Елена Чиркова - Оставьте ангелов без работы

В черную, бездонную дыру в душе отчаянно пихала то, что под руку попадалось: Пашу Савина. А толку что? В дыре ведь дна-то нет.

Бедная, бедная, маленькая девочка. Я уже не рыдала, лишь беззвучно плакала. Это были слезы очищения. Я простила себя. