Мария Гарзийо - Бокал сангрии и паэлья

Бонифацио, раззадоренный трусостью тореро, делает попытку поддеть на рога одну из лошадей, за что получает удар пикой в спину. Зрители обрадованно апплодируют. – Это называется castigo – наказание, – вещает узко-профельный специалист. Из образовавшейся на черной спине раны, стекают ручейки крови. Теперь уже моя очередь повернуться к Рикардо с застывшим в увлажнившихся глазах вопросом-упреком. Но ему явно не до моих переживаний. Все его внимание сосредоточено на раненом животном, которого назойливые тореро дразнящими взмахами своих капоте заставляют снова напасть на лошадь. Второй удар пики встречается восторженными воплями публики. За моей спиной пожилая англичанка громогласно поддерживает всадника-садюгу. «Давай, проткни ему спину!» орет эта бабулька-божий одуванчик. – Рикардо, что происходит? – я пихаю своего спутника локтем в бок, – Они причиняют ему боль! – Конечно. Все правильно, – зомбированно бормочет бывший матадор, не отрываясь от зрелища, – Они проверяют его реакицю на боль. Хороший бык, резвый. Давай, напади еще раз. Бедняга Бонифацию зачем-то следует этому жестокому наказу и зарабатывает третью рану. Его спина блестит кровью на солнце. Я чувствую, как слезы против воли наполняют до верху глаза и, смочив ресницы, скатываются по щекам вниз. Я не могу поверить, что в наше цивилизованное время еще сохранились такие варварские развлечения. А как же резиновые кубы? – Сейчас будет вторая терция – tercio de banderillas, – повествует Рикардо, не замечая избыточного количества влаги на моем лице. Сквозь пелену слез я вижу, как на арене появляются помощники матадора с длинными как бейсбольные биты бандерильями – разноцветными заостренными копьями. Они кружат вокруг быка, карикатурно выгибая спину, привлекая его к себе. «Не ходи, Бонифацио!» мысленно молю я. Но глупое животное внимает не моим беззвучным мольбам, а подначиванию кровожадной толпы. Бандельеро резким движением всаживает в его и так уже изрядно покалеченную спину два копья. Зрители одобрительно гогочут. Я, уже не сдерживаясь, рыдаю. – Эй, ты что? – просыпается Рикардо, когда мои всхлипывания достигают, наконец, его ушей, – Что случилось? Ответить я не могу, слезы запрудили горло. Смотреть на истязания несчастного Бонифацио тем более не в состоянии. Я только невразумительно булькаю и отворачиваюсь. – Они так убъют его, – через силу выдаю я, размазывая по лицу тушь. – Конечно, убъют! – весело «успокаивает» меня живодер, – Точнее его прикончит матадор. Уже совсем скоро. В третьей терции. Смотри, как он его провернул, этот прием называется trinchera. Эх, хорош бык, такие редко попадаются. – Оле! – возбужденно вопит за моей спиной старуха Шапокляк. У меня появляется горячее желание схватить ее за шыворот и швырнуть на арену. И Рикардо следом. – Давай, Хосе! Come on! Покажи ему! – беснуется старая карга. – Оле! – поддерживает ее Рикардо. Они – враги. И все это варварское сборище тоже. И вертлявые щеголи в золотых подштаниках. Друг у меня остался только один – истекающий кровью Бонифацио. Он умирает на моих глазах, и я ничем не в силах ему помочь. – Перестань лить слезы! – командует Рикардо, не оборачиваясь, – Это честный поединок. Видишь, Костелла повернулся к нему спиной. Бык в любой момент может напасть на него. «Напади!» мысленно советую я несчастному животному. Но запал покинул его, вылившись вместе с кровью. Бонифацио устало перебирает ослабевшими ногами, вяло реагируя на взмахи плаща. У него нет ни сил, ни желания атаковать мучителя. – Честный поединок! – набрасываюсь я на злодея, – Двадцать вооруженных человек на одно беззащитное животное! – Тихо, не мешай, сейчас будет самое интересное, – отмахивается экс-мужчина мечты, – Костелла взял шпагу. У него есть пятнадцать минут, чтобы прикончить быка. – Олеее! – буянит бешенная старушенция. Откуда, интересно, у этого пожилого хлипкого создания такая лютая ненависть ко всей бычьей рассе. Может, ее в детстве какой-нибудь ее рогатый представитель боданул по ошибке приняв за мешок с картошкой. Я уже даже не поворачиваю головы в сторону арены, сижу, съежившись, пряча от соседей разукрашенное черными разводами лицо, и беззвучно плачу. По толпе пробегает разочарованное «у-у». Матадор промахнулся. «Держись, Бонифацио! Выживи, ну, пожалуйста!» причитаю я, вонзая ногти в ладошки. Мне хочется заткнуть уши, чтобы не слышать восторженного «о-о», которое сотресет людские массы одновременно со смертоносным ударом шпаги. И все-таки я его слышу. Не смотря на твердое решение не оборачиваться больше на арену, один глаз ослушивается и проектирует в мозг душераздирающую картину. Бык, покачиваясь, делает несколько неуверенных шагов. Тореро окружают его своими розовыми капоте, переграждая путь. Животное грустно по-человечески вздыхает, медленно как будто неохотно опускается на колени и склоняет голову. – Умер! – удовлетворенно констатирует синеглазый чужак справа от меня. По рядам проносится рой победоностных возгласов. – Зрители требуют уши, – поясняет Рикардо самому себе, потому как меня детали этого кровожадного ритуала больше не интересуют, – Президент корриды решает, отрезать два уха или одно. Вон он там на отдельном балконе. У особо отличившихся быков отрезают еще и хвост. – Два уха! – голосит баба Яга за моей спиной. «Тебе бы этим ухом рот заткнуть!» зверею я. Президент, явно разделяющий садистские наклонности своих сограждан, голосует за два. Помощник матадора склоняеся над мертвым быком с ножом. Отделенные от тела уши передаются честно заработавшему этот сомнительный трофей Хосе. Тот, отставив назад попку и выгнув спину, дефелирует вдоль рядов помахивая над головой кровоточащими слуховыми органами. Возбужденные барышни кидают храбрецу свою шарфики. Откуда-то из темных глубин моего подсознания выползает фраза: «кричали женщины «ура» и в воздух чепчики бросали». Я не помню по какому поводу веселились грибоедовские дамы; корриды на Руси отродясь не было. К счастью для всех нас. – Мне нечего ему бросить! Разве что трусики! – хихикает грымза. «Давай, бросай. Если хорошо прицелишься, может, удасться нанизать твои стринги ему на голову. Пусть убийца задохнется от мощного аромата», шмыгая носом, злюсь я. Матадор тем временем с веселым криком запускает кровавую награду в толпу. Зря я думала, что мой негатив останется для него незамеченным. Сеньор Костелла явно почуял посылаемые ему в спину горстья проклятий, и теперь решил рассчитаться с неблагодарной зрительницей. Одно мокрое черное ухо со снайперской точностью ударяет меня в грудь и, отрекашетив, падает на колени. Нечеловеческим усилием отодвинув на задний план напирающую истерику, я аккуратно двумя пальцами приподнимаю окрававленный кусок плоти и, развернувшись, опускаю его на белоснежную штанину быко-ненавистицы. Она подскакивает как ужаленная и с воплем «Are you craaazy?!» стряхивает мрачный сувенир на землю. На светлой брючине остается ярко-красный след. Старушенция пялится на