Илья Тамигин - Корни. Роман-гипотеза

Ульяна зарыдала в голос.

Третьим допросили Федотыча, путевого обходчика. Он показал могилу. Та выглядела не вызывающим подозрений холмиком, в ногах торчала фанерная табличка.

– Копай! – приказал Васильев.

Федотыч, покряхтывая, быстро выкопал рыхлый грунт. Тела в могиле не было.

– Ясно! В самом деле, похитили! – пробормотал старлей, – Ну, что ж, бойцы! По коням!

Федотыч, принужденный показывать дорогу, повел их в тайгу.

Еле заметная тропа вилась между деревьями, кое-где пропадая и снова появляясь. Пришлось пересекать несколько распадков, в которых было сыро и сумрачно, и несколько каменистых осыпей, на которых было легко подвернуть ногу. Команду весело жрали молодые, а потому задорные и голодные комары. Все отмахивались и ругались, один Федотыч не обращал на насекомых внимания.

– Далеко ещё? – поинтересовался Васильев, тяжко отдуваясь после очередного подъёма.

– Да, полдороги, пожалуй, прошли…

В этот момент Терещенко, шедший первым, сдавленно вскрикнул и остановился.

– Что там? – насторожился Васильев.

– Медведь… – шепотом ответил бледный, как портянка, боец.

И верно, метрах в пятидесяти на поляне стоял здоровенный мишка и подозрительно всматривался в людей.

Второй боец, Паклин, тоже вскрикнул и показал дрожащим пальцем назад. Все оглянулись. Там стоял другой медведь, ещё больше! И ближе!

«Окружили!» – похолодел Васильев, прикидывая шансы на спасение.

Ни вправо, ни влево было не уйти: тропа пролегала между двух невысоких сопок.

– Оружие к бою! – скомандовал он яростным шепотом, пытаясь расстегнуть кобуру ТТ.

Бойцы вскинули винтовки, но от этого было мало толку: стволы тряслись, как коровьи хвосты. Замерший в неловкой позе Федотыч медленно покачал головой и одними губами шепнул:

– Не стрелять! Это оборотни!

Васильеву, члену ВКП (б), а, значит, атеисту, сделалось дурно.

Противостояние продолжалось долго, минут пять. Затем медведи разом исчезли. Вот, только что были – и нету их! Команда шумно перевела дух.

– В штаны никто не наложил? – заботливо, по отечески осведомился командир.

– Я… немного… – виновато признался Паклин, – Я сейчас!

И скрылся в кустах.

– Это Комарихи дела! – дрожащим голосом заявил Федотыч, – Не хочет, знать, вас видеть. Вот и послала оборотней.

– Нету в природе никаких оборотней, – буркнул уже оклемавшийся старлей, – Суеверие это! Обыкновенные мишки.

– Обнаковенные? А ты слыхал когда, чтоб они вдвоем ходили?

Федотыч свернул цыгарку и глубоко втянул махорочный дым.

– Дале не пойду! – твердо заявил он, – Хоть стреляй меня, хоть в узилище сажай – не пойду!

Васильев понял, что проводника они потеряли. Сибиряки – они такие: если упрутся – то все, намертво.

– Хрен с тобой, сами доберемся! – процедил он сквозь стиснутые зубы.

– Ага! Дальше-то полегче будет, тропу не потеряете. Только, лучше бы вам тоже вернуться. А я пошел…

И Федотыч шустро скрылся за сопкой.

Команда, нерешительно потоптавшись, осторожно двинулась вперед с оружием наготове. Паклин, на сей раз шедший впереди, нервно вертел головой. Загаженные подштанники он выбросить пожалел, и теперь из вещьмешка ощутимо тянуло вонью поноса, отвлекая, раздражая и снижая внимательность. «Ничо! До места дойдем – замою!» – решил он и остановился, как вкопанный. Группа только что вышла на широкую поляну… а по периметру её стояли волки! Много, дюжины две или больше. Пасти скалились, обнажая блестящие от слюны белые клыки. Желтые глаза смотрели умно и беспощадно.

Васильев почувствовал, как что-то потекло по ногам. «Хана!» – промелькнула короткая мысль. Терещенко закатил глаза и рухнул в траву. Паклин бросил винтовку, сел на корточки и обхватил голову руками.

Волки, постояв неподвижно, вкрадчиво двинулись вперед, сжимая кольцо вокруг людей.

