Елена Поддубская - Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2: Колхоз. Часть 2

– Не имеете права за такое отчислять, – огрызнулся волейболист, но уже без раздражения.

– Ещё как имею! Ты же – будущий преподаватель. А как я смогу допустить, чтобы ты, в перспективе учитель физкультуры или тренер, бранился перед детьми, да ещё блатным жаргоном? Спортсменов и так опустили по всем культурным показателям. Так что не добавляй. – Горобова хотела сказать что-то ещё, но на крыльцо барака выбежал Шандобаев. Без куртки и размахивая руками, он заголосил на весь колхоз:

– Вай пармай! Сыкорей! Сыкорей! Там Лена пез духа.

– Какая Лена?! – Горобова схватилась за грудь в области сердца – там неприятно кольнуло.

– Николина? – одновременно выкрикнули заведующий кафедрой легкой атлетики Бережной и Андронов, стоящие рядом. Савченко, повернувшись к бараку, тут же ткнул в сторону Серика пальцем:

– О, видите, Наталья Сергеевна, этот казах сказал очень матерное слово и ему – ничего?

Горобова, не обращая внимания на Гену, уже бросилась к бараку, уточняя на бегу:

– Серик, что ты такое говоришь?

– Он сказал, что Николина – пиздуха, – насмешливо повторил Гена, догоняя декана. – Хотя я не понял, что это значит.

– Да заткнись ты, Потомуша, – приказал Андронов. Он про болезнь одногруппницы знал больше, чем другие. Опоздав на практику на день, высотник и высотница ехали в Астапово вместе и успели подружиться. – Серик сказал «без духа». Понимаешь? Лена, наверное, упала в обморок и не дышит. А у Серика просто акцент, понимаешь? – от испуга и гнева Игнат кричал. Но не успели все добежать до дверей, как на крыльцо выскочила ещё одна первокурсница – Симона Сычёва, в войлочных сапогах с резиновыми калошами, в длинном вязаном свитере и без штанов.

– Николина упала в туалете и лежит как мёртвая, – выпалила она и, задыхаясь от бега, отошла в сторону, пропуская в барак декана, медсестру Татьяну Васильевну и Игната. Гена, оттиснутый за дверь, недовольно покосился на Серика:

– А я шо, шифровальщиком тут, шо ли, работаю? Всяких… нерусей понимать. «Пиз духа, без духа».

Сзади к волейболисту подошёл комсорг института Валентин Костин и, жёстко взяв Гену за локоть, развернул к ребятам лицом:

– Савченко, а вот это уже точно разжигание межнациональной розни. И такое я за тобой замечаю уже не в первый раз. Поэтому объявляю тебе выговор с занесением в учебную карту, три наряда вне очереди на погрузке и предлагаю объявить бойкот.

– Чего? – в глазах Гены забегали искорки испуга. – Какой ещё бойкот? Валёк, ты же мне друг…

Костин ответил каменным голосом:

– Я всё сказал. По-хорошему ты, Гена, видимо, не понимаешь.

В рядах студентов прошелестело одобрение, и Савченко увидел, как от него отвернулись даже безобидная Таня Маршал и инфантильный Андрей Попинко. А их товарищи по группе первого курса один-один Кашина и Штейнберг смотрели с неприязнью. Савченко с надеждой в голосе обратился к Стальнову:

– Стан, я не нарочно. Вырвалось, – но обычно лояльный ко многим и многому старшекурсник на этот раз не поддержал его.

– Вырваться, Хохол, может газ из одного места, – отрезал он. – Мужчина должен всегда отвечать за свои слова. Так что бойкот тебе на три дня. И не ной тут, как баба.

Одобрительный ропот прошёл по рядам студентов. Только Миша Соснихин и Стас Добров беспомощно пожали плечами, сожалея, что не могут противиться общему решению. Понимая, что теперь три дня с ним никто не заговорит, Гена тяжело выдохнул.

– Так тебе и надо, Ген-гематоген. Шпана недобитая, – обозвала парня Цыганок. Несмотря на их взаимную симпатию с волейболистом, Света была согласна с решением старших ребят. Ухватив Гену за рукав, она потащила его в сторону столовой: – Пошли! Теперь я с тебя в поле три шкуры спущу. И не говори, что не слышал!

– Да слышал я, слышал, – ответил Савченко и послушно пошёл за Светой; дежурные преподаватели Михеева и Бражник скомандовали идти на завтрак.

Уже через минуту из барака выбежал Бережной и, никому ничего не объясняя, понёсся в сторону бани, обгоняя колонну студентов и преподавателей первой смены.

– Потрусил запрягать Мирона, – вздохнула Ира Масевич и потёрла щёки; от волнения холод ощущался сильнее. Институтский завхоз Мирон привёз опоздавших студентов и самого Бережного ещё в среду и, загуляв в колхозе с местным кочегаром и своим начальником Блиновым, ректором по хозчасти, до сих пор в Малаховку не уехал.

– Думаешь? – переспросил гимнастку-«художницу» её одногруппник Армен Малкумов и нахмурил лоб. Похоже, их куратор действительно бежал к оранжевому уазику, что стоял на парковке возле бани.

– И думать нечего. Плохи дела, – теперь Ира-гимнастка нервно тёрла руки. Поняв её слова по-своему, Армен протянул ей большие варежки:

– Давай наденем сверху твоих, – он указал на тонкие шелковые перчатки гимнастки. – В таких замуж хорошо выходить, а не картошку собирать.

– Замуж хорошо и без перчаток, – улыбнулась Масевич, уступчиво протягивая руки.

Подобная идиллия на фоне всеобщего тягостного молчания казалась сценой не из этого спектакля.

– Прямо «Юнона и Авось», – завистливо скривилась Ира Кашина, легкоатлетка и прыгунья в высоту. По лицам ребят москвичка поняла, что никто из них, приезжих, не знает про новый спектакль столичного «Ленкома». Кашиной посчастливилось попасть на предпремьерный прогон спектакля, тут же ставшего культовым, чем девушка, конечно же, очень кичилась.

– И прямо, и криво, – подтолкнул её Стальнов, указывая на тропинку. – Под ноги смотри, а то бухнешься.

Высотница фыркнула и, мотнув косой, выбившейся из-под шапки, пошла впереди Володи, виляя бёдрами, и запела, коверкая текст и жутко перевирая мотив:

Ты меня на рассвете разбудишь,

Без перчаток на поле полюбишь.

Я тебя никогда не забуду,

Ты своих рукавиц не увидишь.

– Что за дурацкие песенки?! – не выдержала подобной самодеятельности фигуристка Станевич и закрыла уши руками.

Конькобежец Юлик Штейнберг тут же приказал Кашиной замолчать. Ира-легкоатлетка махнула своей тёзке-фигуристке:

– Станевич, зря ты так! Увидишь, через год эту песню будет знать вся страна! Поэтому учи слова и подпевай.

– Спасибо. Лучше я поберегу силы для другого, – ответила маленькая Ира своей рослой соседке по комнате. Кашина, понимая, что поддержать её некому, пошла дальше молча, но вилять бёдрами не перестала.

– Слава богу, заткнулась. А то, поди, до кишок глотку себе застудила, – насупила брови лыжница Таня Маршал, совершенно не переживая о том, слышит капризная одногруппница её низкий голос или нет.

– Кашиной всегда хорошо, когда другим плохо, – поддержала гимнастка Лена Зубилина, не приглушая голос. Бригадир среди девушек, она посмотрела на неудачливую артистку с укором: – Ты бы, Кашина, энергию, с какой поёшь, пустила на сбор картошки.