Александр Лышков - Олежкины истории. Повести и рассказы

– Ну, давай ещё, – упрашивает его Олежка. – Хочешь, я тебе свой танк на постаменте уступлю?

Тот неумолим. Снизу доносится запах варёной курицы. Значит, опять кормёжка. Есть совершенно не хочется, особенно эти яйца вкрутую. Он неохотно спускается вниз. Оттягивая до последнего предстоящую трапезу, не спеша наблюдает, как два сахарных кубика, осыпаясь и тая, медленно растворяются в стакане с чаем. Вот на дне остаются лишь две маленькие светлые горки. Теперь можно, взявшись за удобную ручку, осторожно поворачивать серебряный подстаканник и под разными углами внимательно разглядывать рельефные башни Кремля, отчеканенные на его стенках. Основательный и массивный, он надёжно удерживает в себе тонкостенный стакан. Рывки паровоза и ритмичный стук колёс на стыках рельсов сказываются лишь на приглушённом дребезжании в нём чайной ложечки. Кстати, на черенке у неё тоже любопытный рисунок, надо бы рассмотреть его поподробнее.

Мать недовольно поглядывает на него. Брат давно покончил с бутербродами и котлетой и уже забрался в своё гнездо, а он всё ещё о чём-то размышляет.

– Хватит мечтать, ешь, давай!

– Он ещё горячий.

– Не выдумывай!

Этот вагон не напрасно называется мягким. Здесь есть ещё и купейный и плацкартные, но в них жёсткие полки. А здесь сидеть очень приятно, и даже без матраца. Олежка чувствует свою сопричастность к этому комфорту и немного гордится этим. Потому, что, если бы не его великодушие, тряслись бы они в купейном. Почему великодушие, спросите вы. А всё очень просто.

На семейном совете встал вопрос о том, какие билеты покупать.

– Выбирай, – сказали ему родители. – Или мы едем в мягком вагоне, или покупаем тебе велосипед.

Первый класс он, памятуя о данном ему перед школой обещании и стараясь изо всех сил, закончил без четвёрок. Велосипед, конечно, очень хотелось, но можно было и потерпеть до следующего года. Тем более, что ездить на нём предстояло только ему одному, тогда как в вагоне ехали все.

– В мягком, – натужно посопев, выдавил из себя Олежка.

– Ну вот и молодец, я им так и говорила, – похвалила его бабуля, и довольная внучком, погладила его по головке. Он поёжился.

Интересно, а чем братец пожертвовал? Он тут же отогнал эту мысль. Ему велосипед никто не обещал.

Тем не менее, этот выбор для бабули вышел, по её образному выражению, боком, а если точнее, другой частью тела – ногой. И напрасно она ему так порадовалась. Хотя, как знать, случилось бы с ней эта неприятность, или нет, выбери он велосипед – никто предсказать не смог бы. Потому как причины того, что происходит с нами, могут быть совершенно нелепыми, если не вовсе отсутствовать на первый взгляд. Олежка где-то слышал, что война между двумя средневековыми городами-государствами в Италии началась из-за украденного колодезного ведра. Но факт остаётся фактом – когда они сделали остановку в Москве для пересадки на другой поезд, она умудрилась сломать ногу. И вот теперь, сидя в гипсе, она раздражённо стряхивала остатки паровозной копоти с простыни.

Во всём, конечно, виноваты внуки – и в этой саже, и в её сломанной ноге. А всё потому, что в Москве, зайдя на часок к родственникам, они с братом так увлеклись катанием на лифте – штука, весьма необычная для них, – что она вынуждена была спускаться пешком с третьего этажа. И по дороге оступилась.

По приезде выяснилось, что это всего лишь небольшая трещинка в бедре, и гипс вскоре сняли. А, может, это и не гипс был вовсе, а какая-нибудь лангетка с фиксирующий повязкой. Но сейчас это авторитетно именуется переломом и даёт ей все основания на остановках посылать отца, своего зятя, в привокзальный буфет за прохладной водой и периодически выдворять всех из купе для хитрых лечебно-гигиенических процедур.

Ездить в поезде Олежке нравится. Будь его воля – так бы и катался в нём всё лето до скончания каникул. Потому что за окном всё время что-то меняется – то бескрайние поля, то реки, то города, каждый со своим характером и душой. Это сразу чувствуется. И запахи, особенно вечерние, по которым особо, с замиранием в сердце, ощущаешь приближение юга. На юге он ещё никогда не был и давно мечтал о том, чтобы там оказаться. Пусть он даже и без моря.

А сегодня уже появились первые предвестники гор. С утра это были просто холмы с белыми, взрытыми экскаваторами откосами и пыльными карьерами. Здесь добывается какой-то известняк, поясняет отец. Геолог в душе и по образованию, так и не завершённому по причине войны, он в этих вещах прекрасно разбирается. А когда в вечерней дымке мимо начинают проплывать очертания огромных, геометрически выверенных терриконов с идеально ровными откосами, он как-то особо оживляется. Здесь уже добываются руды. Но Олежка догадывается, что за его оживлением скрывается вовсе не профессиональная жилка. По этим исполинским рукотворным конусам, предвестникам чего-то большего, отец чувствует приближение родного Кавказского хребта и не может скрыть эмоций.

Олежка тоже ждёт горы с нетерпением: он уже так много знает о них по рассказам отца и стихам Лермонтова. Тот часто читает ему их наизусть. Это его любимый поэт. Но пока самое интересное для него, как и для каждого мальчишки – это разглядывание паровозов. Они встречаются почти на каждой станции, во многом схожие, но всё же разные. Как братья-одногодки: на первый взгляд – на одно лицо, а присмотришься – ничего общего. Отличаются они и количеством, и формой труб, и оскалом передней решётки, и величиной и цветом распластанной на дымовой коробке, чем-то похожей на морскую, разлапистой пятиконечной звезды.

А на станции со странным растительным названием Лозовая этих паровозов просто не счесть, и даже глаз не хватает, чтобы как следует разглядеть их во всех подробностях. Отец говорит, что скоро им на замену придут электровозы, а эти все пойдут на переплавку. Олежке искренне жаль их: в них чувствуется какая-то основательность, внутренняя сила и непокорность.

А когда они, фырча, выбрасывают пар из-под колёс и упорно цепляются ими за рельсы при разгоне, то и вовсе кажутся одухотворёнными существами. Это впечатление усиливалось при виде того, как помощники машинистов придирчиво осматривают их и заботливо обтирают ветошью, как это делают конюхи, оглаживающие уставших лошадей.

Да и вообще, это путешествие во многом по-новому раскрывает его глаза на устройство окружающего мира. Он перестаёт казаться Олежке маленьким и понятным, как дворик детского сада с его уютными беседками или как школьный класс со стенами, увешанными уже навязшими в зубах правилами написания «ЖИ-ШИ» и «ЧА-ЩА» и таблицами умножения. На самом деле он огромен и многогранен, полон срытых смыслов и обещаний будущих открытий.