Инга Лис - Истории дождя и камня

– Да, – сказал Пьер, а Шарль молчал долго и лишь потом произнёс едва слышно:

– Когда погиб Жак, я был уверен, что это – самое страшное, что могло произойти со мной. А оказалось… Хотя, с другой стороны, какой из меня отец? Я – в Париже, он – здесь… был бы… Ладно, к чему всё это?

Он снова замолчал, отвернулся.

– Малыш, – рискнул спросить тогда д’Артаньян-старший, – неужели ты и вправду… я не спрашиваю о ребёнке, это другое… неужели ты и вправду по-настоящему любил только Жака?

– Да, – его брат смотрел без тени усмешки. – Такой вот я засранец.

– А… этот парень? Который остался в Париже?

– Д’Эстурвиль? – Шарль так растерялся, что даже ответил. – Нет, что ты! Я не знаю…

– Д’Эстурвиль? – теперь уже пришёл черёд удивляться Пьеру. – Это же вроде бы… твой учитель фехтования из Лиона?

– Ой, – юноша фыркнул смешно, – я же так и не объяснил тебе ничего… Конечно, это не мой учитель. Это его племянник.

– Ух, ты! – не удержался д’Артаньян-старший и едва увернулся от полетевшей в него подушки. – Ладно, молчу! И обещаю: больше никаких комментариев. Рассказывай.

– Что рассказывать, – лейтенант вздохнул. – Всё предельно просто… да нет, что я вру… Эта история тянется уже несколько месяцев, и я так запутался… не знаю даже, что и думать.

– Вина принести? Или, быть может, поешь, а тогда съездим, прогуляемся?

– Нет, я вообще не хочу никуда выходить. На душе… погано так… а вот вина, конечно, принеси.

Пока Пьер ходил за вином, юноша успел не только умыться, но и привести в порядок комнату.

Подумал, что надо будет вернуть Катрин платок, да и вообще на этот раз попрощаться по-человечески, потому что теперь их связывает не пропитанный обидой старый роман, а память о маленьком мальчике, похороненном на артаньяновском кладбище.

От этих мыслей сердце заныло опять, а потому Пьер, вернувшись с бутылкой вина и нехитрой снедью, застал брата в довольно хмуром расположении духа.

Он безошибочно уловил это, но теперь уже не стал осторожничать.

– Ну, не надо так, – подошёл и неловко погладил Шарля по голове и плечам. – Держись, малыш, слышишь? Что уж теперь…

– Слышу, – молодой человек ещё с минуту позволил брату обнимать себя, а потом отстранился со вздохом. – Сходим вечером… в Артаньян, хорошо? Потому что мне ведь завтра уезжать уже.

– Как? Я думал, ты хоть дней десять побудешь!

– Нет, не могу, – Шарль откупорил бутылку и разлил по кубкам вино. – Дорога занимает слишком много времени, а я не могу позволить себе превысить отпуск. Тем более, когда вот-вот начнётся война. Да ты же знаешь.

– Я знаю только то, что мы с тобой практически не поговорили, – возразил Пьер с кривой улыбкой. – И неизвестно, когда я увижу тебя опять. И вообще… увижу ли.

– Брось, – лейтенант взглянул на брата с удивлением. – Со мной всё будет в порядке. Пьер, я… я не заслуживаю… Но я очень ценю то, как ты относишься ко мне. И я даже буду не против, если ты проводишь меня… хотя бы до того же Тарба.

– Ловлю на слове, – Пьер залпом опрокинул кубок с вином и закашлялся. – Твою мать…

Шарль осторожно постучал его по спине, а когда Пьеру стало легче, уселся в кресло и безо всякого вступления начал рассказывать о Жаке д’Эстурвиле.

…

Правда, рассказ получился на удивление коротким, путанным и каким-то корявым.

Возможно, оттого, что Шарль поделился далеко не всеми подробностями, а может, потому что действительно не определился в своём отношении к кадету.

Как хорошо, что я всё-таки заставил его выговориться, думал между тем Пьер, глядя, как по мере рассказа бледные щёки брата покрываются румянцем: возможно, хоть это отвлечёт парнишку от мыслей о ребёнке. И всё-таки уточнил недоверчиво:

– Так значит, тоже Жак. И что, настолько похож?

– Да. Только волосы не рыжие, а просто светлые. Ну и… чуть повыше. Но дело даже не в этом. Он улыбается так же, глаза щурит… И держится с таким спокойным достоинством… как будто это действительно мой Жак, только со шпагой и в одежде дворянина.

Шарль вздохнул, налил себе ещё вина.

– Я поначалу… даже смотреть на него не мог. Это так мучительно было… Я ведь только-только начал привыкать, что моего друга нет, а тут… Я даже тренировки и проверки на какое-то время отменил, чтобы только не видеть его лишний раз. И я так злился… понимал, конечно, что парень не виноват, что это просто совпадение… но отвлечённо понимать – это одно, а каждый раз видеть – совсем другое. Я всё время говорил себе: это не мой Жак, это другой… ничего общего… но помогало слабо.

– А… кадет? Его не удивляло такое твоё отношение?

– Какое «такое»? Мы общались исключительно официально, и я старался изо всех сил, чтобы ни словом, ни взглядом не выдать, о чём думаю, когда вижу его.

Шарль отщипнул от краюхи хлеба кусочек и принялся мять его в пальцах.

– Хотя… наверное, я всё-таки ошибаюсь. Конечно, он ждал, что в память о дяде его примут куда более радушно, и это было бы естественно. А я не то что о дяде не спросил, даже разговаривать не стал. Радует только то, что если вначале он и удивлялся, то потом его быстро просветили, что от такого сволочного командира, как я, человеческого отношения ждать не приходится.

– Не понял, – удивился Пьер. – Мне кажется, ты должен быть хорошим командиром. Ты никогда не писал, что солдаты…

– Недолюбливают. Даже побаиваются, – молодой человек скривил губы. – Потому что я без конца извожу их тренировками. Придираюсь. Наказываю за малейшую небрежность в обращении с оружием. Не выношу дуэлей… это ты знаешь, отчего, а для них просто дикость какая-то. Я не нуждаюсь в друзьях-приятелях, терпеть не могу, когда ко мне лезут в душу… да ещё и седина эта дурацкая…

– Могу только представить, какие байки о тебе ходят! – фыркнул в ответ старший брат. – Но они – дураки все… просто не знают тебя.

– Ну, мне от этого, как говорится, ни тепло, ни холодно, – Шарль пожал плечами. – Пусть болтают – так даже удобней. Но вот д’Эстурвиль… то ли он не поверил этим россказням, то ли наоборот, чересчур заинтересовался, но однажды… одним словом, он заявил, что хочет узнать меня поближе.

– Какой проницательный молодой человек, – хмыкнул Пьер. – Он не сказал, зачем ему это? Тем более, если ты изначально ясно дал понять, что не хочешь общаться?

– Не знаю, он не объяснил. До этого я думал, что он… вообще никак не относится ко мне. Ну разве что обижается за хамский приём. И после… д’Эстурвиль несколько раз пытался поговорить, но я не позволял. Обрывал его, причём достаточно грубо – уж не знаю, зачем он терпел подобное отношение…

– Как, зачем? Может, боялся, что ты вышвырнешь его из роты, если он взбунтуется. А может… – д’Артаньян-старший помолчал, подыскивая слова. – А тебе не приходило в голову, что ты понравился ему? Просто он сам ещё не понял этого?