Мария Прукс - Прекрасное человеческое существо

© Мария Прукс, 2019

ISBN 978-5-0050-3389-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Меня зовут Елизавета Биньямир, но вы можете звать меня просто Лиза.

Мне восемнадцать лет. Внешность у меня совершенно невыразительная. Сами убедитесь, посмотрев на меня: я очень худенькая, русые волосы слишком тонкие и прямые, серые глаза без поволоки, вздернутый нос пуговкой, а в чертах еще много остается от детского. Да, я не эффектная красотка… И до уродины мне еще далеко! Но, если мы окажемся в одной толпе, вы обязательно заметите меня. Нет-нет, дело вовсе не в том, как я выгляжу, – дело во всей мне, в том, кто я.

«Не такая, как все». Я – магнит для вашего внимания, именно то, что вы создали для себя. Мне больше нечего вам предложить.

Но даже у такой, как я, есть то самое замечательное и единственное, что позволено иметь человеку в наше время, и это – папочка.

На письменный стол ложился свет раннего утра.

Лиза выловила неплохую мысль и быстрым размашистым почерком оформила ее в одно предложение. Поставила точку. Перечитала про себя еще раз. И еще. Что ж, для первого, чернового, варианта вполне сойдет, не придется перекраивать потом сто раз. Только лишь, пожалуй, заменить сложные конструкции на простые, убрать пару наречий, да и вообще – поменьше рассуждений. Так менее подозрительно.

Задача минимум была выполнена. Лиза отложила карандаш и посмотрела туда, где занимался теплый и безмятежный день.

Мир красивым кусочком вписывался в квадрат ее окна, прямо над рабочими принадлежностями, – папочка специально выбрал и обустроил ей комнату с оконцем, за которым открывалась именно эта чудесная комбинация: широкая полоска неба, лужайка и царствующий на ней молодой дуб. Лиза обожала свой уголок. Любила наблюдать, как из года в год растет и меняется ее «настольная живая картинка», и каждый раз радовалась, когда неоспоримый любимец ее картинки баловал хозяйку тем или иным движением жизни. «Умереть не встать, как здорово!» – не раз и не два уже успела подумать в это утро Лиза. Когда сочинение надоедало, она то прислушивалась к таинственным перешептываниям сплоченных листочков, то любовалась виртуозными полетами воробьев над частоколом травинок. Подолгу глядела, как в просвете кроны синее небо обкладывают облака.

Девушка вздыхала по чему-то далекому. Мысли, витающие вначале над строчками сочинения, постепенно начали просачиваться в приоткрытую раму. А там…

Забываешь обо всем на свете. Только там, под окном ее спальни, оставался кусочек прежней жизни. Жизни до вторжения.

Лиза часто вот так предавалась созерцательному безделью, думая о том о сем, иногда даже о том, что связана одной бедой с этим зеленеющим краем. Им обоим позволяют жить, за ними ухаживают, но… Вместе с тем их жизнь была ненастоящей. Они оставались всего лишь игрушками, уязвимыми перед нескончаемыми напастями, открытыми всем ветрам, молниям и пилам. Да, их судьбы были схожи. Но эти мысли она ни за что не запишет в сочинение. Они предназначались только для нее и ни для кого больше.

Лиза долго смотрела пустым взглядом в одну точку, не замечая за собой мечтательной праздности. Затем внутренний голосок приказал ей вернуться из той дали, куда унесли ее преступные мысли. Пора было идти к завтраку. Она тихо встала из-за стола и вышла из комнаты.

Спустившись на первый этаж, Лиза поспела как раз вовремя. Ее никто не окликал, но она знала, что ее уже ждут.

Миг – и край ночной рубашки взвился вверх. Голые ступни зачастили по паркету в сторону кухни. Лиза пулей влетела и без колебаний прыгнула, как взбесившаяся кошка.

– У-ы-ы, – коверкая голос, придурковато завыла она. – Доброе утро, папочка!

– С добрым.

Лиза привстала на цыпочках и чмокнула папочку в худую щеку. Он отреагировал со скупой мужской эмоциональностью: пустил в свой взгляд одну капельку нежности, но не сделал даже попытки обнять или ответить на чрезмерную игривость девушки.

В руке он сжимал заточенный нож. На разделочной доске перед ним лежали нарезанные ломтики черного хлеба и распотрошенный помидор.

– Садись, – сказал он.

Лиза плюхнулась на круглую сидушку табурета, – довольная и энергичная девчушка, взрослый ребенок, не выпускающий из виду ни одного движения на лице папочки. Чувствуя, как в крови все еще бурлит прилив бодрости, Лиза крутанулась вокруг своей оси, еще раз и еще. В лазейку приоткрытого окна вкрадывался свежий ветерок и мигом долетал до столешницы, – в пустой попытке оживить черствые крошки.

Спокойно собирая бутерброды, папочка вскрывал банки, колдовал над кусочками постной ветчины и сыра, орудовал ножом, пока Лиза вовсю крутилась на подвижной конструкции.

Чуть погодя папочка заговорил:

– Я смотрел, ты вчера даже не начинала писать, – было сказано без эмоций.

– Угу, – согласно протянула Лиза и прокрутилась в десятый раз.

– Комиссия просила принести сочинение, не я, Лиза. Экзаменационная сессия послезавтра, – прозвучало еще холоднее.

– Знаю, – доложила Лиза и перестала крутиться, так как почувствовала головокружение. – Я сегодня села писать, папочка. Я все напишу! Я не провалюсь. Не огорчать же тебя из-за такого пустяка. То есть… я не то хотела сказать, – Лиза запнулась. Она услышала, как папочка широко раздул ноздри – предвестник выговора. Но не растерялась и мгновенно состроила на лице нужное выражение. Когда тревога схлынула, она процитировала размеренным голоском: – Поостерегись всякой пустой радости, когда смотришь на униженного тобой, вознестись… э-э… вознестись… вознестись получится через великую скорбь над страданиями иных.

Папочка посмотрел на нее долгим взглядом, – и сел по другую сторону стола, наказав молчанием.

Вдвоем они принялись завтракать. С улицы лилась птичья трель. Резвые нотки плохо вписывалась в атмосферу семейного дома Биньямиров, – живость и душевная приподнятость Лизы исчезли без следа. Она откусывала кусок за куском и жевала без всякого удовольствия, не замечая вкуса еды. Каждое утро она ела почти одно и то же, не больше положенного. Папочка тоже, и у него был свой, особый рацион.

Болтовня не приветствовалась в этом доме, особенно за едой. Лиза вполуха прислушивалась к тишине соседского двора, к тому, как в поисках корма на пластик подоконника вспрыгивают вертлявые птички. И до чего же бесстрашные! Лизе их возня быстро надоела. До ужаса хотелось чего-нибудь помимо этого, что-нибудь громкое и танцевальное, ритмичное, с огоньком, чтобы будоражило кровь. Ее печальный взгляд опять соскользнул и зафиксировался на точке в пустоте. Папочкины эмоции будто затвердели и превратились в маску строгости.