Мария Прукс - Прекрасное человеческое существо

Там поблескивал искусственный водоем, самая обыкновенная H 2O. Снаружи действительно покоилась гладь пруда. Она вплотную подходила к трубе пешеходной трассы и в это время года была хмурой и грязной цветовой палитрой красок. Но Лиза знала, что этот видимый беглому взгляду пласт обладает волшебным даром мгновенного преображения. Она расфокусировала зрение и застыла в ожидании. И вот мертвец воскрес: от толщи отделился плавный изгиб рыбины. Хладнокровное поплыло. Лиза тут же поймала ее в ловушку своего зрения, испытывая самый искренний детский восторг, – она нашла жизнь.

Да, жизнь все еще существовала в этом городе. Вот такая простая, прежняя жизнь – земная. Лиза не отводила взгляда от рыбины. Та изогнула хребет, неспешно плывя в невесомости, из стороны в сторону поводя толстой головой без шеи, растопыривая плавники и замирая, вновь растворяясь в маскировке. Прислонившись плечом к шероховатой и теплой стене, Лиза наслаждалась своим открытием: она смогла высмотреть это сокровенное шевеление жизни. Это повторялось почти каждый день, и каждый раз их встреча заканчивалась одинаково: карп уплывал в сторону и медленно погружался на глубину, до полного растворения в родной стихии. Лизу вновь оставляли одну.

Затем она передвигалась к следующему оконцу, открывающему вид на другой кусочек пруда. Здесь росли кувшинки. Зеленовато-резиновые чашки, будто отлитые все из одного слепка, белоснежные росчерки с розоватой каймой, – все это распласталось на упругой толще, сбросив якоря. Увидев, что совершенно все бутоны раскрыты до последнего, даже самого капризного лепестка, Лиза переменилась в лице. Она любовалась ими долго.

– Водоотталкивающие, какая прелесть, – полушепотом сама себе поведала Лиза, с видом знатока оглядывая сухие, будто вощеные листочки.

Следующие оконца. Она останавливалась у каждой прорези, если та находилась на доступной для нее высоте, и несколько минут уходили на изучение того, что находилось снаружи. Внутри же тоннеля не иссякал поток фигур, но Лиза не обращала на них никакого внимания. Она размечталась, представляя, что так, как ходит сейчас она, люди ходят по картинным галереям. Точнее, когда-то ходили.

Передвигаясь от оконца к оконцу, Лиза преодолевала почти половину трубы с пользой для себя. Спешка была ни к чему.

Но ее все-таки лишили безмятежности. Разглядывая очередное творение в окошке, Лиза ощутила пробежавший по спине холодок: пока она рассматривала кувшинки, кто-то также решил вознаградить себя созерцанием. Да, в этом трудно было ошибиться, она была не одна. Всякий раз, когда к ней, как к значительной фигуре обряда, тянулись за своим черным благословением, Лиза не поднимала головы. Она прекрасно знала, как следует вести себя в подобных случаях, и не убегала. Чутье не подвело ее – рядом пристроился мужчина. Краешком глаза она поглядывала на ремешки его сандалий, наблюдала, как складка ее подола вот-вот готова была коснуться по-летнему свободных одежд незнакомца. Все ближе и ближе. Даже одна вероятность такого прикосновения отзывалась в Лизе перезвоном пожарных колоколов, – она не двигалась.

Мужчина не думал отступать. Лиза решила, что достаточно: ритуал вполне соблюден. Деревянным движением она развернулась и зашагала прочь с таким безмятежным видом, будто ничего и не произошло. Вслед понеслась тишина сытого удовлетворения. Каждый раз, стоило Лизе наткнуться на вот таких, особо активных, и услышать их неровное дыхание, вся ее душа скукоживалась в плотный ком подавленного негодования и страха. Порой она сжимала кулаки, если, конечно, руки прятались в карманах фартука. Незнакомец не преследовал Лизу. К счастью, она осталась одна.

День был в разгаре. Лиза гуляла по парку Печали, опустив взгляд. Косичка лежала на плече, как ручная змея. Девушка шла по хребту рощи, взбираясь на уступы без особых усилий. Идеальные, симметричные стволы вымирающих видов деревьев красовались оперенными кронами. Их движения вплетали в воздух унылую мелодию, а впереди, выделяющиеся на фоне немого небосклона, надвигались шпили поднебесных зданий. В тысячный раз она маялась среди пышной зелени и фруктовых садов. В тысячный раз рассматривала лабиринты образцовых дорожек, их мелкий, просеянный и приглаженный песок с далеких океанских атоллов. В тысячный раз бороздила влажную дымку испарений, в которой охлаждались высокие и горячие фигуры жителей, – в погоне за послеполуденным отдыхом. В тысячный раз парк Печали встречал свою верную посетительницу, девушку в белом.

Лиза шла в окружении строгого порядка и неземной красоты, дыша одним воздухом с чужаками, живя с ними внутри полуживого города-организма; его кости торчком выпирали из бурого налипшего пласта, источая непередаваемый аромат собственной органики, а твердая кожа год за годом наслаивалась, громоздя переходы и тротуары, тоннели и выпуклые шишки конвейерных производств. У городского термитника был свой особый характер, свое особое настроение.

Лизе надо было как-то расходовать энергию, как-то убивать время, и она расчленяла его медленно, почти безостановочно шагая, вдавливая каблуки в выпуклые бока города. Опущенный взгляд ни на чем не задерживался, а если и цеплялся за то или иное украшение сада, то почти всегда тотчас же соскакивал. Ей не с кем было поболтать – ни с кем и не хотелось.

Парк Печали и его окрестности – вот и вся территория, где ей позволяли гулять. Особо не развернешься, но оголодавшая по жизни Лиза с радостью забирала и эти крохи. Прекрасно ориентируясь по памяти, она преодолевала десятки широких, как поле, ступеней, проложенных невообразимым узором – тем самым, одобренным комиссией узором, без острых выступов и углов, без скользких поверхностей, на которых можно было бы упасть, без калечащих плоть факторов. Лиза была ограждена от всего плохого – от настоящей жизни в первую очередь.

Она гуляла, пока не проголодалась. Тогда Лиза покинула парк через центральный вход и пересекла дорожную магистраль по воздушному переходу. Минуту спустя она уже сидела внутри плохо освещенной кормовой пристройки и ждала своей законной порции. Тарелки вынесла лента конвейера: густой суп, булочка, соевая котлета, сухофрукты, подслащенная вода – все на подносе. Лиза, стараясь не запачкаться, ела в одиночестве, сидя у окна, как живая куколка в пыльной витрине.

Обед не приносил особого удовольствия вкусовым рецепторам, а атмосфера столовой вовсе не радовала Лизу. Здесь никогда не пахло вкусной едой, да и от вида самой еды слюнки не текли. Гораздо приятней было обедать дома, но Лизе в папочкино отсутствие запрещалось орудовать на кухне, хотя ее руки частенько посещал кулинарный зуд от вида свежих продуктов. Но как только заходил разговор о разделочных ножах, блендерах, кипящих кастрюлях и газовых плитах, никакие ее настойчивые домогательства и мольбы не могли растопить папочкиных сердец.