Илья Тамигин - Корни. Роман-гипотеза

Громовержец не принял жертвы, сильно разгневался и напустил на людей дождь. Огонь от дождя увял и погас. Люди в отчаянии снова принялись тереть палку о палку, но палки были мокрые и Огонь не рождался. А потом дождь перестал и вернулся мороз. Все люди превратились в ледяные статуи. Так племя Зыть перестало быть…

Терещенко умолк также внезапно, как начал. Глаза его закатились под лоб так, что не видно было зрачков.

– Чего это он? – пробормотал изумленный Васильев.

– Прорицает, ясное дело! – со знанием дела отозвался Федотыч, – Ты понял, что к чему?

– Нет…

– Да всё просто: жертву надоть принести, да такую, чтобы Лесному богу была угодна!

– Жертву?! Лесному богу?!

– Ну, да!

Васильев впал в нешуточную задумчивость. Какой-такой Лесной бог? Где его искать? И что в жертву приносить? В голове, тем не менее, родилась мысль: а что, если принести в жертву гордыню и немножко служебного долга? Пойти завтра к Комарихе в одиночку (от бойцов все равно никакого проку, в овощи превратились!), без оружия! По хорошему, в общем. Может, допустит до разговора?

Так и сделал. Переночевав у Федотыча на сеновале, спрятал пистолет под стрехой и отправился в путь. Двенадцать верст по утреннему холодку преодолел легко, даже сам удивился. Ни медведей, ни волков не встретил. К десяти часам утра вышел к избушке, около которой увидел женскую фигуру в черном платье и платке.

– Здравствуйте! – поклонился старлей, сняв фуражку.

– Здравствуй и ты, – отозвалась Ирина нейтральным тоном.

Васильев не стал мяться и ходить вокруг да около.

– Вопросы у меня к вам есть.

Ирина подошла ближе.

– Ну, так спрашивай!

– Вопрос первый: как вас зовут?

– Ирина Васильевна Красавина.

– Э-э… ага… Ирина Васильевна, пятнадцатого июня Демьян Пастухов по вашей… э-э… просьбе выкопал тело захороненного накануне заключенного. Верно?

– Верно, – подтвердила Ирина.

– Он был… мёртвый?

– Мёртвый. Ни дыхания, ни сердцебиения.

– И вы забрали его сюда, к себе?

– Да.

– Зачем, позвольте спросить?

– Чтобы оживить.

Васильев потерял дар речи.

– Я его умыла, помолилась, он и ожил на другой день, – просто сказала Ирина.

– Ожил… ага… Джим Тики?

– Да, Джим Тики. Новозеландец.

Васильев, весь потный от услышанного, сглотнул комок в горле и выдавил:

– А где он сейчас?

Ирина пожала плечами:

– Ушел! Перезимовал – и ушел. Куда – сказать не могу.

Васильев открыл было рот, чтобы попенять ей: почему, дескать, не донесла о беглеце властям, но одумался и рот захлопнул.

– Спасибо, Ирина Васильевна, вы мне очень помогли.

Ирина резко повернулась и ушла в избу.

Старлей постоял немного, потом тоже повернулся (по привычке, через левое плечо) и побрел в Масловку.

До Омска он с бойцами, пребывающими в ступоре, доехал опять на товарняке, на этот раз в пустом вагоне. Бойцам было все равно, сидели, где их посадили, а Васильев мучался на голых досках, не мог уснуть всю ночь. Утром, весь помятый, небритый и мучимый голодом, прибыл в Управление. Секретарша-ефрейтор при виде его тихо ахнула.

Дождавшись разрешения, старлей вошел в кабинет Короткова и равнодушно поприветствовал начальство. Начальство слегка напряглось, ибо старший лейтенант выглядел необычно: взгляд вялый, голос монотонный. Никак не орел-сокол, как положено красному командиру!

– Разрешите доложить, товарищ подполковник?

– Докладывай! – кивнул тот.

– Факт незаконной эксгумации трупа Джима Тики подтвержден. Труп был доставлен на зимовье в двенадцати верстах от деревни Масловка, где проживает Ирина Васильевна Красавина, известная также, как бабка Комариха. Она подтвердила, что труп был мертвый: ни дыхания, ни сердцебиения. На следующий день труп был ею оживлен…

– Что?! Ты что мелешь, старлей?! – вскинулся подполковник, давясь дымом папиросы.

Не обращая на вопль внимания, Васильев продолжил:

– Труп был оживлен и жил у Красавиной всю зиму. Весной ушел. На вопрос «куда?» ответ был дан такой: «Перезимовал – и ушел. Куда – сказать не могу». Процитировано дословно. Понимать можно двояко: не может сказать потому, что не хочет, или не может сказать потому, что не знает.

– Где она? Задержал? Привез? – громово рявкнул Коротков.

– Никак нет. Осталась там, на зимовье.

Подполковник налился дурной кровью и завопил:

– Да ты что-о?! Да как ты смел?! Я ж тебя… Ёпэрэсэтэ!

В глазах Васильева мелькнула странная искорка:

– Позвольте, товарищ подполковник, я вам кое-что покажу…

Крепко взяв начальника за рукав, он вывел его в коридор, где на стульях сидели Терещенко и Паклин. Невидящими глазами они смотрели в стену, а подбородкам стекали слюни.

– Чего это они, а? – почему-то шепотом осведомился Коротков.

– Позволите рассказать?

– Ну!

– Когда мы шестнадцатого пошли на зимовье, то сначала увидели двух медведей. Они не напали, просто стояли и смотрели. Потом исчезли. Проводник объяснил, что это колдунья их наслала, и они не медведи, а оборотни. Советовал вернуться. Мы не послушались и пошли дальше. Километра через три, на поляне, нас окружили волки. Много, штук тридцать. Тоже стояли и смотрели. А потом стали сжимать кольцо. Медленно, страшно. Я от жути обгадился и потерял сознание. Когда вечером очнулся, мои бойцы уже пребывали в таком, вот, состоянии прострации. Не видят, не слышат ничего. Пришлось вести за руку. На другой день я пошел к колдунье один и без оружия. Дошел, задал вопросы. Она ответила. Вот, товарищ подполковник, такая история.

Все это Васильев проговорил монотонно и равнодушно, как пономарь в церкви.

– Ну, что ж, не справился, значит. Пошлём другую команду! – подытожил Коротков, – А тебя…

Васильев медленно повернулся к нему…

Подполковник в своей жизни повидал и испытал много всякого. И штыковую атаку, и бунт на зоне, и бомбежку, и приступы ревности у жены. Трусом он не был, нет! Но сейчас, заглянув в глаза старшего лейтенанта, он увидел там нечто, заставившее его содрогнуться от ужаса, так, что руки-ноги похолодели. Войдя в приемную, вполголоса приказал секретарше:

– Зина! Всех троих в госпиталь! Нет, в психбольницу!

И старшего лейтенанта Васильева вместе с двумя зомби увезли в Дом Скорби.

Коротков, оставшись в кабинете один, достал из сейфа бутылку армянского коньяку и набулькал себе полный стакан, хотя на часах едва минуло одиннадцать. Выпил врастяжку, закусил пайковой шоколадкой. Полегчало.

«Колдунья, надо же! Бр-р! Ну её на фиг… Не буду никого посылать, и так всё ясно… Но, как бы то ни было, Тики этого надо в розыск объявлять! Представлю его в рапорте как ложноумершего, во! Бывает такое состояние, каталепсия называется, что даже фельдшер со смертью путает! … Ой, где ж его, иностранца, теперича искать-то?»