него с ужасом. Мне кажется, что только теперь до нее дошло, что все происходящее было не компьютерной баталией, а реальным убийством. Истерика прорывает плотину и окатывает меня с головой. Я поднимаюсь с места и, трясясь от рыданий, пробираюсь к выходу. «Слабая. Не выдержала» догоняет меня шопот собравшихся. Они правы. Да, слабая, да, не выдержала. А как может выдержать корриду человек, который в детстве при прочтении «Красной Шапочки» плакал трижды? Почему трижды? Первый раз при съедении бабушки, второй при пожирании самой Шапочки, а третий на убийстве волка охотниками. Всех детишек факт вспарывания отрицательному герою-волку брюха радовал, а меня повергал в слезы. Потому что волк тоже был живой, и ему тоже было больно. И не виноват он, что природа сделала его хищником. И бык Бонифацио был тоже ни в чем не виноват. Рикардо догоняет меня уже на выходе и бесцеремонно хватает за руку. – Куда это ты?! На моем опухшем от слез и вчерашнего солнечного ожога лице отражается вся многообразная гамма чувств. Должно быть, выгляжу я сейчас отвратительно. Красная, с грязными следами туши на щеках и маленькими воспаленными глазами. Ну, и пусть. Мне все-равно. Я не хочу больше видеть Рикардо. Никогда. – Out, – односложно мычу я, пытаясь выдернуть руку из его тисков. – Еще только один бык был. Пять осталось. – Иди смотри своих быков, – взрываюсь я, – Убийца! Ненавижу! Я иступленно долблю его грудь кулаками. Он прижимает меня к себе, мои руки безвольно падают. Я плачу, уткнувшись в тонкую ткань его рубашки. – Прости меня, – шепчет Рикардо, гладя мои волосы, – Я не должен был тебя сюда вести. На новичка коррида порой производит слишком сильное впечатление. Я не думал, что ты можешь оказаться такой чувствительной. Думал, перед тобой Буратино с деревяшкой вместо сердца? Я отстраняюсь, оставив на его светлой рубашке замысловатые черные узоры. – Отвези меня в отель. – Ты точно не хочешь… Досмотреть кровавую бойню? – Нет!! Судя по его виду, бывший быкобой явно сожалеет о пропущеном спектакле. Надувшись как сыч, он выходит следом за мной на стоянку и заводит машину. – Ты ничего не поняла, – бубнит он, выруливая на дорогу, – Этих быков выращивают специально для боя. У них судьба такая. – Ага, судьба, – ядовито хмыкаю я, собираясь уже рьяно ринуться в бой, но во время притормаживаю. Что я могу доказать этому кровожадному испанцу? Он родился с мулетой в одной руке и шпагой в другой. Для него продырявить быка все равно что для меня раздавить комара. Решено, комаров я больше не давлю. Маленький автомобиль развивает непривычную для себя скорость на автостраде. Видимо. Спешит избавиться от вжавшейся в сидение ненавистницы быкоубийства. Он ведь тоже испанец. Ему чужды лишние сентименты. Когда машина взбирается на гору и замедляет ход у входа в отель, Рикардо касается ладонью моей коленки. – Извини. – Угу, – хриплю я в ответ, не разжимая зубов. Он берет мою безжизненную руку и подносит к губам. – Я провожу тебя? Чего чего, а близости с убийцей животных мне хочется сейчас меньше всего на свете. Бонифацио, умирая, унес с собой в мир иной мою страсть к Рикардо. – Не стоит. Я устала. Пока. Я спешу выбраться из машины. – До завтра? Я уже спускаюсь по ступенькам, притворившись, что неслышала этой фразы. Все мое существо отторгает Рикардо, как чужеродный организм непонятно с какой стати вторгшийся в мое био-поле. Едва я успеваю набрать пенную ванну, которая по моим подсчетам должна была бы смыть с меня полученный негатив, как телефон на тумбочке начинает голосить своим противным дребезжащим звоном. – Да? – устало ухаю в трубку я. – Светлана! Это Майкл! Судя по тону это недовольный Майкл. Достойное продолжение этого наиприятнейшего дня. – Слушаю вас. – Я тебе целый день звоню. Где ты была?! – На корриде. Моя откровенность, похоже, ставит Майкла в тупик. Заготовленные аргументы про «бездельничаешь и жаришься на солнце» выпадают из его костлявых пальцев. – Послушай, Светлана, ты должна отдавать себе отчет, что это все-таки не отпуск! – быстро находится мой клиент, пустив в ход непотопляемую заготовку. – Потому я и пошла смотреть корриду, а не загорала у бассейна. Вы думаете, это приятное зрелище? – Я думаю, что тебе стоило бы быть посерьезнее. – У вас есть ко мне какое-то конкретное дело? – Венди хотела с тобой пообщаться. Передаю ей трубку. Ах, вот оно как! Я получила взбучку за то, что папенькина дочка не смогла дозвониться до папенькиного слуги. Может, меня преподнесли дитяте в виде подарка как Пьера Ришара в «Игрушке»? – Алло, Светлана! Венди как и все остальные мои нерускоговорящие знакомые спотыкается на первом слоге моего имени. – Свъйетлана у телефона, – гнусавлю я в ответ. – Ты занята сегодня вечером? Разве у раба могут быть личные дела? – Да, нет. – Чудестно. Давай сходим в бар, поболтаем. Рикардо, кажется, упомянул чрезмерное увлечение Венди спиртными напитками. Похоже, мне предстоит наглядная демонстрация сего губительного престрастия. – Давай. – Окей, зайдешь за мной в девять. «Так точно, моя строгая госпожа!» Я погружаюсь в успевшую остыть за время разговора ванну. И зачем я только подписалась на эту сомнительную авантюру? Сидела бы сейчас дома в Риге. Или лежала бы в объятиях пылкого Константина. Брр. Поужинав вполне приличной паэльей, я надеваю короткое светлое платье и шлепанцы и отправляюсь по вызову. Грозди бугенвиллии на заборе напоминают мне о скромном презенте, происхождение которого я так и не выяснила. Венди встречает меня своей непомерной улыбкой, в которую умещаются почти все ее зубы. За то время, что мы не виделись, ее кожа сменила нездоровую белизну на нездоровую же красноту. Впрочем, нечего придираться. Я не лучше. На Венди крошечные шорты, открывающие вид на подрумяненные ягодицы, и белая майка, надетая без лифчика. На носу красуются громадные солнечные очки, при виде которых мне на ум приходит отрывок стиха «муха-муха Цикотуха позолоченное брюхо». – Возьмем мою машину, – распоряжается Цикотуха, – А то до Магалуфа долго переть. Двухместный Порш доставляет нас в самое сердце ночной жизни. Венди выбирает первый попавшийся бар с надписью на доске у входа, сулящей каждому посетителю два бесплатных коктейля. Она берет себе большую кружку пива, я бокал сангрии. Мы усаживаемся друг напротив друга на неудобных деревянных скамейках. – Расскажи мне о себе, – требует она, – У тебя есть парень? Ты с кем-то живешь? Учитывая наше шапочное знакомство, это такой же нескромный вопрос как «сколько ты зарабатываешь?» Хотя, сколько я зарабатываю папаша ей наверно сообщил, чем неизбежно вызвал взрыв смеха. – Живу с родителями. Венди задает мне еще парочку нетактичных вопросов, ответы на которые ее судя по всему интересуют мало. Потом переходит на свою более значимую и интересную персону и делится со мной подробностями преобретения новых шорт с подтяжками. Пиво в ее бездонном, на мой непрофессиональный взгляд бокале убывает с невероятной скоростью. Через сорок минут опустевшее дно третьей бадьи гулко ударяется о деревянный стол. – Я обожаю Магалуф, – признается Венди, растягивая гласные сильнее обычного, – Здесь так весело. Летом ко мне приезжают подруги. Мы тусуемся целые ночи напролет. – А муж непротив? – следуя ее примеру переступаю грань дозволенного я. – Мигель? – пьяный голос наводняют презрительные нотки, – А кто его спрашивает. Это вы, русские женщины, лебезите перед своими мужчинами, а у нас демократия, феминизм. Мда, камень, метко запущенный в мой огород, с размаху сносит тыквенную голову охраняющему его пугалу. Я онемев собираю с земли истекающие желтым соком остатки. – Знаешь, сколько у моего папы денег? – делает неожиданный тематический переход Венди, хватаясь за принесенную официантом стопку текилы. Я молча мотаю головой. Венди закатывает глаза и выдохнув «О!» опрокидывает рюмку в недры организма. – Я покупаю все, что хочу. – И мужа? Получите часть запасов моего кармана, куда мне таки пришлость залезть. Но Венди слишком пьяна, чтобы оценить подколку. – Мужа? Мигель меня любит. Он ухаживал за мной два года. Только через два года мы первый раз поцеловались. Он хороший, Мигель, только зануда страшный. Два года по первого поцелуя? За фасадом легкомысленной пьяницы скрывается трепетная монашка? Если это так, то надо признать, что забралась она очень глубоко. – У моего папы квартира в центре Москвы с видом на памятник свободы, – продолжает хвастаться последовательница Пэрис Хилтон. – Нью-Йоркский? – уточняю я на всякий случай. Венди устало пожимает плечами, требуя жестом дополнительную порцию мексиканской водки. – Не знаю, тебе виднее, ты там живешь, – бормочет она. Все ясно. Меня с легкой руки британской незнайки переселили в Москву. Полагаю, что к этому выводу ее привел длинный ассоциативный ряд, в истоках которого стоит тот неоспоримый факт, что я русская. Надо заметить, однако, что квартира в центре Москвы, да еще и с видом на американский памятник вряд ли пришлась по карману ее хлипкому папаше. – А еще у нас есть настоящее яйцо! – прозрачная жидкость исчезает в жадной пасти богачки. – Куриное? – вяло интересуюсь я, размышляя, каким образом транспортировать перепившую наследницу домой. Она за руль не сядет, а последниый раз занимала место водителя на экзамене, который успешно сдала, учитывая, что педали за меня жал коррумпированный инструктор. – Куриное? – тупо переспрашивает Венди, вылупив глаза. Сейчас она как никогда напопоминает мне своего отца, – Почему куриное? Другие варианты мне рассматривать не хочется. Я пожимаю плечами и молчу, допивая свою сангрию. – Да, нет, не куриное, – восклицает Венди, когда элементы паззлс в ее мозгу становятся на свои места, – Фаберже. Оно страшно ценное! Это целое состояние! О! Это «О», сопровождаемое закатившимися зрачками, пугает меня. Мне кажется, что из очередного «О» Венди может просто не вернуться. – Рада за вас, – бубню я. – И ты представляешь, папа хранит его прямо дома! Я говорю ему, надо отнести в банк. Лучше в Лондоне. Но он ни в какую! Ведь хранить такие ценности дома это опасно. Кто угодно может его украсть! Представляешь? В английском варианте последяя фраза звучит как непомерно длинное «can you imaaaaaaaagine?», которое напоминает прищемившего дверью хвост кота. – It’s increeeeeeeeedible, – тяну я в ответ беднягу кота. – Кто угодно может украсть его, – повторяет Венди, сфокусировав на мне неожиданно протицательный взгляд. Я надеюсь, что за этим подчеркнутым «кем угодно» не подразумевается скромная переводчица из Риги. Мне чужие яйца не нужны! – Ей, девчонки! – раздается из-за спины, и в поле нашего зрения вторгаются два бледных неказистых юнца. По обыкновению мне в голову приходит ассоциация, на сей раз неслишком аппетитная, с проживающими без прописки в глубинах желудка паразитами. – Hey, guys! – лыбится, неразделяющая моего мнения Венди, – Присоединяйтесь. – Cool! – в один голос тянут паразиты, приземляя свои бесплатные коктейли на деревянную поверхность нашего стола. – Знаешь, Венди, мне наверно пора, – заявляю я, отодвигаясь подальше от подсевшего ко мне красавца. Беглого взгляда на него достаточно, чтобы убедиться в его потрясающем сходстве с принцем Чарльзом. – Куда пора? – возмущаются все троя в унисон. – В отель. Мне надо лекарство принять. – А если не примешь? – проявляет любознательность Венди. Ее сосед по скамейке уже протянул провод своей бледной руки вокруг талии монашки. Эти несанкционированне действия незнакомства почему-то возмущения у нее не вызывают. Я бы даже сказала наоборот. – Если не приму, умру, и смерть моя будет на вашей совести. Такой вариант, похоже, компашку не устраивает, и они соглашаются отпустить меня с миром. Только принц Чарльз бурчит что-то мне в след, явно разочарованный потерей добычи. – Сегодня в BCM пенная вечеринка, – доносится до меня голос бледного товарища, осчастливившего своими объятиями замужнюю англичанку. На что последняя выдает наполненное до краев энтузиазмом «cool». Может быть, я поступаю подло, оставив ее, пьяную, в сомнительной компании этих двух глистов? Но ведь она мне даже не подруга. В горы мы с ней не ходили. Да, и вообще никуда кроме этого кабака не ходили. Моя обязанность – присматривать за ее хилым отцом, а в няньки этой избалованной девице я не нанималась. Не маленькая, пусть сама разбирается. А я подставляю руки под струю воды и, хорошенько отдраив их мылом, вытираю полотенцем. Уйти-то я ушла, но, подобно несмышленому комку теста по имени Колобок, некоторые моменты этого спонтанного дезертирства проморгала. Во-первых, «переть» как выразилась почетательница текилы, действительно далеко. Во-вторых дорога неосвещенная. В третьих поднимается она в гору. Я ковыляю на изобретенных каким-то изощренным садистом каблуках, проклиная все на свете. Время от времени у обочины тормозят машины, нашпигованные нетрезвыми британцами, которые торчат из окон, приглашая меня на какую-нибудь дружественную оргию. Мне страшно хочется, чтобы всевышние силы подкинули на мой путь Мигеля. Он представляется мне на данный момент самым близким живым существом, имеющимся на этом острове. Но волшебная палочка после прокола с Рикардо заметно барахлит. Я добираюсь до отеля глубоко за полночь, сбив в кровь пятки и чудом сохранив ошметки своей девичьей чести. Кровать раскрывает мне на встречу свои мягкие одеяльные объятия. Уф! На следующее утро я бессовестно дрыхну до одиннадцати, проспав бесплатную кормешку. Приходится отправляться за продовольствием в ближайший супермаркет. Когда я пью на балконе охлажденный льдинками апельсиновый сок, телефон на столике заводится уже хорошо знакомым мне дребезжанием. – Светлана, это я, – сообщает мужской голос. – Нет, Светлана это я, – ворчу я, подозревая, что за таким выскоинтеллектуальным заявлением скрывается недалекий матадор. – Это Рикардо, – подтверждает мои подозрения собеседник. – Привет, – выжимаю из себя я. – Я извиняюсь за вчерашнее. Плохая была идея. – Ты уже извинился. – Встретимся сегодня? Извинениями