Мария Прукс - Прекрасное человеческое существо

Биньямир нахмурил высокий лоб теми особыми складками, которые делали его выражения скорби неестественно выразительными. Лизе никогда не удавалось проделать такое со своим лицом, хотя много раз в детстве она кривлялась перед зеркалом, практикуясь в искусстве лицедейства.

– Я слежу за собой, папочка. Правда! И никогда не забываю, чему ты меня учил. Вот, послушай: показывать зубы – значит проявлять агрессию и непочтительное отношение. Я не нарочно, просто иногда забываюсь, и у меня вырывается это… случайно.

Лиза перестала голосить извинения и мрачно нахохлилась. Почему-то папочка прощал ей тысячи мелочей, но обнаженные в улыбке зубы – никогда. Когда-то даже пригрозил, что спилит их под корень, если она не научится укладывать свое человеческое веселье в рамки общепринятых приличий, ведь в культуре, где ей приходилось существовать, только сдержанным полу-улыбкам дозволялось бродить в уголках сомкнутых губ. Зубами же дразнили инстинкты и выражали враждебность. Улыбчивая от природы Лиза тяжело мирилась с общепринятой установкой «как надо»; из ее генов выбраковали недружелюбие и угрюмость – и тут же запретили быть собой.

На кухне повисла пауза, которая беспрепятственно переросла в тишину. Лиза заставила себя забыть, что хотела рассказать смешную историю годичной давности, и перебросила все силы на скудный завтрак. Кусок за кусочком, – запеканка быстро исчезала почти неразжеванной.

Лизу иногда подкармливали теплым отношением, приучили ее и к этой вольности: в поглощении еды не знать манер. А она не хотела, да и не смогла бы воздерживаться от получения свобод; всякий раз, стоило ей только унюхать запахи вкусных блюд, Лиза набрасывалась на еду, забыв о приличиях, – и жизнь играла красками. Она слишком хорошо знала цену счастья, а религиозному папочке большего и не требовалось.

От Лизы не держали секретов – человек был отличным подспорьем мрачной и пустой религии новых жителей Земли. Чистый садизм, рабство в изощренной форме, и все ради того, чтобы выцедить беспросветное чувство скорби.

Лиза больше не заговаривала, – мастер провокаций из нее не вырос. Вокруг нее толпились ограничения – что можно, что нельзя… Но Лиза с данным ей от природы легким темпераментом и чуткой интуицией справлялась со всеми несправедливостями, и почти никогда семейное гнездо Биньямира не ведало ни капризов, ни неприятных взрывных сцен. Лиза действительно была идеально приручена.

Вскоре Лиза поймала взгляд дорогого папочки и поблагодарила за идеальный завтрак.

Биньямир попросил ее поторопиться – на прием к врачу опаздывать было нельзя.

Без промедления Лиза ринулась наверх собираться. Несмотря ни на что, она обожала папочку, любила его, может, и помимо воли, но все-таки любила, а он и его многочисленные сородичи очень любили соблюдать пунктуальность. Точность. Вежливость. Манеры и ритуалы. Собранность. Общность. Украшательства и дорогие ткани в одежде. Любили тонкую жестокость. Сложные страдания – не своих. Не любили беспорядок в деле, в головах. Выметали любую непрактичность. Любили все свое и переделывали чужеродное под себя. Когда-то они вынырнули из мертвого космоса и завернули планету в обертку своих оживленных и растущих городов. Стерли, выжгли, упрятали под корки и наросты краски Земли, и она превратилась в окровавленного ежа.

Скорбящие повергли человека.

План их был прост, как все великое. Досконально изучив врага, они прежде всего ослабили неплохо вооруженную расу засланной пандемией и уже потом без труда поставили человека на колени, выкосили процветающую цивилизацию, сделав слезы человека вечно бьющим истоком, насыщающим их неутолимую скорбь.

Лиза в суматохе бежала наверх, растеряв все свои мысли, кроме одной: сегодняшние сборы будут чуточку разнообразнее. И это, конечно, не могло не радовать девичье сердце.

Сегодня пришел новый фартук!

Кривляясь в каком-то нелепом танце, Лиза ворвалась в спальню и кинулась распаковывать коробку, – небольшая посылка, которую доставила конвейерная лента рано утром. Пальцы подцепили спаянные воском края и одним рывком раскрыли плотный картон. Раздался короткий вскрик. Как и хотела! Правда, все того же белого цвета, но зато… Лиза аж засопела с вожделением. Пышные оборки на лямках, квадратный вырез и большие красивые пуговицы на глубоких кармашках – как раз то, о чем мечтала!

Как следует налюбовавшись собой перед зеркалом, Лиза с довольным видом присела заплести волосы. Хорошее настроение все-таки отыскалось. Оно расцветало и крепло, – но не настолько, чтобы вытеснить утренний страх. Маленький девчачий восторг прикладывался к чувству страха, сплетался с ним, наподобие локонов в незамысловатой косичке.

Лиза почти собралась, как вдруг из коридора раздался шипящий зов. Она насторожилась. Папочка звал ее по имени.

Бросив все, девушка побежала на голос.

Она нашла Биньямира в ванной. Он сидел на пуфике в застывшей позе, с кое-как обернутым вокруг бедер полотенцем. И без того мокрая после душа, напряженная спина пришельца прямо на глазах покрывалась испариной.

Вбежав, Лиза сразу заметила, что папочка какой-то не такой – в его жилах словно затвердел бетон. Длинная рука отчаянно ухватилась за край ванны. Ясно: папочку сковала болезненная судорога.

– Лиза, Лиза, – все повторял и повторял Биньямир, почти не раскрывая губ, – помоги…

– Уже!

Лиза знала, что делать. В минуты папочкиных приступов она вела себя безошибочно, как настоящий профессионал.

Достав из шкафчика под раковиной разогревающий пластырь, она одним рывком сдернула защитную полоску и прилепила к тому месту на боку папочки, где воспламенилась острая заноза боли. Ее движения поражали твердой уверенностью. Массирующими движениями Лиза в конце концов заставила боль уйти. С каждой секундой Биньямир приобретал свое прежнее величие.

Наконец папочка разогнулся. Лиза уставилась на него с невольным восхищением.

Когда-то давно, когда маленькая Лиза немного подросла, ее самой первой сознательной мыслью было: она выглядит не так, как все. Не так, как папочка. Не так, как Адасса. Не так, как целый город, в котором она гуляла за руку с папочкой. К своим восемнадцати годам она свыклась с ролью диковинки, даже считала себя незаменимым винтиком процветающего и молодого общества, несмотря на то, что пропасть между ней и пришельцами оставалась такой же непреодолимой и угнетающей. У нее были впалый живот, слабые мышцы, проблемная кожа и ломкие волосы. Зрелости в цикле ее жизненных процессов не суждено было наступить, она знала, что навсегда останется девочкой, у которой никогда не было месячных и никогда не будет – по особой причине.