Татьяна Свичкарь - Уходить будем небом

– Ну, недельки две, – оставляя многоточие, место надежды.

Через две недели – могут вынести приговор. Но в нашей стране отменена смертная казнь. И какой бы жестокий ни был приговор, хоть пожизненное – всё равно дадут время на обжалование. Опять оставят надежду.

Скорее всего, ночной мой спутник – сумасшедший. Иначе и быть не может. Гость из параллельного времени, турист, твою мать! Никто не может знать точно конца. Этой же истиной нас и религия защищает от раздумий: «А день тот и час – Апокалипсиса – не знают ни ангелы, ни архангелы, а только Отец наш небесный»

Не тянет этот гость с такими светлыми глазами и выразительными бровями на посланца от Отца. Для него это всё так обыденно – будто учебник прочитал: «Мы знаем, что через две недели эта параллель закончится». И добавил, что за эти две недели мы ещё успеем увидеться. Кажется, если я его увижу, я закричу от злости и отчаяния.

Что можно успеть за две недели? Сдать все заказы на бирже. Но вот успеет ли кто-то прочитать то, что я напишу? Можно закончить вышивку – я давно начала вышивать зимнюю картину: дом с освещённым окошком, заснеженную ель рядом с ним, чёрную корявую ограду, луну, показавшуюся из-за облаков… Я закончу вышивку. И она исчезнет, как исчезну и я. Что ещё? Успею несколько раз напиться. Наверное, перед таким пьют водку. Не шампанское же… Напиться, уснуть, и тяжело проспать до самого конца. Успею убрать дом, дочитать книжку, утонуть в искусственном мире фильмов. Забыться. Я не смогу найти убежище не то, что для себя – даже для Блохи, потому что на всей Земле не будет убежища.

А, вот что мне надо было сделать! Проститься. Я знала, что Лиза уезжает. И не стоило ей говорить, что мы уже не увидимся. Пусть в «Час Х» она будет там, где хотела побывать, пусть успеет все это увидеть. А я успею её еще раз обнять.

И я хочу быть с Томом. Тому можно будет все рассказать. И если в последнюю минуту мы успеем обняться – получится та статуя, которая прекрасна. Остановись, мгновение….

За чаем они засиделись допоздна, хотя и сели за него тоже поздно. Внешне они были – два антипода. Разве что оба высокие, худощавые. Но Том смуглый, черноглазый. Андрей же не просто светлый, а будто выросший в северном городе, вроде Петербурга. Казалось, его белая кожа не видела солнца никогда. Волосы у него были золотисто русые, черты лица мелкие, кожа в рябинках, после перенесённой в детстве тяжёлой ветрянки.

Том говорил мало. Всё решала интонация, кивок, движение реки. Андрей мог заставить разговориться любого. Он был не просто фотографом – художником с камерой в руках. Мастером снимков. Большим мастером. Том не раз слышал, как он разговаривал со своими моделями, даже если это был кусочек мха, лежащий на ладони.

Они познакомились в первом классе, когда Андрея посадили на третью парту в среднем ряду, а Тома – простите, Толю Волкова – на четвертую. Андрей писал без ошибок, разборчивым крупным почерком – почти каллиграфия, и друг без стеснения – как и ещё полкласса – переписывал у него русский. Для Тома не было трудных задач в математике и физике, и он ухитрялся подкинуть другу решение, написанное бисерным почерком на крошечной шпаргалке. А ещё он страховал Андрея в спортзале, где способности у приятеля были ниже средних.

Правда, Андрей по этому поводу не переживал. Он мог поиграть в клоуна – изобразить, что мяч ударил ему в живот так сильно, что вот он катается по полу и охает. Получалось действительно по-клоунски и все смеялись. Зато когда им давали что-то нелёгкое, требующее выносливости или силы, или ловкости. – Том незаметно пристраивался рядом.

Так один раз физрук в наказание за учиненный галдёж, мстительно приказал им пробегать пол-урока большими кругами по школьному двору, и девчонки одна за другой стали сходить с дистанции, держась за бока, а потом и мальчишки – и Андрей бы, конечно, тоже. Но Том легкой трусцой бежал рядом с ним, и всё расспрашивал, Тогда уже Андрею купили маленький зеркальный фотоаппарат, и он понял, что нет для него интереснее вещи в мире, чем видеть мир иным, чем все, и открывать другим своё видение. И Том спрашивал – о преимуществах «зеркалки», об эффектах, о замыслах. Андрей рассказывал, делился сокровенным – это он мог только наедине с Томом, и только свисток физрука подсказал им, что пытка кончилась, и они одни выдержали ее до конца.

Андрей отблагодарил его много лет спустя, с королевской щедростью, сам о том не зная. Том вспомнил подвал, где ему пришлось отсидеть два с лишним года. Ночами, уронив голову на руки, он спасался тем, что вспоминал слова Андрея. Друг научил его «видеть» тоже. Тот же кусочек мха пытливым глазам представал густым колдовским лесом с диковинными деревьями. И неземным светом загоралась вдруг капля воды на краю стакана – напоминая о том, что прекрасный мир существует, и он огромен по сравнению с этим вонючим подвалом.

Сейчас каждый из них жил своей жизнью. У Андрея была семья, сын. Жена, самовлюблённая, изящная, с суховатой головкой змейки, оставляла ему всё же кусочек творческой свободы, без которой Андрей бы не выжил. И его можно было встретить в самом неурочном месте в самый неурочный час. То он ночью лез в гору, чтобы снять город сверху, «схватить» особый эффект зажжённых фонарей. То часами караулил туман на болоте. То снимал облака так, что получалась поэма.

Но поскольку нужно было не только творить, но и жить – покупать Марине новые туфли и оплачивать ей занятия в фитнес-клубе, а сыну – завтраки в школе и новый футбольный мяч, Андрей снимал и свадьбы, и юбилеи, делал на заказ портфолио. На него жаловались – замучает пробами, хотя ему за них дополнительно не заплатят. Но получившимися фотографиями заказчики его упивались, хранили их для потомков.

К Тому он выбирался чаще всего тогда, когда кто-то из клиентов хотел сделать снимки на коне. Том выводили обычно белого кроткого Лимона, который отлично знал, что терпение на съёмках хорошо оплачивается – его то и дело будут задабривать всякими подачками – хлебом, яблоками, морковкой и сахаром. И позволить людям себя обнимать и гладить – совсем не то, что тащить такого туристушку на своей спине целый день по лесным тропам. Причём вечером никакого сахара не будет, а просто отправят попастись.

Но иногда Андрей выбирался у другу и так, просто посидеть в мужской компании. И было холодное пиво – сколько хочешь, и копчёная рыба, и душистый чай с чабрецом, и хлеб, который конюх Нюша (и жнец, и швец, и на дуде игрец) пекла в той русской печке, которая имелась на ферме. Экзотика для гостей, место, где можно отлежаться после зимних походов, если промёрз до костей. А какой хлеб вынимали из этой печки! А какие там выходили борщи и каши!