рассыпавшийся на мелкие черепицы образ не склеить. – Я сегодня занята, – вру я, отталкивая от себя картины наших вчерашних постельных трюков. – А завтра? – Может быть. Рикардо в отличие от отфутболенного Константина хотя бы одним ценным качеством да обладает. Потому я не выбрасываю его сразу, а прячу в кармашек на черный день. Закончив этот малосодержательный разговор, я запасаюсь полотенцем, собираясь провести пару часов у бассейна. Когда я открываю дверь, на коврике обнаруживается голова маленькой белой розы, очевидно, соскользнувшая с ручки. Кто-то неизвестный продолжает баловать меня цветочными обкусками. Кто же этот неумелый флорист? У бассейна как всегда толкотня. Я замечаю странного рыжего парня, который на сей раз играет в карты в компании с белокожей толстухой в кепке. Это мирное занятие и общество дородной сеньоры разубеждают меня в опасности данного индивидума для общества. Поплескавшись в бассейне и попотев в сауне, возвращаюсь в номер. Стоит мне переступить порог, как телефон разражается радостным звоном, встречая меня на манер верной собаки. – Привет. Это Мигель. Преданный муж, два года ждавший поцелуя пьянчужки, которую я оставила вчера в баре в объятиях британской молодежи. – Ола, Мигель. – Как у тебя дела? – Неплохо. А у твоей жены? Лучше сразу расставить шахматные фигуры по своим клеточкам, чтобы потом не перепутать короля с конем. – Я как раз об этом хотел с тобой поговорить. Эх, я как чувствовала, что не стоило оставлять эту рассамаху наедине с бледными юнцами. Сейчас получу на орехи от рогатого мужа. – Я могу за тобой заехать через пол часа? – Хорошо. Договорились. Я крашу ресницы лохматой кисточкой, перекатывая в мозгу аргументы. Они тяжелыми шариками ударяются друг о друга и бестолково гудят. Когда я выхожу из отеля, сверкающий БМВ уже ждет меня. Мигель предусмотрительно выходит и распахивает передо мной дверцу. – Куда мы едем? – интересуюсь я, пока автомобиль не набрал скорость. – Покажу тебе одно красивое местечко. Странно. Если Мигель собирается распинать меня за вчерашний недостойный побег, то к чему живописные декорации. Экзекуцию вполне можно было бы провести в уже известном мне Лошадином баре в двух минутах езды. БМВ выкатывает на автостраду и развивает скорость. Мои волосы разлетаются в разные стороны и вместо того, чтобы наслаждаться красотами пейзажей, я всю дорогу сражаюсь с этими ожившими космами. Они немного утихомириваются, только когда кабриолет замедляется, сменив автостраду на узкую асфальтированную полоску. Слева от меня возвышаются горные вершины, справа, укрывшись за хвойными зарослыми, синеет море. Машина, повинуясь указаниям владельца, сворачивает на красную глинистую дорогу, ведующую куда-то вниз. От резких поворотов и близости обрывов у меня дыхание захватывает. Мигель же не проявляет ни малейших признаков беспокойства. Этот спуск, напоминающий замедленные американские горки, длится больше полу часа. Я устаю нервничать и пытаюсь получить удовольствие от созерцания красочного ландшафта. Наконец, мы оказываемся у подножья гор в крошечной портовой деревеньке. Указатель гласит, что называется эта живопись port Valdemossa. Мигель паркует автомобиль на маленькой автостоянке. – Тебе нравится? – спрашивает он, захлопывая дверцу. – Очень, – честно признаюсь я, – Жалко фотоаппарат не захватила. – Здесь тихо. Не то что в твоем Кала Виньяс. – Он скорее ваш, чем мой. Я через пару дней уеду домой. – Уже? – его голос трогает разочарование. Мы спускаемся на каменистый пляж. Мигель стелит плотное полотенце, и мы усаживаемся на него. Я стараюсь отодвинуться подальше. – Да, Майкл приехал на неделю. Сегодня уже четверный день. Я разглядываю огромные черные валуны, гордо выступающие из воды. – Ты хотел поговорить со мной о Венди? – напоминаю я Мигелю. Он выкладывает на ладони плоский камушек и концентрирует на нем свое внимание. – Да, та ситуация, свидетельницей которой ты вчера стала… это… В общем, это обычное для Венди дело. Не удивляйся. Она любит выпить и не умеет остановиться. О бледнолицых ни слова. Или муж не в курсе? – Я надеюсь, она благополучно добралась до дома, – замечаю я, выбрав себе свой камушек. – Да, шофер ее привез. Мне кажется, попался гранитик. Тщательно отточенный волнами серебристо серый с темными вкраплениями. – Тем лучше. Мы сидим, каждый уставившись в свой кусочек горной породы, и молчим. От Мигеля исходит какое-то притягательное тепло. Если в Рикардо я постоянно спотыкаюсь о контрасты, стремительно перемещаясь из огня в полымя, то его брат привлекает стабильностью, человечностью и загадочной грустинкой. Ключевое слово в этом лигвистическом завихрении – привлекает. Привлекает. Хотя должен в следствии своего социального статуса отталкивать. А отталкивает меня как раз свободный строитель-матадор Рикардо. Сдается мне, что Адам в свое время подкинул Еве какое-то бракованное ребро. Нелогично мы, женщины, устроены. Я украдкой посматриваю на пальцы Мигеля, которые нервно перебирают серые камушки. – Ты не носишь обручального кольца, – делаю наблюдение я. – Ношу, вот оно. На пальце его левой руки тускло поблескивает клеймо владелицы. – Мы, католики, носим обручальное кольцо на левой руке, – поясняет Мигель. – Вы с Венди давно женаты? – зачем-то спрашиваю я. – Пять лет. – А до этого ты два года за ней ухаживал? – вспоминаю я вчерашние похмельные откровения любительницы крепких напитков. – Да нет, у нас все как-то быстро закрутилось. У нее мать умерла от рака. Она переживала очень. От отца поддержки никакой, он только деньги дает, а слова доброго от него не дождешься. В общем, мне стало ее жалко. Надо же, а я думала, что только русские женщины любят, жалея. Или жалеют, любя. – А пьет она.., – неуверенно начинаю я, чувствую, что опять пересекаю Рубикон чужой личной жизни. – С самого начала. Я думал, это пройдет, но, как видишь… Он шевелит бровью, вглядываясь в замысловатый рисунок на камушке. – Может, в клинику? – Я пытался. Венди против. А Майклу плевать с высокой колокольни. Отец еще называется, – Мигель цедит последнюю фразу сквозь зубы и, помолчав мгновение, добавляет, – Ты знаешь, он с меня берет ежемесячную плату за проживание на его вилле. – Да ладно! – дивлюсь я. – Угу. Скажу тебе, мне дешевле было бы снимать квартиру в Пальме. Или в Сант Эльме. Должно быть, он вопреки заявлениям брата очень любит пьянчужку Венди, раз сносит ради нее такие неудобства. Мне на плечо опускает тяжелую ладонь ревность. Я энегрично дергаюсь, пытаясь избавиться от незваной гостьи. – А у вас с Рикардо это серьезно? – неожиданно переводит стрелки Мигель. Солнце, рамазанное по горизонту кистью невидимого художника, касается водной глади. Зачем мужчина, влюбленный в свою, пусть и не очень благополучную жену, везет малознакомую девушку полюбоваться отблесками заката? Такой маршрут скорее подошел бы для свидания с Рикардо. А вот Мигель мог бы сводить меня на корриду, чтобы убить, наконец, во мне это неуместное влечение к нему. Я пожимаю