Инга Лис - Истории дождя и камня

– Ну, немного времени у нас с тобой есть, – сердце Пьера почему-то сжалось мучительно от этих слов. – Да и я ведь обижался на тебя вовсе не потому, что считал, будто тебе плевать на нас всех. Просто когда ты только приехал, я сразу понял: тебя что-то мучает. Что-то не так, и дело даже не в раненной руке или недавней болезни… или в том, что ты вернулся туда, где всё напоминает о Жаке…

– Не надо, – прервал его лейтенант. – Твоя проницательность меня просто пугает! А… откуда ты узнал о болезни?

– Во-первых, твоё последнее письмо пришло слишком поздно, несмотря на то, что ты передал его со специальной рассылкой. А ты никогда раньше не запаздывал с ответом, только однажды, несколько лет тому, когда тяжело заболел. А во-вторых, ты ужасно дышишь – неужели не слышишь? Ты бы сходил к старому Роже, а?

– Не знаю, – молодому человеку отчего-то вспомнилось, как лекарь не успел к его умирающему сыну; сделалось ужасно неприятно. – Не знаю. Может быть, перед самым отъездом. Пока я хочу сходить на кладбище, и только.

– Как скажешь, – Пьер поднялся, принялся собирать остатки импровизированного завтрака. – Тогда отдыхай, а ближе к вечеру сходим в Артаньян. Кстати, можно ещё один вопрос? Допустим, ты вернёшься в Париж, поговоришь со своим д’Эстурвилем, и всё будет так, как тебе хочется. А как же твоя подружка? Которая белошвейка и вполне приличная девушка?

– Не знаю, – совершенно серьёзно ответил Шарль. – Если честно, я вообще забыл о ней. Да и потом, с чего ты взял, что у меня с д’Эстурвилем что-то выйдет? Я, конечно, очень поверхностно знаю его, но мне кажется, что на быстрое выяснение отношений даже нечего надеяться.

– А ты поцелуй его, – сказал тогда д’Артаньян-старший. – Это будет самым лучшим объяснением… да что мне, ещё учить тебя?

– Нет уж, благодарю покорно, г-н великий советчик! – и молодой человек со смехом запустил в Пьера подушкой. – Ф-фух, ну наконец-то попал!

Наконец-то я вижу настоящую улыбку, подумал тот, отправляя подушку в обратный полёт.

И мне по-настоящему тепло от мысли, что я смог хоть немного помочь тебе, брат.

На кладбище всё было по-прежнему. Те же кресты, те же холмики вместо старых могил. Так же сладко пахло нагретой землёй, а из-под ног вспархивали многочисленные бабочки и кузнечики.

Только вот заросли сорняков, к концу лета обычно стоявшие кое-где сплошной стеной, полностью скрывая некоторые могилы, пока ещё были совсем негустыми. И листья на них ещё не были покрыты пылью, а были нежными, свежими и ярко-зелёными.

Одуванчики уже отцветали, и теперь в воздухе то и дело проносились белые парашютики семян.

Братья прошли околицей Артаньяна, не заходя в саму деревню.

В какой-то момент Пьер решил, что брат всё-таки захочет увидеть дом Жака, однако Шарль решительно пропустил нужную улочку.

– Нет, – покачал головой, словно угадав его мысли. – Мне вполне хватило кузни.

– Ты был в кузне? Когда?

– Как только приехал. Ещё по дороге в замок, – молодой человек усмехнулся невесело. – Решил проверить, насколько могу справиться с воспоминаниями, – и, предваряя следующий вопрос, добавил:

– Ни черта у меня не получается, Пьер. Вообще.

– Что ты имеешь в виду? – тот замедлил шаг. – Разве ты хочешь забыть своего друга и всё, что с ним связано?

– Нет, – Шарль замотал головой, в какой-то момент снова став похожим на подростка. – Просто хочу, чтоб не было так больно.

– А этого не произойдёт никогда, – возразил д’Артаньян-старший. – Может, я, конечно, сейчас банальность скажу… а может, я и не прав вовсе… Но знаешь, время не лечит. Пока будешь продолжать любить, будешь мучиться.

– Ну спасибо, – юноша закашлялся даже. – Как-то я не ждал от тебя такого ответа…

– Я же писал, что становлюсь старым занудным ворчуном, – Пьер снова ускорил шаг. – А если серьёзно, то мне кажется, что утешительная фраза насчёт времени – не для твоего случая. И не в твоём характере.

– Замечательно. Но Пьер… – Шарль остановился опять. – Как же тогда… разве можно продолжать любить одного, а думать о другом?

– Ну, тебе виднее. Хотя… ведь нашего кузнеца давно нет. Поэтому, думая об этом своём кадете, ты уж никак не предаёшь память о Жаке, – а потом Пьер положил брату руки на плечи, сжал легонько. – Малыш… отпусти его, слышишь? Я ведь писал тебе… где бы ни была его душа, но он ведь знает… обо всех твоих мыслях и чувствах. Ты думаешь, он хотел бы, чтоб ты мучился так?

С минуту лейтенант молчал, глядя на виднеющуюся уже ограду сельского кладбища, и всё-таки упрямо качнул головой:

– Идём. Не хочу, чтобы нас видел кто-нибудь из деревенских.

– Ты так и не простил им той глупой фразы, да?

– Нет, дело не в этом, – но затем юноша усмехнулся криво:

– Чёрт, зачем я лгу… Видишь, какой я злопамятный! А ты ещё удивляешься, почему меня не любят подчинённые.

– Да если уж совсем честно, то и не удивляюсь вовсе, – хмыкнул Пьер, сворачивая на нужную тропинку. – Потому что характер у тебя действительно скверный. Но вот что удивительно: тех, кому ты позволяешь узнать тебя по-настоящему, уже не испугать никакими трудностями общения.

– Не надо, – оборвал его Шарль. – Я не хочу сейчас о д’Эстурвиле.

– Так я не о лионце твоём вовсе, – возразил ему д’Артаньян-старший. – Точнее, не только о нём. А о себе. И о Жаке. Ну вот, мы почти пришли.

Пьер остановился, пропуская брата вперёд, а сам отошёл за поворот, чтобы не мешать.

…

Юноша сделал несколько осторожных шагов и увидел надгробие с крестом из тёмного камня.

И место, и сама могила показались ему абсолютно незнакомыми – протянув руку, Шарль коснулся кончиками пальцев надписи: «Жак Морель. 1602–1624».

Конечно, когда он был здесь прошлый раз, могила была свежей, а крест – временным, деревянным. И лейтенант, помнится, ободрал себе о занозистую древесину ладонь, когда бил в отчаянии по перекладине, будучи не в силах смириться с гибелью друга.

А сейчас поверхность креста была такой же тёплой, но уже гладкой – да, Пьер и впрямь постарался на славу: крест и могильная плита были не из обычного серого известняка, как остальные надгробия, да и его просьбу о надписи выполнил в точности.

Но легче от этого не стало. Прикусив многострадальную губу и даже не чувствуя, как по подбородку катятся алые капли, Шарль медленно водил кончиками пальцев по поверхности креста, и ему всё казалось, будто Жак умер только вчера.

Так же болело сердце, и саднила ладонь, а мысли сбились в тяжёлый мутный комок.

Юноша всё гладил тёплый камень, а сам думал о том, что, отправляясь на родину, он, в первую очередь, ждал встречи с другом, а теперь вот даже не знает, о чём ему рассказать.

Что невыносимо скучает?

Что до сих пор помнит в мельчайших деталях каждую их встречу, а особенно – те страшные последние мгновения, когда Жак умирал у него на руках, а он ничем не мог помочь ему?