учить его читать, фехтовать и ездить верхом…

Он заставил себя вернуться к реальности, взглянул на Катрин. Она ответила полным скрытого торжества взглядом: что, не ожидал? испугался?

– Как… его зовут? – спросил наконец, а женщина совершенно растерялась от его улыбки:

– Ожье. Ты не против? Прости, я не устояла перед искушением.

– Почему я должен быть против? – Шарль пожал плечами. – Просто это… слишком явно. А Мишель знает?

– Нет, – ответный взгляд Катрин опять стал язвительным. – Это всё, о чём ты хотел спросить?

– Ему ведь три или около того, верно? Он… остался в деревне с Мишелем, да? Я смогу увидеть его?

– Увидеть? – кормилица засмеялась зло. – Ты серьёзно?

– Да, – юноша никак не мог понять этих её интонаций. – Это… неожиданно, но я… ты очень порадовала меня, поверь. Жаль, я не знал раньше. Что-то не так?

А Катрин вдруг всхлипнула и отвернулась резко. Вцепилась зубами в кулак, потому отчаянно захотелось взвыть.

– Что такое? – Шарль поднялся поспешно и мягко обнял её за плечи, заставил обернуться. – Не плачь…

Однако плечи женщины продолжали вздрагивать, и тогда новая догадка осенила молодого человека.

Стало одуряющее холодно, а воздух вдруг перестал поступать в лёгкие. Ноги сделались ватными, а руки, обнимающие Катрин, наоборот – тяжёлыми, словно гири.

Они сами собой соскользнули с её плеч, Шарль отступил назад, а затем ещё, пока не наткнулся на стол.

– Нет, – сказал онемевшими губами. – Пожалуйста, скажи, что с ним всё в порядке…

– Не скажу! – Катрин отшатнулась резко и теперь уже зарыдала открыто. – Потому что с ним… не всё в порядке! Потому что его нет! Он умер… слышишь, умер от грудной простуды два года назад! А ведь ему тогда едва годик исполнился!

Юноша только вздохнул судорожно, и тогда она продолжила, намеренно желая причинить ему новую боль:

– Ну что, доволен? Всё, как прежде? Ты опять свободен! И нет больше никакой обузы, верно?

И осеклась, увидев его лицо.

– Помолчи, – сказал Шарль, вытирая мокрые глаза. – Пожалуйста, больше ни слова.

Катрин ошарашено смотрела на него. Она так ждала этого разговора, так часто представляла себе, как расскажет о сыне и увидит смятение на его лице. А вместе с ним – досаду и страх. Потому что разве мужчины, узнав о незапланированных отпрысках, реагируют иначе?

А сообщив о том, что их сын умер, отчаянно желала увидеть в глазах бывшего любовника если не радость, то уж точно невольное облегчение от того, что неожиданная проблема разрешилась сама собой, и нервничать по поводу нежеланного ребёнка уже нет нужды.

Увидеть и тогда с чистой совестью возненавидеть младшего из господских сыновей, навсегда излечившись от каких-либо чувств к нему.

Оказалось, она снова ошиблась. Вдвойне. Потому что Шарль д’Артаньян искренне обрадовался новости о сыне, а от её последних слов по-настоящему заплакал.

Эти слёзы ужасно напугали её.

Женщина так привыкла к его сдержанности, что теперь ей казалось просто невообразимым, что бывший возлюбленный способен на такое открытое проявление чувств. Ведь он даже на похоронах Жака, с которым так дружил, не проронил ни слезинки, а тут какой-то младенец… он и не видел его ни разу… неужели Шарль вовсе не такой холодный и бесчувственный, каким хочет казаться?