«Волки в плен не берут!» – сообразил Васильев, и представил, как его молодое сильное тело будут рвать на куски. Это было жутко.

Он достал пистолет, чтобы застрелиться. Волки подошли вплотную, встали в двух шагах. Отчетливо ощущалось зловоние, исходящее из их пастей, и было видно пульсирующие злые зрачки. Вожак наклонился и понюхал Васильева. Нос его сморщился. Старлей попытался поднять пистолет, но не смог. Силы внезапно оставили его и он потерял сознание.

Когда он очнулся, уже наступил вечер. Оба его бойца сидели неподвижно, уставясь в никуда остановившимися глазами. Волки исчезли. Васильев встал на подгибающихся ногах, тряхнул Терещенко за плечо. Тот не отреагировал. Паклин в ответ на прикосновение часто задышал, а потом завыл пульсирующим, сводящим с ума воем.

– Подъём, бойцы! – тормошил их Васильев, – Встать! Смирно!

В конце концов они встали и, пошатываясь, побрели вслед за командиром, которому пришлось вести их за руки. Обратно в Масловку.

До деревни добрались уже в темноте. На околице их встретил Федотыч, с комфортом расположившийся на собственной телогрейке с цыгаркой в одной руке и с помятой алюминиевой кружкой бражки в другой.

– Ну? – произнес он, вложив в это короткое междометие всё: заинтересованность результатом, поощрение возвращения и приглашение к развернутой беседе.

Васильев плюхнулся рядом и без спросу приложился к бидону с брагой.

– Вот… вернуться пришлось… Волки там, понимаешь… Чуть не сожрали!

– Не слыхал я, чтоб вы отстреливались! – заметил Федотыч.

– Какая там стрельба! – передернулся старлей и отпил ещё, – Их штук тридцать было!

– Но, не сожрали, ведь? Только попугали?

– Ага…

– Теперь веришь, что это Комарихи дела?

– Теперь верю… Ты скажи, что делать-то? Мне же службу сполнять надо! – с отчаянием в голосе выкрикнул Васильев.

И тут раздался звонкий и чистый голос бойца Терещенко, за всю дорогу не произнесшего ни звука.

– В стародавние времена, когда звери по ночам приходили в стойбище, дабы согреть людей теплом своих тел, ибо другого тепла люди не знали, жила в племени Зыть дева, прекрасная ликом, как полная луна, и стройная станом, как молодая березка. Имя её было тоже красивое: Бундраза, и, когда люди его произносили, оно переливалось на зубах журчанием струи лесного ручья.

Однажды в той земле случилась очень холодная зима. Было так холодно, что вода по утрам покрывалась твердой прозрачной корочкой. Люди сбивались в кучи, пряча детей между тел, дабы согреть их, но все равно мерзли. Даже олени, приходившие греть их своими телами, не помогали! И тогда Бундраза ушла в лес, и не было её долго – целых три ночи. А когда вернулась, в руках у неё был яркий цветок. Она положила цветок на кучу сучьев и он сразу вырос, и дал людям тепло, и люди назвали чудесный цветок «Огонь». Много дней и ночей цвел Огонь, не давая людям замерзнуть, но однажды страж Огня заснул и не покормил Огонь сучьями – и Огонь погас. Люди умоляли Бундразу принести другой Огонь, но она лишь качала головой, говоря, что Громовержец внял её молитвам и дал огонь, но предупредил, что люди должны научиться выращивать его сами. Люди долго думали, как вырастить Огонь. О, если бы остался хоть маленький уголёк, они бы вырастили из него огонь, как из семечка! Но, увы, уголька не было. Люди уже совсем замерзали и, чтобы согреть коченеющие руки, терли их ладонь о ладонь. И ладоням становилось тепло! Бундраза, посмотрев на это, взяла две палки и принялась тереть их друг о друга. Долго тёрла она, до самого заката, пока не устала. Палки сделались горячие-горячие! Тогда их взял и принялся тереть Мурд, самый сильный воин племени. И к ночи палки задымились! Люди приложили к ним бересту и подули. И расцвел Огонь! Все племя Зыть возблагодарило Громовержца за этот подарок, принеся ему в жертву самое ценное, что у них было – Бундразу, деву, прекрасную ликом, как полная луна и стройную станом, как молодая березка.