Илья Тамигин - Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной любви

– Г-м… Да! Здорово! Но я не могу ехать один, – задумчиво почесал нос Костанцо, – Мне нужен помощник. Документы оформлять, подсказать на ухо, нужный параграф подчеркнуть… Референт называется.

– Возьми свою секретаршу!

– Не, Моника не годится… Дело слишком важное, если она проболтается хоть одной живой душе, то Белланостро, конкуренты проклятые, сразу пронюхают, и всё рухнет в одночасье! Они же сразу в Москву ринутся со своими спагетти и вермишелью, и цены собьют ещё ниже. А то и весь контракт перехватят!

Он вынул из золотого портсигара с монограммой сигарету «Лаки Страйк» и прикурил от золотой же зажигалки «Зиппо» (братья, да и Лючия тоже, очень любили золото!). Григорио тоже закурил. «Кэмел». Некоторое время они молчали, пуская дым колечками и спиралями.

– Давай, я Лючию возьму? – вдруг предложил Костанцо, – Она у нас толковая!

– Лючию? Но, она же сроду из Палермо не выезжала! – опешил Григорио, – А как же хозяйство?

– Хозяйство без неё не рухнет, – пожал плечами младший брат, – А ты не думаешь, что пора сестре мир посмотреть, мужа найти?

– Ну да, и она будет там, в Москве, шляться без присмотра! Мало ли, что! – ворчливо пробормотал Григорио, – Наш долг – выдать её замуж девственницей, а там пусть делает, что хочет, замужем, то-есть.

– Братишка! Очнись! На часах не девятнадцатый век! Лючия взрослая женщина! Ей скоро тридцать! Здесь ты, что-то, не много женихов ей нашел за последнее время! Может, она сама лучше справится с этим делом?

– В смысле, найти жениха? В Москве!? Ты спятил! Они же там все коммунисты!

– Ну, зачем же обязательно в Москве и обязательно коммуниста? Я с Лючией и в Рим поеду… и в Нью-Йорк.

Григорио не нашел, что возразить. Сестре, действительно, давно было пора замуж. Да и престиж семьи страдал: не то, чтобы стыдно, но неловко как-то перед людьми, что у сестры мужа нет.

Лючия получила паспорт и подала заявление на советскую визу вместе с Костанцо 7-го мая 1984-го года.

Отпраздновав дембель и отоспавшись, Сергей решил не рассусоливать, и уже десятого мая отправился устраиваться на работу. До армии Сергей проработал три года кузнецом, дойдя до пятого разряда – такая специальность везде нужна! Хотел поступить в институт, но, во первых, так и не решил, в какой, во вторых – было лениво готовиться к экзаменам, а в третьих, он зарабатывал очень приличные деньги, и идти на стипендию было жалко. Так и остался кузнецом. Мать-интеллигентка, преподавательница классической филологии, сначала была удручена, что сын не желает получать высшее образование, но потом смирилась, и даже гордилась, когда Сергей занял второе место на всесоюзном конкурсе «Лучший по профессии». Тем не менее, пока сын был молод и слаб, чтобы успешно отбиться от родительской заботы, она насильно впихнула ему в голову знание латыни и иврита. Ну, и французский, до кучи. Все эти языки застряли там намертво, и Сергей немало удивлял народ и на работе, и, позднее, в армии, читая наизусть оды Овидия или исполняя под гитару песни на стихи Бодлера. Особист даже забеспокоился, не шпион ли рядовой Златогор, но проверка показала, что нет. Командир полка, которому Сергей помогал готовиться к экзамену по французскому для поступления в Академию Генштаба, активно сватал парня в институт военных переводчиков, туманно намекая на блестящую карьеру в… (ну, ты понял, в какой организации, Читатель!), но тот отказался, ибо к армии склонности не имел.

Лена работала на секретном военном заводе, и Сергей, подумав, решил, что пойдет туда же. А что? Надбавки всякие за секретность и вредность, большой отпуск! А если они с Ленкой решат пожениться (то-есть, если ОН решит на ней жениться, Ленка-то давно согласная!), то и квартиру можно будет быстрее получить. Да и ездить близко!

В отделе кадров ему обрадовались несказанно, ибо в кузнецах ощущалась хроническая недохватка.

– Давай, товарищ Златогор, оформляйся, – придвинул ему анкету кадровик, сухощавый дядька в стареньком военном кителе без погон, – Не пожалеешь! Наряды закрывать сам будешь! Четыреста, а то и пятьсот рубликов зарабатывать будешь!

Заполнив анкету и написав автобиографию, Сергей вернул бумаги кадровику.

– Ага, щас посмотрим… – отставник вздел круглые, как у Джона Леннона, очки на сизый, с прожилками, нос, – Так… происхождение из служащих, национальность нормальная… родственников за границей нема… не член… иностранные языки: французским, латынью… Свободно!?

Он поднял недоумевающие глаза на Сергея:

– Это, как это… Говорить, что ли, можешь по ихнему? По французскому?

– Могу! – пожал могучими плечами Сергей, – И читать, и писать – тоже.

– А латынь, это что? – навалившись грудью на стол, полюбопытствовал кадровик, ранее о такой диковине и слыхом не слыхавший.

– Тоже язык, только мертвый, – пояснил полиглот.

– Да кто ж его убил-то? – изумленно распахнул глаза не искушенный в лингвистике труженик отдела кадров.

– Никто не убивал, просто на нем никто не говорит. Потому и называют мертвым.

– Так, раз он мертвый труп, нахрена тогда кому нужен?

– На латыни книг много написано, читать не перечитать! Изучают…

О том, что владеет ещё и ивритом, Сергей в анкете не написал. Мало ли, что. Отношения с Израилем у Советского Союза были неважные.

Книжную науку отставной майор уважал, хотя в жизни не прочитал ни одной книги, кроме «Устава караульной службы».

– Слушай, а скажи что-нибудь по ихнему, ну, по латинскому! – азартно попросил бывший военный.

Сергей прочитал ему стихотворение Вергилия «Весна». Ну, ты помнишь, Читатель, про пастуха и пастушку младую, играющую на его свирели.

– Красивый язык… на украинский похож, – заключил кадровик, ни фига не понявший, но уловивший ритм и мелодику речи, и глубокомысленно добавил:

– Учиться тебе надо, Златогор!

– Да уже всему научили! – досадливо буркнул Сергей, – Я работать хочу!

– А, ну, да… Будешь, товарищ Златогор, кузнецом! Приказ через дня три будет, мы тебе позвоним.

Попрощались за руку.

Михаил за остаток праздников развил бурную деятельность. Он решил расклеить портрет девушки по всему Ленинскому проспекту, особенно в районе универмага «Москва». Но, как решить проблему тиражирования? Ведь в те годы ксероксы и другие множительные аппараты были под замком, и несанкционированное копирование каралось довольно сурово, вплоть до уголовного преследования. Конечно, иногда можно было за коробку конфет договориться с техником и сделать копию нот, любимой книги или картинки… Но сие было в виде исключения, да и не любой-каждый знал, к кому обратиться.

Михаил пошел своим путем: принялся за гравюру. По стали! Шестьдесят на сорок! Дело это трудоёмкое, кропотливое, за день не справиться. Работая по двенадцать часов в сутки, наш художник управился за десять дней. Первый оттиск вышел смазанным, ничего не разобрать, но второй и последующие девяносто девять получились отлично. Девушка, изображенная по пояс, смотрела с остро пахнущего краской листа, как живая, застыв в той самой позе удивления, в которой её запомнил Михаил. Помогавший печатать преподаватель Аскольд Арнольдыч одобрительно причмокнул губами: