Кристина Струк - Между молотом и наковальней

В моем родном Ужгороде пойти особо некуда. Небольшой красивый городок, уютный, веет Европой, но для себя я перспектив никаких не видела. Переехав в Киев я буквально задыхалась от просторов – широченные улицы, валы, а Днепр! Меня постоянно тянуло к нему, ещё с детства в Ужгороде моим любимым местом для времяпровождения была наша река Уж и нависающие над ней знаменитые «красные» каштаны (на деле они цвета фуксии, ядерно-розовые). Там я могла часами сидеть, читая любимого Пушкина, Ахматову, Цветаеву… Стихи в нашим доме были заместо молитв – моя мать – преподаватель литературы в университете, декларировала их даже когда готовила кушать. Мы с сестрами росли послушными девочками, какие пытались всячески подражать матери. Я была самой младшей и, пожалуй, это и стало причиной, почему выпала из семейного строя, в какой все из поколения в поколение занимались наукой, как с материнской стороны, так и с отцовской. Наша интеллигентная семья жила в прекрасном, как мы его называем, «особняке» – а ведь если посмотреть правде в глаза, то нашему дому действительно больше ста лет, из окон виден ужгородский костел Святого Юрия, а у калитки растет внушительных размеров сакура, возраст которой доподлинно неизвестен никому. Когда я родилась, моей старшей сестре было уже 20 лет, а средней 17, поэтому они стали, скорее, моими няньками и во многом заменяли маму. Мы росли (или росла только я, ведь они уже были взрослыми?) в нашем большом доме, никто и не планировал покидать его, даже старшая сестра моя Ульяна постоянно говорила: «Я никогда не смогу покинуть этот дом», но мало ли чего можно наговорить в 20 лет с важным видом? Она вышла замуж, родила дочь, но тем не менее, каждые выходные проводила с нами. Пусть врачи и опасались за мое здоровья из-за позднего возраста моей мамы-роженицы, но я всегда помнила себя активным и жизнерадостным ребенком, у какого хватало энергии и на игры, и на учебу, и на постоянное лепетание то с сестрой, то с отцом, то даже с соседями и прохожими. Но время шла, вторая сестра Марьяна тоже обзавелась семьей, и мы остались в «особняке» втроем. И когда я шокировала родителей новостью «Я буду поступать в Киев», наши отношения с родителями рухнули. Отец, как всегда апатичный ко всему, кроме своей преподавательской деятельности, никак не отреагировал, а вот насчет матери… Да, я впервые услыхала её крик. Даже не крик, а вопли отчаяния. Она неистовствовала: «Это невозможно! Наш род всегда жил в Ужгороде, и никто его не покидал! Наш университет в разы лучше, чем киевские все вместе взятые! И это не потому, что мы с отцом в нем столько лет работаем, я и он – заведующие кафедр, мы – уважаемые люди, где это слыхано, чтобы наша дочь не поступала бы в него!». Категорическое «нет» было первым моим звоночком. Я ощутила, что имею силы идти против них. Внутри меня жила анархия, бунт, и идти против своей семьи было моим первым протестом. Я повзрослела в миг. Помощи искать не приходилось – стал вопрос о деньгах. Накопленные за все дни рождений, 8 марта и новые года были достаточной суммой лишь на билет и мелкие расходы, но ведь если ехать в столицу, то нужно поселиться в общежитии, заплатить за него, как-то жить! А кто знает, поступлю ли я в университет на бюджет, не взирая на школьную золотую медаль? Это – точка невозврата, ежели не поступлю – останусь в Киеве, буду работать, буду готовиться на следующий год, обратно мать не примет. Моим единственным выходом было за оставшиеся два месяца скопить максимально большую сумму. Выбора особо не было – я пошла работать, сразу же в два места, в одном из которых я трудилась посудомойкой, а в другом – официанткой. Удачным был период – лето, когда первая волна туристов, приехавших «поглазеть на сакуру и каштаны» в мае спала, а теперь началась вторая волна. Суммы, заработанной и бережно отложенной за этот период, хватило бы на месяц-два в Киеве. И пришла благая весть для меня «принята за державним замовленням», что обеспечивало мне бесплатную учебу и стипендию. Здесь заступился за меня отец. Однажды вечером он позвал меня «прогуляться до замка». Всю дорогу мы шли молча, пока не добрались до пункта назначения. Глядя на монументальные каменные стены, покрытые плющом, он, с тяжелым вздохом, всё же нарушил затянувшееся молчание:

– Я знал, что так и будет, ещё когда ты родилась. Ты не такая, как твои сестры, не такая, как мать, совсем не домашняя. Тебя постоянно тянуло куда-то на улицу, ты с восторгом встречала вести о предстоящих путешествиях. Я поддерживаю тебя и благословляю. И верю, что ты нас не подведешь. А мама… Она просто не хочет тебя терять. Мы уже немолоды, а старость – дело одинокое, пусть вы и проводите её вдвоем.

На обратном пути мы взяли мне билет. Мне и папе. Вместе собрали все документы, выписали меня из дому, собрали вещи и уехали. С матерью попрощаться не вышло – она не разговаривала со мной вплоть до дня отъезда, а в тот самый судный день сбежала пораньше на работу. Поначалу мне казалось, что я никогда её не прощу за это. Но Киев слишком быстро завертел меня – учеба, подработки, новые знакомства, новые друзья, воздыхатели-старшекурсники общажные и прочее, прочее, прочее… Отец звонил пару раз в неделю и приезжал раз в полгода – читал лекции заочникам в транспортном университете и пил со мной кофе на Арсенальной. Арсенальная… Моя любимое и культовое место. Он говорил, что мать очень скучает, но гордость не позволяет ей наконец успокоиться и смириться. Я знала, что она следит за моей жизнью посредством социальных сетей, оттого и старалась выкладывать как можно больше фото, чем и заслужила шуточки от своих друзей и знакомых о «интернетном эксгибиционизме». Каждый год, 15 июня, в день моего рождения, мама звонила мне. Доволе сухо поздравляла, силясь скрыть дрожь голоса своего. А я за столько лет так и не решилась ни разу сказать ей: «Мама, хватит уже. Все эти годы я жила так, чтобы ты гордилась мной. Я очень люблю тебя и счастлива, поверь, лучше жизни я и желать не могла!». Смогу ли я сказать это однажды?…

Моя милая, вот уже неделю как мы не виделись, а мне словно сердце вырвали и его – животрепещущее, бьющееся, любящее – жарят на вертеле. Я знаю, теперь там хорошо, я рад, что ты решила развеяться с друзьями, отдастся всецело горам, я завидую тебе белейшей из завистей и невыносимо страдаю из-за нашей разлуки. Не хочу омрачать твой отдых, но мне более не с кем поделиться, а есть такие вещи, что сжирают тебя изнутри и если не выплеснешь наружу – они тебя прикончат. Моей матери всё хуже с каждым днем, сегодня позвонил отец и, позабыв наши с ним ссоры и полнейший дисконнект, вызвал меня домой. Мы попеременно дежурим с ним у её ложе, но, кажется, она едва ли узнает нас, когда приходит в себя. Кажется, это конец, и я не могу поверить это, и жутко корю себя за то, что мысленно настраиваю себя на негативный исход. Иной раз мне даже хочется, чтобы он настал – спасти нам её не под силу, врач говорит только «мужайтесь» и колет ей морфины. Она отмучила своё, незаслуженное, как говорится «Бог забирает лучших». Мне вспомнились твои рассказы о незаурядицах с мамой, поэтому скажу лишь одно – помиритесь, ведь жизнь так коротка, а я был такой дурак, плохой сын, какой постоянно трепал маме нервы своим поведением, как сильно бы я её не любил.