плечами. – Не очень. Делиться с Мигелем деталями поверхностных отношений с его братом мне не хочется. – Он тебе не нравится? – стоит на своем жалостливый муж. Может быть, эти распросы и являются истинной целью этой беседы в лучах заходящего солнца? – Уже не знаю, – честно отвечаю я, провожая глазами утопающее в позолоченных волнах светило, – Мы вчера были на корриде. – Да, он мне рассказывал. Чем, интересно, еще этот мусорщик поделился с братишкой? Не поведал ли случайно, что девица из Латвии готова улечься в койку с первым попавшимся синеглазым испанцем? А если можно с первым, то почему бы не повторить ту же схему со вторым попавшимся, коим является задолбанный женой-алкоголичкой брателло. – А что еще он рассказывал? – скрежещу зубами я. – Что ты очаровательная, неповторимая, что таких как ты он никогда не встречал. Неужели про якровыраженное бешенство матки ни слова? – Мигель, скажи мне честно, зачем ты меня сюда привез? – я бросаю камушек в воду и резко поворачиваюсь к нему. Он возвращает мне пристальный взгляд. – Поговорить. Во-первых хотел объяснить про Венди. Во-вторых сказать тебе, что Рикардо переживает из-за вчерашнего. А мне он не безразличен. А почему сюда. Ну, я думал показать тебе это место, ты ведь мало что видела на острове. И здесь нет возможности столкнуться с Венди или Майклом. Избыток весомых аргументов настораживает. Сильно смахивает на домашнюю заготовку. Впрочем, я наверно придираюсь. Наследница бэушного ребра, которую минуту назад возмутило предположение о неблагородных намерениях сидящего рядом мужчины, теперь еще больше уязвлена их у него отстутствием. Волуны, одетые лучами в желтые шапочки, демонстрируют полное безразличие к переплетению чувств в моей душе. – Светлана, – мягко произносит Мигель, почти не зацепившись за первый слог. Я состыковываю свою серо-зеленую радужную оболочку с его небесно синей. – Я понимаю, – бормочу я, заблудившись в этой синеве. «Что ты понимаешь, тупица?» возмущается взбудораженный этим бестолковым заявлением разум. Эмоциональная половинка не успевает отреагировать на критику, мобильный у меня в сумке принимается нервно елозить, попутно жужжа и напевая веселую мелодию. Чья, интересно, длиннющая лапа дотянулась на меня в этом защищенном горами от посторонних взглядов райском уголке? – Всъетлана, это Венди! – отвечает на мой вопрос аппарат, – Мне папа дал твой мобильный. И зачем это я опять понадобилась Съенди? Могла бы она уже понять, что собутыльник и сотусовочник из меня никакой. Мигель, похоже, узнает в трубке громкий голос жены. Его физиономия принимает кислое выражение, человека, откусившего свежий лимон. А как же морковь, которая любовь? – Слушаю тебя. – Я тебя приглашаю сегодня ко мне домой на ужин. Папа ужинает с друзьями. Мигель на деловой встрече. Повеселимся от души! Я бросаю взгляд-упрек на честного мужа, находящегося в самом эпицентре важных деловых переговоров. Он в ответ выразительно задирает бровь. – Ну, я не знаю, – колеблюсь я. – Давай, давай. Ты же работаешь на папу! Это будет часть работы. Я тебе покажу что-то интересное! Двухлитровую бутылку текилы? – Хорошо. – Ты что согласилась? – хмурится Мигель, когда я нажимаю отбой. – Угу. А что мне оставалось делать. Ты, кстате, на деловую встречу не опаздываешь? – Я собирался провести ее с тобой в ресторане, – расстроенно признается не имеющий ни малейших романтических поползновений в мой адрес мужчина. «Ура!» трепыхается правый желудочек моего сердца, левый помалкивает, предпочитая не радоваться раньше времени. – Я заказал столик в «Фабрике». Это мой любимый ресторан в Пальме, – Змий-Искуситель обвивает ствол дерева и выразительным взмахом брови указывает зазевавшейся Еве на яблоко, – А потом мы пошли бы выпить чего-нибудь в «Абако», погуляли бы по Пасео Маритимо и заглянули бы в один из клубов. «Хочу в «Собако» оживает левый желудочек. «За этим далеко идти не надо», встревают в унисон оба полушария мозга, «Вот оно, это собако, сидит перед тобой и глазки строит». – Интересно было бы узнать мнение твоей жены и брата на этот счет, – трезво замечаю я. – Что касается Венди, после пары-тройки бокалов ее мало что трогает. А Рикардо… Ну, я собственно говоря, ради него с тобой и встречаюсь, чтобы убедить тебя не судить его строго. – Спина не чешется? Крылья не режутся? – язвлю я, поднимаясь с полотенца. Из трагичного героя Мигель преображается в пошлого бабника. Какие-то эти испанцы нестабильные. Прямо как два куска пластелина, из которых Всевышний лепит что попало. – Светлана, ты меня не так поняла, – встает следом Мигель, – Я не пытаюсь за тобой ухаживать. Я воспринимаю тебя исключительно как друга. – Угу. Отвези меня в отель, пожалуйста. Я шагаю впереди, он молча следует за мной. Мне страшно хочется, чтобы он повторил свое предложение. Я бы приняла его с чистой совестью, отдраенной до белезны первым отказом. Но Мигель ничего больше не предлагает. Заводя мотор, он даже не смотрит в мою сторону. «Ну, и отлично, подавись, Змий, своим яблоком, я найду фрукты повкуснее и не проеденные червяками». Спустя минут тридцать разрываемого порывами ветра молчания я уже готова сама пригласить Мигеля куда-нибудь. Но на мое счастье (или несчастье) БМВ останавливается у входа в отель как раз в тот момент, когда я, собравшись с духом, решаюсь начать фразу каким-нибудь вводным «ты знаешь». – Ты знаешь.., – машинально выдаю я. – Извини, если что не так, – говорит он холодно, упорно отказываясь повернуться в мою сторону. У меня остается два выхода. Первый – с гордым видом выйти из машины. Второй – броситься на шею Мигелю со слезными причитаниями. Я, спасая самолюбие, выбираю первый. Кабриолет с раскатистым рычанием срывается с места и исчезает за поворотом. «Ну, и хорошо», – бубню я себе под нос, загружаясь в лифт. В районе десяти вечера я жму на кнопку звонка на воротах резиденции Майкла. Они послушно отъезжают в сторону. Венди возлежит на подушках с бокалом чего-то явно алкогольного в руке. – Привет. Проходи, чувствуй себя как дома, – приглашает меня хозяйка, – Что будешь пить? Венди действует на меня как анти-реклама алкоголя. Если раньше я считала своим долгом в компании подружек опрокинуть по бокальчику мохито, то теперь одного взгляда на англичанку хватает, чтобы воспылать страстной любовью к зеленому чаю. – Какой-нибудь сок. – Да, ладно! Возьми вон Джек Дэниэлс в баре. Не строй из себя скромницу. Все знают, что русские пьют. – Ага, а все англичане играют в крикет. Где твоя бита? Я наливаю таки себе скудную порцию виски, потому как выдержать общество этой стереотипно-мыслящей девицы без должного допинга не представляется мне возможным. – Молодец, – одобряет Венди, пропустив замечание про крикет мимо ушей. Она привычным жестом запрокидывает в глотку свою порцию алкогольного месива и, пополнив бокал, заводит какое-то путанное повествование о походе в местный ночной клуб. Я делаю вид, что слушаю, мысленно упрекая свою мудрую половину за отказ от ужина при свечах с