Мария Прукс - Прекрасное человеческое существо

Папочка внес напитки и медленно расставил их. Адасса что-то нежно промурлыкала брату. Заметив, что Лиза все еще сидит на своем месте, Биньямир погнал ее за сочинением.

Вибрации его командного рыка могли бы, наверное, всколыхнуть и тихий ход планет по орбитам. Лиза же мило улыбнулась и ускакала наверх. Как во сне, она вошла в спальню, взяла листки. Дремавший дуб в оправе окна не прибавил ей смелости, ничто не воодушевило ее, и вот – из полумрака гостиной на нее поглядывают искушенные ценители живого страдания.

Лиза встала ровно, милая и непринужденная в белом платье, с косичкой у оттопыренного уха. Опустила взгляд. Ей стало трудно следить за дыханием. Она остро, почти болезненно пропускала через себя настоящий момент и в то же время не чувствовала ничего конкретного, кроме инстинктивного желания бежать. Она знала: если заговорит, голос предательски выдаст, а коленки затрясутся, как отбойный молоток. Она видела: они уже смакуют. Перед ними разворачивался тонкий момент скорби над вытоптанным, избитым во многих местах трупом ее психики. Девушку захлестнула настоящая паническая атака.

– Ну же, начинай, крошка моя, – послышалось откуда-то издалека.

– Я… Я должна была написать о себе… то есть описать членов своей семьи, – запинаясь, сказала Лиза каким-то не своим голосом. – Я еще не дописала.

– Прочитай, что есть, мы не будем ругаться.

Лиза попыталась собраться с духом. Она отыскала под светом первые строчки, которые быстро прочитала про себя, опять и опять.

Большой получился абзац. Удачно ли вышло?

Лиза подняла взгляд на папочку.

«Высокий, подтянутый мужчина, с открытым, добродушным лицом и такими же вечно удивленными серыми глазами, как у меня. На подбородке, щеках и до самого кадыка красуется щетина. Руки у папы крупные и нежные, с такими мягкими валиками. Папа часто улыбается и умеет много всего полезного: шутить по-дурацки и заплетать сложные косы…»

Лиза потупилась. Листочки будто жгли ей пальцы, – но они были просто сжаты в хватке паралитика. Секунду спустя она вскинула затравленный взгляд.

Нет, это не тот папочка.

Нет, она не милая девочка. Она сломанная, нелепая в этом наряде прирученная зверушка.

На нее смотрел ее хозяин, и у него никогда не было дочери с именем Лиза.

Папочка смотрел, как смотрит паук, дежурящий над коконом драгоценных припасов.

– …он умеет развеселить…

На строчки капнуло, и они тоже заплакали.

Лиза почувствовала, как из носа потекло. Она шмыгнула, утерла рукавом нос. Она не хотела, не хотела! Но комиссия требовала, чтобы в сочинении она досконально описала своих биологических родителей, которых ни разу в глаза не видела – и не увидит!

В наступившей тишине раздался первый судорожный всхлип, затем второй, и больше Лиза не сдерживала себя. Она зарыдала, сотрясаясь всем телом, уставшая от вечного наказания подчиняться чужой воле. Крупные слезинки скатывались по щекам и падали на сочинение, где растворяли и смазывали образы выдуманных ею мамы и папы.

Адасса сжала горячую руку брата. Он молчал. На высоком лбу его сестры собрались восковые складки, и все на лице: кончики губ, уголки глаз, дуги бровей – все стало театрально преувеличенной маской ритуальной эмоции.

С самым непосредственным чувством она изрекла:

– Ты прав, брат, день прошел не впустую. Только посмотри, – она выразительно перевела взгляд с Биньямира на Лизу, – какое прекрасное человеческое существо.

Лиза сладко зевнула. Она недавно проснулась и, намеренно откладывая подъем еще на пару минут, лежала с закинутыми над головой руками – этакая поза воздушной балерины. Может, в своих сновидениях она танцевала? Лиза точно знала, что нет.

Нет, она не то чтобы прекрасно запоминала сны, просто под надзором любимого папочки она вообще никогда их не видела, эти «эфемерные кавалькады видений и томительных предчувствий», как писали о них в книгах.

Сегодня ей предстояло идти на плановый медосмотр, и, вспомнив об этом, Лиза наморщила нос, подражая папочке, когда тому приходилось что-то не по нраву. Процедуры пугали. Плюс был один: поход в клинику, которая располагалась в другой части кластера, дарил ей редкий шанс пережить нечто за пределами однообразной текучки дней.

«При желании плюсы находятся, это называется оптимизм, вот какое слово я знаю. Кто самая умная? Лиза, Лизанька, самая необычная девушка нашего кластера, только гляньте на нее…»

Воображая и флиртуя сама с собой, Лиза наконец скинула одеяло, напоследок потянувшись всем телом в теплом ворохе. Миг спустя она уже стояла на кровати, запрокинув голову. Там, наверху, к потолку была намертво привинчена железная перекладина, отполированная до блеска частым использованием. Лизе захотелось кое-что проверить. Она стрельнула взглядом в дверной проем и, удостоверившись, что никто ей не помешает, присела и оттолкнулась от пружинящего матраса. Руки цепко ухватились. Лиза повисла, не делая ни малейшей попытки подтянуться или хотя бы закинуть ногу. Выяснив то, что хотела, Лиза опустила металл, не провисев и минуты.

Да, жердь была горячей. Каждое утро она была горячей – нагревалась за то время, пока у нее выкрадывали сны. Это была профилактическая мера, обязательная для всех, кто держал у себя человеческое существо выше кормовой категории.

Лиза прошла в ванную, сбрызнула лицо ледяной водой и спустилась к завтраку.

Папочка сидел на своем месте и отхлебывал из пиалы. Длинные пальцы обхватили горлышко откупоренной бутылки и налили для вошедшей Лизы свежего молока.

Лиза поблагодарила папочку вздохом отлично сыгранного счастья. Она уселась, подоткнув под себя края ночной рубашки, взяла ложечку и принялась расковыривать жесткий кусок запеканки. В ее душе оптимизм надолго не задержался. Ей не хотелось идти в клинику, и она прогоняла нервную дрожь, как могла.

– Знаешь, папочка, мне вспомнился один случай, который произошел в прошлом году… да, во время летней экскурсии. Очень-очень забавный! – Лиза подавила смешок и продолжила: – Знаешь, есть такие…

– Ты ведешь себя невоспитанно, – обрубил Биньямир.

Лиза запнулась на полуслове, вопросительно уставившись на папочку. Он смотрел в ответ, только его зрачки кололи, как рапира дуэлянта.

– Разве я не учил тебя, как позволено и как не позволено вести себя? Ты совсем не следишь за собой, – сделал он вывод, ставя опустевшую пиалу на краешек стола.

Биньямир не был в плохом расположении духа. Тяга воспитывать и шлифовать характеры домашних существ была в нем доминирующей силой, пожизненно замурованной в его старых привычках. Он скорбел, когда человек превращался в чистое ничто перед его авторитетом.

– Ах, папочка, извини! – до Лизы дошло, что не так. – Но ведь… Извини, сто раз извини. Я забылась.