Таня Сербиянова - Кадеточка. Повесть

Ба, бах! Дзинь, ля, ля! – это разлетается на мелкие куски, огромное стекло, что отделяет улицу от вестибюля.

Теперь все как один оборачиваются и смотрят в мою сторону. Мимо меня в пустой проем, пролетает помощник коменданта, но, тут же падает на ступеньках, оскользнувшись на скользких осколках.

– Ах! Что случилось? – доносятся до меня громкие крики. – Где? Что? Кто там упал? – А потом истошный женский выкрик. – Убили!

Я невольно перевожу взгляд в ту же сторону, оборачиваюсь и вижу, что, поскользнувшись на битых стеклах, этот парень сильно поранил себе руку, и у него тут же просачивается кровь. Оркестр, теряя звуки отдельных инструментов, прекращает играть и модная, исковерканная нестройными звуками мелодия замирает при общей наступившей тишине.

По моим ногам, из пустого проема, забираясь под коротенькую юбочку, которая едва прикрывает мои дамские сокровища, ударяет холодная волна мокрого и прохладного ноябрьского воздуха…

Я тут же отхожу от разбитого окна. Потом прямо перед входом в ДОФ, громко рыча мотором, выезжает и останавливается большая военная машина под тентом, из которой высыпается целый военный отряд, а из кабины машины ловко и проворно выскакивает довольно плотный и уверенный в себе военный средних лет. Среди неясных звуков разговоров до меня доносится тревожный ропот.

– Голубь! Сам Голубь приехал! Комендант города.

К нему тут же подскакивает помощник коменданта, и пока он поднимается по ступенькам, то, видимо, успевает ему сообщить обстановку. Этот самый Голубь только секунду выглядел растерянно, озираясь на происходящее безобразие, а потом он резким и сильным голосом командует во все горло.

– Военнослужащие срочной службы! В вестибюле ДОФ, по ранжиру в две шеренги, стройся!

Сразу же все приходит в движение. Суета, топот ног, выкрики, обращенные к своим подругам, и вот все замирает. Перед ним уже военный строй. Красивых и взволнованных мальчиков в морской форме. Голубь проходит рядом с ними и тут же.

– Вы пьяны! Пять суток ареста! Помощник коменданта забрать этих! – и тыкает пальцем то в одного, то в другого мальчика.

Всех их выдают раскрасневшиеся лица и неуверенные взгляды. А один из них пробует возражать. Но его тут же подхватывают под руки и волокут патрульные к выходу, а он.

– Да, погодите вы! Я не пьян! Дайте хоть одеться или шинель забрать с собой, ведь пропадет, имущество ведь казенное!

Это магическое слово о казенном имуществе действует как заклинание, и его тут же отпускают, он в строй, а остальных тех, что отобраны, толкают к вешалке, где они превращаются тут же в оловянных солдатиков, только пьяненьких. Их выводят на улицу.

Комендант тучей вышагивает перед строем.

– Доложите, кто был свидетелем инцидента! Ну, же! – строй угрюмо молчит.

Через пять секунд.

– Так, не хотим говорить, выдавать своих? Последний раз спрашиваю! Кто знает фамилию курсанта, из кого он училища?

Так! Укрывательство? Пособничество?

Равняйсь, смирно! Слушай приказ коменданта гарнизона! Увольнительный отпуск прекратить, всем вернуться в свои части и пункты дислокации. Немедленно! Об исполнении доложить по инстанции! Разойдись!

Вся масса военных мальчиков и девочек сгрудилась в гардеробе, где спешно одевается. Парни ухаживают, помогают нам одеться, а комендант стоит, напротив, и ухмыляется.

И к нему строевым шагом лихо подходит высокий курсант. Отдавая честь, что-то ему говорит. А рядом со мной пара курсантов, что спешно оделись и ждут своих девочек, и один из них говорит.

– Вот же гад, этот Романюк! Вот же сапог! Опять выслуживается!

А я смотрю не на него, а на других, кто недобро и хмуро, осуждающе смотрят на выскочку. Вот он согнулся угодливо перед комендантом и что-то ему, объясняя, показывает на нас и на вешалку. Комендант кивает, а Романюк, срывающимся от волнения и доверия голосом уже заорал во всю мощь.

– Военнослужащие срочной службы и курсанты! В фойе в две шеренги стройся! Форма одежды, шинель, бескозырка! По левую руку становись!

И сам замирает в строю, в котором, толкаясь тут же перекатываясь телами, выстраивается под его левой рукой.

– Товарищ полковник! – пробует он доложить коменданту, выскочив перед строем.

– Отставить! А вот и пропажа нашлась! Живо, шинель ко мне!

Мы все поворачиваемся туда, куда показывает комендант.

На опустевших крючках гардеробных стоек висит одинокая, беспризорная шинель и над ней свесилась ленточками бескозырка. Эта его! Сразу же догадалась я. Все ведь одеты, а он выскочил раздетый. Так вот что, оказывается, придумал Романюк! Ловко он, ловко, но при чем здесь шинель?

Шинель уже сдернули с крючка и смахнули бескозырку, поднесли к коменданту, и, вывернув, наизнанку что-то показывают пальцем на внутреннем кармане шинели.

Наступает полная тишина и вдруг радостный возглас коменданта.

– Курсант Рабзевич! Рабзевич, ко мне! – Тишина.

Его слова остаются без ответа. Строй теперь уже недобро молчит.

– Кто знает курсанта Рабзевича, выйти из строя на три шага.

Первым выскакивает перед строем Романюк. Секундой спустя, неуверенно выступает еще парочка курсантов третьего курса. Они в бескозырках с ленточками, на которых начертаны название нашего училища.

– Так, так! Значит, врать, укрывать, это, по-вашему, долг курсантов, будущих офицеров?

А потом к Романюку.

– Встать в строй!

И мило так улыбаясь.

– Пять суток ареста, вам и вам! За укрывательство и пособничество пьянству! Встать в строй! Разойдись!

Мы, негромко переговариваясь, тянемся к выходу, опустив стыдливо глаза от увиденного. Рядом со мной пихаясь к выходу, нагло протискиваются два комендантских матроса. И не стесняясь никого, один из них говорит так, чтобы это слышали многие.

– Курсант без бирки, что, тра-та-та… без дырки! – и тут же оба нагло заржали.

По эстетическим соображениям, так исказим их высказывание…

Сразу же унизив всех нас и в первую очередь тех, кто не решился и не заступился за нас, своих близких, любимых, не заступился за нас, своих кадеточек!

А меня от этих матюгов словно помоями кто облил.

Фу! Так, сразу стало противно и гадко! А еще и оттого, что их никто не одернул и не осадил из курсантов.

Струсили! Поняла я.

И от этого мне стало еще неприятней. Только девочки возмутились этой выходке наглой, а парни смолчали. Все промолчали! Тоже мне, кадеты!

Выйдя на улицу, я слышу, как одна из кадеточек спрашивает своего мальчика, курсанта.

– А, как он фамилию этого курсанта узнал?

– Да, так! У нас же все подписано, хлоркой или бирками. Голубь, комендант тот, на внутренний карман глянул, а там его, Рабзевича фамилия на внутреннем кармане шинели написана. Понятно?