мужем этой тусовщицы. – И вот мы все в пене, я ползаю по сцене, а Марк.. Ты же знаешь Марка? Я безразлично киваю, силясь разглядеть в коричневых глубинах дно бокала. Когда же все это кончится? Венди, однако, не собирается выпускать из рук микрофон. Завершив сагу о пенной вечеринке, она седлает своего любимого конька по кличке «папенькины деньги». – Я сейчас покажу тебе, – угрожает она, неуверенно выкарабкиваясь из груды подушек, – Папино яйцо. В английском варианте это смелое заявление лишено двусмысленности. Яйцо, так яйцо. Венди, ступая по полу с грацией неопытного канатоходца приближается в висящей на стене картине, намалеванной каким-то бездарным абстракционистом. Она, как полагается героине старого английского детектива, снимает холст со стены, оголяя металлическую дверцу сейфа. Не выпуская из левой руки бокал, она набирает пальцами правой какую-то длинную комбинацию. Видимо, пяти пальцев ей на это важное дело не хватает, она пытается задействовать еще парочку. Оставшиеся в меньшинстве большой и указательный отказываются выполнять задачу по удержанию стеклянного сосуда, и бокал с остатками коктейля разбивается о пол. – Shit! – чертыхается Венди, – Светлана, помоги мне. Я нехотя приближаюсь. – Подержи дверцу. Вот так. Теперь нажми сюда. Я машинально следую указаниям. Венди извлекает из металлической коробки поражденный какой-то экзотической курочкой Рябой эмбрион цепленка в белой матовой эмали с золотистым орнаментом. Красивая, но бесполезная игрушка. – Платина, золото и брильянты. Раньше у него внутри был сюрприз, какая-то фиговина, – поясняет хранительница этого сокровища, – Но его потеряли до нас. – Красиво, – спокойно одобряю я, разглядывая яйцо. Венди разочаровывает недостаток эмоций с моей стороны и она, обиженно сложив губки, возвращает овальный раритет на постамент. – Ты не разбираешься в искусстве, – делает вывод она, – Ты даже представить себе не можешь, сколько оно стоит. – Куда уж нам, – развожу руками я. Я готова оправдать эту вечную демонстрацию своего превосходства и некоторую задиристость Венди тем фактом, что она лишилась матери в достаточно раннем возрасте, а отец сухарь никаких других ценностей кроме материальных ей привить не смог. Оправдать – пожалуйста, но сносить презрительное и снисходительное обращение этой выскочки я не обязана. – Венди, мне пора. – Куда тебе все время пора! Мы еще даже не ели! Потом я думала, посмотрим вместе шоу Джерри Спрингера. Венди хватает меня за руку, вынуждая обернуться. В глубине ее больших коровьих глаз наливаются две крупные слезы. На короткое мгновение я ощущаю пронизывающее ее одиночество, как будто отколовшаяся от ее сердца льдинка падает мне на руку, обжигая холодом. Из подсознания вылезает упрек и, отряхнувшись и откашлявшись, заводит речь: «Тебе ее жаль, эту несчастную дочку миллионера? И мужа ее жаль, беднягу-кобеля? И Рикардо, неудачливого мусорщика? А, может, уже и узурпатора Майкла, которому Бог забыл вставить душу? Ну, жалей, жалей. Посмотрим, кто тебя потом пожалеет». От выбора между принесением себя в жертву капризу обиженной судьбой багачке и ретировкой в отель меня избавляет появление на сцене третьего действующего лица – Мигеля. – Добрый вечер, – обращается сей лицемер ко мне, – Как дела, Светлана? – Отлично, – мрачно замечаю я, не удостаивая его взгляда. – Чего это ты так рано? – набрасывается на мужа Венди. – Так получилось. Ты опять пьешь? – хмурится он при виде ополовиненной бутылки виски. – Не твое дело! У нас девичник. Венди демонстративно откупоривает бутылку и льет в бокал щедрую порцию. Коричневая жидкость выплескивается через край и оставляет след на светлом дереве. – У тебя каждый день девичник. Печень не жалко? – холодно бросает Мигель. – Не твое дело! – неожиданно переходит на визг неуравновешанная англичанка, – Я делаю, что хочу! Я же не на твои деньги пью! Твоих денег в этом доме никто отродясь еще не видел! Кем бы ты вообще был, если бы не мой папа? Сажал бы кактусы как раньше? Я чувствую себя так, как, должно быть, ощущает себя человек, по ошибке приоткрывший дверь, за которой соседи страстно придается любви. Мне страшно неудобно находиться в эпицентре чужой личной жизни. Но в то же время, должна признаться, покинуть его я не спешу. – Успокойся, мы не одни, – цедит Мигель. – Да мне плевать! – Венди разогналась как поезд и несется дальше на всех парах. Остановить ее не способен даже вытянувшийся на рельсах человек, – Кто ты вообще такой, чтобы мне указывать?! Ты думаешь, я не знаю, почему ты на мне женился? Думаешь, я – дура, и ничего не понимаю?! – Прекрати. Ты пьяна и несешь всякую чушь, – делает вялую попытку притормозить стремительно приближающийся состав почующий на рельсах. – Отстань от меня, жалкий импотент! Крак, голова в одну сторону, тело в другую. Не шутите с паровозом. – С удовольствием, – выплевывает раздавленный импотент, покидая поле битвы на щите. Победительница падает на диван с бокалом в одной руке и квадратной бутылкой в другой, шипя сквозь зубы слова ненормативной лексики. – Пожалуй, я пойду, – робко напоминаю о своем существовании я. Венди фокусирует на мне мутный взгляд и вдруг ни с того, ни с сего разражается рыданиями. Она плачет некрасиво, размазывая слезы по покрывшимся красными пятнами щекам. – Меня никто не любит, никто, – всхлипывает она, свернувшись в клубок среди подушек. Эта картина напоминает мне популярный некогда анекдот. Приходит пациент к психологу и говорит: «Знаете, доктор, у меня почему-то совсем нету друзей. Может, ты сможешь мне помочь, старый лысый урод?» Вот и Венди исходит рыданиями, потому что ее не любит ни жалкий импотент, ни прислуга-невежда. Жалость поправляет прическу перед зеркалом, салютует на прощание и плотно закрывает за собой дверь. Я выхожу следом за ней. У гаража, усевшись на большой валун, курит шофер. Он бросает в мою сторону пустой полу-взгляд и не предлагает подвести до отеля. Тем лучше. Пройдусь, проветрюсь. Нежный морской ветер гладит мои волосы. На часах почти полночь, а мне в легком платице совсем не холодно. Я медленно бреду по дороге, с каждым шагом погружаясь все глубже в черную южную ночь. Забавные отношения связывают эту разномастную пару. В этом испано-британском королевстве не просто гниль, я бы сказала, что вся его сердцевина истлела, и только хрупкие стенки каким-то чудом держат еще эту отжившую свое конструкцию. Из чего сотканы эти стенки? Из обрезков жалости Мигеля к полу-сироте или из его корыстного стремления завладеть однажды папочкиными золотыми закромами? Не зря ведь Венди подчеркнула в запале зависимость мужа от денег тестя. Она сказала, что без помощи Майкла Мигель и по сей день сажал бы кактусы. Странное замечание, учитывая ту информацию, что известна мне об этом образрованном брате. Подобная подколка была бы скорее уместна в адрес непутевого матадора Рикардо, окажись он мужем Венди. А Мигель и кактусы, на мой взгляд, как-то мало совместимы между собой. Что же касается последнего