Мубарак Раби - Добрые люди. Роман

Их отношения не пошли дальше этого. Касема всегда коробил тон его друга, но все же подспудно он продолжал наблюдать за ним, ему хотелось бы вовсе не замечать его существования, но он не мог, очень часто Касем задавался вопросом, в чем причина этих чувств и его внимания к Ганаму, и приходил к выводу, что такое чувство у него, возможно, вызывало их различное отношение к учебе. Несмотря на то, что Ганам учился так же успешно, как и Касем, его нельзя было назвать серьезным студентом. Но разве только это могло посеять в душе Касема подобные чувства и мысли о его приятеле? Нет, но возможно, это чувство проистекало от того, что для Ганама для успешной сдачи экзаменов все средства были хороши. Касем вспоминал, как его приятель шел на экзамены, как он входил в аудиторию, готовый на любой обман… И все же и этого было недостаточно для того, чтобы это острое чувство раздражения к Ганаму так глубоко укоренилось в душе Касема. Какими бы ни были причины, в Ганаме была бесконечная самонадеянность и безграничное самомнение, переходящее в тщеславие и высокомерие, которые сквозили во всем его поведении. В нем явно проглядывал карьеризм, возможно, именно два этих свойства характера Ганама и порождали в Касеме это чувство. И сколько Касем не повторял себе: «Какое мне до него дало! Пусть себе живет, как знает. Какой есть, такой есть. Пусть он раздражает меня, но зачем мне думать об этом?» Внешне же в своих отношениях о Ганамом Касем казался спокойным и уравновешенным. Его скромность и простота вызывали уважение, а его помощь другим, его серьезное отношение к работе составили ему хорошую репутацию. Но, все это было только внешне, возможно, в глубине души Касем по своему характеру ничем не отличался от Ганама, но все это было подсознательно, что и сближало двух приятелей, несмотря на их различные внешние проявления, – это-то и было причиной раздражения, царившего в отношениях между ними. И, возможно, смысл этого заключался в том, что Касем, движимый каким-то бессознательным желанием, отвергал в себе тот образ, который являл ему его друг и который открывал Касему его истинную природу, которую он пытался скрыть под выработанной внешностью, отличавшейся от его истинной природы. Иногда Касем, пугаясь, спрашивал себя: «Неужели правда, что Ганам воплощает в себе тип моей подсознательной личности?!» Напрасно он пытался восставать против этой тайной мысли, порой он чуть не кричал вслух, чтобы уверить себя: «Как бы там ни было, я отвергаю тип Ганама, соответствует ли он его подсознанию или нет, и я отвергаю и свою подспудную природу, если она такая, как то, что заложено в Ганаме, и я изо всех сил буду бороться с ней, и этого мне достаточно…» Он словно успокаивался от этих утверждений…

Касем снова огляделся вокруг, его взгляд скользнул по тихому красивое кварталу, небо было окрашено в цвета заходящего солнца, в воздухе витали ароматы цветов и душистых трав. Он опять направился к железным воротам, протянул руку к звонку и решительно нажал на него.

Большие железные ворота приоткрылись, и показалась голова слуги-негритенка, который поинтересовался у Касема, что ему нужно.

– Я хочу видеть хаджа аль-Мансури, – ответил Касем.,

Мальчик исчез, а спустя несколько минут в воротах показался человек в белых одеждах, которые носили все слуги в доме. Судя по всему, это был отец мальчика.

– Что угодно господину? – спросил он.

– Я хотел бы встретиться с хаджем аль-Мансури. Он дома?

На лице слуги отразилось некоторое замешательство. Не отвечая на вопрос Касема, он опять спросил:

– Как зовут господина?

– Касем.

Впервые в жизни Касем запнулся, произнося собственное имя. А слуга осведомился:

– Как фамилия господина Касема?

Касем ужаснулся пустоте своего имени, словно оно было чужим, он много раз повторил его про себя: что-то неопределенное, лишенное смысла, звучания, а на ум приходили другие имена, полные достоинства и значения. Но они не имели к нему никакого отношения, как, впрочем, и он к ним, – он знал это и раньше, но никогда еще в жизни ему не приходилось оказываться в такой критической ситуация, где вес имени играл свою особую роль. А слуга выжидательно смотрел на него: Касем… Какой такой Касем? Те имена никогда не сопровождаются. подобным вопросом, коротким и красноречивым, определяющим смысл и значение твоего имени в мире имен: какой такой?..

Касем ответил нерешительно, словно двигаясь на ощупь в кромешной тьме:

– Касем… Касем аш-Шави.

Ну что, заполнилась ли теперь пустота? Приобрело ли вес его имя? Взгляд слуги оставался равнодушным, и тогда Касем торопливо принялся объяснять ему, когда тот уже собрался было скрыться за воротами:

– Послушай, там сейчас в доме с хаджем аль-Мансури один старик-бедуин. Его зовут хадж Али. Это мой дядя. Я хочу увидеться с ним или позови его сюда.

Слуга, не говоря ни слова, исчез, потом вернулся и пригласил Касема войти. Касем шагнул за ворота и оказался в просторном полукруглом дворе, выложенном мраморной плиткой, в центре его били струи фонтана, а по обе стороны за низкой балюстрадой симметрично был разбит пышный сад, окружавший особняк в глубине двора, к которому вела высокая лестница.

Касем поднялся по ступенькам вслед за слугой и остановился под навесом перед дверью с разноцветным витражом. Слуга нажал кнопку звонка, дверь тут же отворилась, и он пригласил Касема войти. Касем очутился в просторной прихожей, увенчанной куполом с великолепной лепниной, от которого по потолку разбегался затейливый гипсовый орнамент. В раскрытые двери прихожей виднелось множество комнат, обставленных прекрасной мебелью. В одной из них Касем увидел высокого мужчину: тот молился. А тем временем слуга подал ему знак войти в одну из комнат, слева от прихожей, где сидел только его дядя, развалившись на огромных подушках, среди которых его едва можно было разглядеть, перед ним стоял низкий столик с чайными принадлежностями. Несколько минут спустя в комнату вошел аль-Мансури и приблизился к Касему, расположившемуся на циновке напротив двери. Хадж Али. Принялся представлять его:

– Вот он, сын моего брата… Касем…

– Да, я догадался, – ответил аль-Мансури, перебирая янтарные четки, – здравствуй, Касем.

У аль-Мансури были густые торчащие вверх брови, продолговатое лицо с резко выступающими скулами и огромный выдающийся вперед нос. Во всем его облике проглядывала та сила, которой обладал он в молодости, но было видно, что теперь он заметно ослаб.

Он обратился к Касему с упреком:

– Как же ты, сынок, не навестил нас ни разу, ведь столько лет живешь здесь, как рассказал мне твой дядя?

Касем смутился, его тронула простота этого человека, он чуть было не сказал: «А я и не знал, что мы родня», но, вспомнив об известности аль-Мансури, его благодеяниях и многочисленных паломничествах, он вовремя спохватился и ответил: