Татьяна Свичкарь - Уходить будем небом

Больше она не вышла на работу. Швы на лице сделали косметические, не слишком заметные. Тонкие полоски – сначала красные, потом белые. Диана сидела дома, работала по интернету – с далёкими заказчиками. С теми, кто её не увидит и не услышит. Писала для них статьи. Они перечисляли деньги. Она снимала их с карточки. Терминал в «Магните», и продуктовые полки там же. Больше никуда не ходила.

– Только не запей, – сказала ей Лиза.

Джераб уехал на родину, в Сирию, к отцу. Что делать в этой стране, где все женщины – шлюхи? Потом был слух, что он погиб – разбился на мотоцикле. Когда Том вернулся, обе женщины – и Дианка, и Лиза, постарались уверить его, что это не слух, а истина. Погиб. С того света не вернёшь, не отомстишь. Потому что они знали Тома. Он поехал бы свести счёты в любой уголок земли. И за то, какой стала Дианка – убийство он счёл бы малостью.

А она делалась всё более нелюдимой, Лиза боялась, что она всё-таки начала пить. В последний раз, когда она её видела – Дианка зашла в гости и посидела четверть часа. Ликёр, который Лиза поставила на стол к кофе, Дианка налила себе в стакан и выпила, не отрываясь. Шрамы на её лице уже стали белыми.

Когда я подошла к дому, шёл третий час ночи. «Хрущёвка» наша, дом моего детства. Маленькая котельная под окном, всегда немилосердно шумевшая с утра до вечера. Убитый двор, который никто и не пытается сделать красивым. Верёвки, на которые хозяйки вешали бельё, натянуты между старыми тополями. В июне пух тут лежал – по колено, мы его поджигали. А ещё мы с Томом играли – в кустах боярышника получался «дом» из нескольких «комнат». Обломки каменного слона в пентаграмме маленького бассейна – в нашем детстве тут был фонтан. А там, где сейчас стоит десяток покосившихся лавочек и железная рама – был экран, показывали кино. Раз в неделю приезжала «передвижка» от Дома культуры

Окна всех домов в этот час обычно темны. Я – невозможный жаворонок. Бывало, что просыпалась в три или в четыре утра. Подойдёшь к окну – весь мир погружён в темноту. И если в доме напротив, хоть в одном окне горит свет – это подарок. Товарищ по бессоннице, товарищ по оружию.

А сейчас горели все окна в квартире тёти Кати, моей соседки.

Наш подъезд пахнет подвалом. Даже не так. Стоит подойти к нашему дому, как чувствуешь запах подвала. Им пропитался не только дом, но и всё вокруг. Подвал идёт под всем домом. Внутри он разделён на клетушки, по – одной на квартиру. Тут стоят бочки с квашеными огурцами и хранятся старые вещи. Тут пахнет сыростью, плесенью и какой-то мрачной тайной.

Сначала я ощутила – как всегда – запах подвала, а потом услышала вой. Усталый, тихий и безнадёжный вой на одной ноте. Дверь в квартиру тёти Кати была приоткрыта. Слышались голоса.

Но всё перебивал этот вой. Голос узнать было нельзя.

Я не успела вставить ключ в замочную скважину, как на площадку из тёти Катиной двери выскочила ещё одна соседка. Совсем ночная, в халатике, голова в бигуди повязана платком:

– Ты Юльку не видела?

Юлька была единственной поздней дочерью тёти Кати. Отличались они друг от друга как небо от земли. Тетя Катя давно махнула на себя рукой. Была она не просто грузная, а такая, когда описывая человека, вспоминаешь уже бегемота. Волосы – серые, то смешение цветов, когда начинаешь седеть, и изредка самостоятельно пытаешься краситься. Очень изредка и очень неумело. Тётя Катя работала в киоске, продавала газеты.

Юлька была худенькой, изящной, училась в десятом классе. Массу сил она прилагала, чтобы выглядеть не хуже тех девчонок, которые с ней учились. Вязала себе шарф и шапочку, радовалась подаренному родственницей свитеру. Она часы проводила перед зеркалом, стараясь накраситься дешёвой косметикой так, чтобы выглядеть «на все сто». Мы не так уж много общались с Юлькой, но при случайной встрече она была всегда вежлива, улыбчива. Я знала, что она колеблется, выбирая дорогу после окончания школы. Удачно выйти замуж? Или выучиться на курсах парикмахеров и работать в салоне красоты?

Поскольку Юльке требовались хотя бы небольшие карманные деньги, она подрабатывала – то раздавала флаеры или предвыборные листовки на улицах, то – в тёплый сезон – устраивалась в кафе, убирать со столов, мыть полы.

Их с тетей Катей взаимная любовь проявлялась ещё и в том, что Юлька постоянно старалась впихнуть матери хотя бы часть заработанного, а тётя Катя не брала ни копейки, умудряясь, на свой крохотный заработок худо-бедно, но прокормить обеих.

– Не пришла, – сказала Наташа, соседка с верхнего этажа, – Я уж говорю, может, мальчик у нее нарисовался, у мальчика осталась ночевать? Они же все сейчас так – гражданским браком. А Катерина вон воет четвёртый час. Я думаю – «скорую» вызывать придётся. У нее давление уже под двести. В милицию звонили – там говорят, подождите до утра.

Мы, как на «вдовьем пароходе» тут были, в нашем подъезде. Все друг друга знали. Или ты вырастил кого-то, или кто-то вырастил тебя. Невозможно было отпереть свою дверь, войти и закрыть её за собой, отгораживаясь от тёти Катиного воя. Хотя я слышала, как дома уже подскуливает и перебирает лапами Блоха. Я вздохнула – и шагнула в тети Катину квартиру, а Наташа удовлетворённо закрыла за мной дверь – вот, ещё одну свидетельницу привела.

Тетя Катя лежала грудью на столе и рыдала.

– Г-где она может быть….

Насчёт «скорой» Наташа была права. Когда у человека дрожат руки, подбородок и всё что можно, нужно делать укол, чтобы не кончилось чем-то плохим.

В комнате толпились соседки. Даже Кукушкина была здесь, с верхнего, четвёртого этажа. Она листала потрёпанную записную книжку.

– А вот какая-то Лариса ещё… А это кто? Может, ей позвонить?

Но, видимо, у тёти Кати уже рухнули все надежды, потому что она рыдала, не поднимая головы.

Несколько минут я стояла молча, неприкаянной незваной гостьей. А потом услышала стук в окно. Стучала Юлька. Это она, поднимаясь на носки, старалась заглянуть в форточку. Её шапочка, её бордовый шарф. Юлька стучала, но никто не поворачивал головы.

Я недоумевающе оглянулась вокруг, потом выскочила из квартиры, скатилась по лестнице.

Юлька, стоявшая под окном своей квартиры, шагнула мне навстречу.

– Ты чего не заходишь? – рявкнула я, – Мать сейчас концы отдаст!

– Я не могу, – растерянно и беспомощно сказала Юлька, – Я открываю дверь, а она не открывается. Я стучу, а меня не слышат…

Я внимательнее всмотрелась в нее, и мне стало жутко. Это как фантастический фильм. Голография. Юлька стояла передо мной, я видела большую ссадину на её правой щеке. А сквозь Юльку просвечивал куст сирени, растущий у подъезда. И сугроб из которого он сейчас торчал.

Этого не могло было быть, но это было.