едкого оскорбления, то оно тоже вызывает удивление. Неужели мужская сила распределяется между близнецами как вода в сообщающихся сосудах? Аналогично мозгам. За размышлениями я не замечаю, как дорога приводит меня к отелю. У бассейна развернулся очередной караоке-марафон. Я, не задерживаясь, поднимаюсь к себе в номер. Ветер доставляет через раздвинутую дверь балкона отрывки пристарелого хита «It’s raining men». Заворачиваясь в кокон простыни, я думаю, что ведь еще неделю назад в моей жизни не было ни Майкла, ни Венди, ни Мигеля с Рикардо. Она была размерянной и устоявшейся как поверхность старого пруда. И откуда только взялись все эти подводные течения и водовопады? На следующий день после ритуального завтрака и душа меня навещает ставший таким же ритуальным телефонный звонок. – Это Рикардо, – сходу представляется звонящий. После вчерашний перепетий Рикардо, никоим образом в них не участвовавший, как ни странно набрал несколько призовых баллов. – Привет, – доброжелательно улыбается мой голос. – Можно я к тебе приеду? Этот вопрос не имеет никакого отношения к тому смелому напористому мужчине, который выбил у меня почву из под ног на корабле. Это трепетное «можно» подойдет скорее влюбленному юнцу с влажными от волнения ладошками. Упомянутые юнцы никогда меня не привлекали. Почему же сейчас от этой неуверенной интонации мои внутренности начинают вибрировать? Ах, да, опять адамово ребро дает о себе знать. – Приезжай, – произношу я почему-то шопотом. Спустя час моя голова лежит на загорелой груди Рикардо, а мои глаза бродят без дела по белоснежному потолку. – Светлана, скажи мне, что это за страна, Латвия? – слышится сверху не самый уместный в подобных обстоятельствах вопрос. – Страна, как страна, – бормочу я, не испытывая ни малейшего желания разговаривать, – Почему ты спрашиваешь? – Я просто подумал… Хотя нет, это наверно глупость. – Ну, не говори, раз глупость. Я поднимаюсь с матраса и направляюсь в ванну. – Светлана! Я останавливаюсь на пол пути. Он сидит на кровати голый, растрепанный и немного жалкий. – Я думал, может.. может, я с тобой поеду. Я замираю посередине комнаты. Это неожиданное заявление на мгновение лишает меня дара речи. – Зачем? – выдаю я первое, что приходит в опустевшую черепную коробку. – Мне кажется, я тебя люблю, – произносит он, глядя куда-то в сторону. Речь, еще не успевшая обосноваться, хватает все свои пожитки и исчезает в неизвестном направлении. Мой тонкий филологический слух отторгает эту фразу как неуместную в данном контексте. Помнится, мои уже так же сворачивались в школе, когда пара лишенных творческой жилки учеников выходила к доске отвечать диалог на тему «окружающая среда». «Как насчет проблем окружающей среды?» начинал первый с бухты барахты. Меня корежило от столь неграммотного отсутствия вступления, и я в свою очередь, оказавшись у доски, вплетала эти самые проблемы экологии только на второй минуте диалога в тщательно составленный тематический букет. Вот и сейчас это неуверенное «кажется, я тебя люблю» напоминает топорный вопрос об окружающей среде. Если откинуть физическую сторону дела, то можно сказать, что мы с Рикардо едва знакомы. Нас связывают только романтическое приключение на пароме, которое он, судя по всему, не думал продолжать, и день в Пальме, отравленный корридой. Ну, и, если перестать кривить душой, то можно добавить в этот скудный список сегодняшний секс, который как и его предшественники удался на славу. Но этих трех хилых ингридиентов не достаточно, чтобы замясить тесто под названием «любовь». Я смотрю на него и не знаю, что сказать. Сейчас в нем не осталось ничего от рокового мужчины. Это скорее забытый родителями в детском саду мальчуган. – Кажется? – цепляюсь я за единственное уместное слово в этом мало аутентичном признании. – Угу, – повинно кивает головой Рикардо. Процессор в моем мозгу грузит информацию, скрипя микросхемами. При нашем последнем расставании розовые ангелочки с луками с стрелами в воздухе не парили, это я точно помню. Что же спровоцировало за один день эту неожиданную вспышку «кажется-любви»? – Как-то это неожиданно, – мнусь я, – Мы друг-друга почти не знаем. Кроме секса и синих гномов у нас нет ничего общего. – У нас еще есть время, чтобы узнать друг-друга лучше. Ты ведь не завтра уезжаешь? – Не завтра. Хотя я, честно говоря, не знаю. Майкл вполне способен позвонить мне в одиннадцать вечера и объявить об отъезде на следующее утро в семь. Что мне ответить Рикардо? Как объяснить, что его брат по каким-то непонятным причинам привлекает меня гораздо больше. Несмотря на вчерашние откровения его жены. С Рикардо хорошо только в горизонтальном положении, а как только поднимаешься и традиционно хочешь поговорить, все очарование рассеивается в воздухе после первого же «откуда мне знать». А может, я слишком требовательная? Может, присмотреться к Рикардо повнимательнее? Я присматриваюсь, в следствии чего обнаруживаю две незамеченные до сего момента морщинки на лбу и маленькую родинку на переносице. – Ты так на меня смотришь.., – замечает подопытный объект. А то! Мужчина, сказавший вам однажды заветное «люблю», заслуживает повторного изучения. Его надо мысленно примерить на себя как новое пальтишко. Идет, не идет? Хорошо сидит или топорщится? Брать или не брать? На мой взгляд, пальтишко немного топорщится. С другой стороны модель мне нравится и цена устраивает. Я бы, конечно, предпочла подкладку поинтереснее. Но аналогичную модель с шелковой подкладкой уже отхватила до меня расторопная англичанка. Я целую Рикардо в нос. – Ты красивый. – Ты тоже, – не остается в долгу он, – Давай поедем куда-нибудь покатаемся. Не сидеть же целый день в номере, – прибавляет он, убирая с моего лба выбившуюся прядку. – Давай. Я прошу продавщицу отложить пальто до вечера. Малютка Рено, урча маломощным мотором, везет нас на другой конец острова. Я любуюсь придорожными зарослями олеандра и наслаждаюсь веселым мотивом «La flaca», которую транслирует местное радио Cuarenta. Спустя пол часа автостраду сменяет однолинейная глинистая дорога, а олеандр исчезает, призвав себе на смену древние оливковые деревья причудливых форм. Вскоре пропадают и они, по обеим сторонам дороги мелькают оранжевые поля с хилой полу-засохшей растительностью. Переодически на этих скудных пастбищах встречаются стайки тощих черных коз, выскребающих носами из глины какие-то питательные корешки. Пейзаж отлично описывает английское выражение «in the middle of nowhere». Я ожидаю, что машина вывезет нас на живописный безлюдный берег, но вместо этого мы оказываемся на забитой доверху стоянке. За деревьями пестрят разноцветные зонтики загорающих. – Это Кап Мандрагос, – сообщает Рикардо, умудрившись втиснуть маленький автомобиль между двумя другими, оставив с каждой стороны по пятьдесят сантиметров, – Здесь есть неплохой ресторанчик. Ты уже успела проголодаться? – Еще как! Мы усаживаемся за белый пластиковый стол, подобный которому стоит у нас летом на даче. Рикардо заказывает кувшин сангрии, мидии и кальмары. Официант приносит нам свежий хлеб с крупными оливками и аиоли (соусом, приготовленным из яиц, чеснока и оливкового масла). – Вкусно, – хвалю я, повторно намазывая соус на хлеб по примеру Рикардо. – Ага, – мычит он, запивая этот своеобразный бутербродик сангрией. – Я вчера встречалась с твоим братом, – начинаю я. – С Мигелем? Зачем? – Ну, он просил меня не судить тебя строго за эту неудачную идею с корридой, – неуверенно продолжаю я. Мне кажется странным, что Мигель не посвятил брата в детали своей благородной миссии. – Это не его дело, – петушится Рикардо, – пусть со своей запойной британкой разбирается. Выходит, что Мигель возил меня вчера в порт Вальдемосса, защищая вовсе не интересы брата, а свои собственные. Из чего в свою очередь напрашивается еще один логический вывод – эти интересы включают в себя меня. Впрочем, подобная догадка посетила меня еще вчера, когда лживый муж выложил передо мной предполагаемую программу на вечер. Ну, и что мне делать с тем неоспоримым фактом, что Мигель имеет на меня определенные виды? Кроме как потешить самолюбие ни на что другое эта аксиома не годна. Рикардо прав, пусть Мигель разберется сначала со своей женой. Официант ставит перед нами огромные тарелки с издающими невообразимый запах морепродуктами. Сфокусировав свое внимание на дымящихся деликатесах, мы на время замолкаем. Когда последний моллюск покидает свой плоский панцирь, Рикардо ни с того ни с сего заводит разговор о своих родителях. По его словам это небогатые люди, вечные трудяги, которые работают ради самого процесса, а не ради результата. Папа – рыбак, мама продавщица в мясной лавке. В моей семье потомственных интеллегентов ручной труд всегда воспринимался как нечно недостойное, позволительное только в том случае, если уж совсем нечего кушать. Как отнесутся моя мама, преподаватель вуза, и папа, финансовый аналитик, к будующему зятю строителю-мусорщику, выросшему с семье рыбака и продавщицы? Впрочем, я знаю, как. Скажут мне «лишь бы человек был хороший» и, попереживав втихоря, смирятся с выбором дочери. Другое дело, захочет ли проеденная червячком снобизма дочь сделать подобный выбор. Завершив обед, мы с Рикардо спускаемся на пляж. Он разворачивает на песке полотенце, похожее как две капли воды на то, что вчера стелил на гальку Мигель. Мы ложимся рядом, соприкосаясь боками. Рикардо поднимается на локте и обращает на меня свои синие как средиземные воды глаза. Я чувствую на своем лице его взгляд и улыбаюсь, не разлепляя век. Откинув в сторону размышления и противоречия, я просто наслаждаюсь мгновением. Постепенно внутренняя умиротворенность перетекает в сон. Когда я открываю глаза, над моей головой простирается желтое полотно зонта. Рикардо нигде поблизости не видно. Я потягиваюсь, стряхивая с себя сонливость. Мой нешибко образованный красавец обнаруживается в воде. – Откуда зонтик? – улыбаюсь ему я. Он подплывает ближе с грацией Ихтиандра. – У штрумпфов одолжил. Ты бы иначе солнечный удар заработала. Подобное проявлении заботы не может не трогать. – Спасибо. – Иди сюда. Рикардо тянет меня за собой. Я погружаюсь в прохладную изумрудную воду. Необыкновенное ощущение легкости и невесомости наполняет меня такой бурной радостью, что хочется закричать во все горло. Как же хорошо! «Слишком хорошо» поправляет наверху кто-то невидимый, решив отщипнуть от пирога моего восторга щедрый ломоть. Слева от меня на волнах покачивается круглый зеленый островок сантиметров двадцать в диаметре. «Интересная водросль», замечает мой пытливый мозг, а любознательная ладонь уже тянется, чтобы испробовать незнакомое растение на ощуп. Водросль оказывается мягкой, желеподобной и подлой. За легкое прикосновение она мстит болезненным ожогом. Я невольно вскрикиваю, сжимая пострадавшую ладонь. – Что случилось? – Рикардо подплываает ближе. Жжение усугубляется, боль тонкими иголками пронизывает всю кисть. Я испускаю протяжный стон, сжимая зубы, чтобы не расплакаться. – Медуза ужалила? Плыть можешь? Держись за меня. Я хватаюсь за него здоровой рукой и он помогает мне добраться до берега. – Зеленая водросль, – объясняю я Рикардо, осматривая стремительно опухающую ладонь. – Светлана, сariño, это не водросль, это медуза. Они тут переодически попадаются. Ну, если медуза, то это в корне меняет дело. Не каждому латвийцу выпадает на своем веку быть ужаленным медузой. Расценим как ценный экзотический опыт. Если бы носительница этой ценности, левая рука так не саднила, было бы вообще замечательно. – Очень больно? – участливо осведомляется Рикардо. – Угу, – киваю я, жмурясь, чтобы не пропустить прущие наружу слезы. – Знаешь, если одно средство, но несколько.. специфическое, – не очень уверенно произносит он. – Отрубить руку и не мучиться? – Нет, надо на нее пописать. «The cat misses and pisses» выдают закрома памяти. Я недоверчиво оглядываюсь на Рикардо. Он молча пожимает плечами. – Ты серьезно? – продолжаю сомневаться я. – Угу. Народное средство. Боль сразу проходит. Проверено на личном опыте. Я перевожу взгляд на красную раздувшуюся ладонь. – Я могу тебе помочь, если хочешь, – вызывается герой. Романтика диких прерий. Смельчак спас девушку от верной гибели. Вырвал из лап голодных людоедов? Уберег от полчища разъяренных индейцев? Почти угадали. Он пописал ей на ладошку. С этого трогательного момента их чувства к друг другу вспыхнули с невиданной силой. – Спасибо, я как нибудь сама. Если, конечно, пол писающего не принципиален. – Да нет, конечно. Я направляюсь в туалет, проклиная свою чрезмерную любознательность. Дернул меня черт щупать всякую плывучую гадость! А ведь в первый день своего прибывания на Мальорке я, помнится, прониклась жалостью к убитой Раскольниковым медузе. Теперь выходит, что он не убийца, а санитар леса, то есть моря. Своеобразная медицинская процедура как ни странно и в самом деле притупляет боль. Я заматываю вонючую руку в бумажное полотенце и выхожу на пляж. Возвращаться в воду нет ни малейшего желания. Рикардо садится рядом на полотенце и гладит мои волосы. Я кладу голову ему на плечо. С ним очень хорошо молчать. Это молчание можно наполнить иллюзорным смыслом и придать ему различные интонации. В этой уютной тишине я могу даже на мгновение поверить, что я тоже «кажется, люблю». Мы возвращаемся в отель в начале десятого. Рикардо намекает, что хотел бы остаться, но я делаю вид, что этих намеков не понимаю. Если с Мигелем мне каждый раз хочется задержаться подольше, то длительное прибывание в компании Рикардо почему-то тяготит. Меня мучает подсознательный страх, что он выдаст какую-нибудь глупость или сделает что-то такое, что в очередной раз круто изменит курс судна наших отношений. Что касается Мигеля, то в его случае подобные мысли меня не посещают. Возможно потому, что в глубине души я как раз жду, что он совершит ошибку, которая уничтожит раз и навсегда корень моего к нему влечения. Вот такой клубок мыслей намотЧитать дальше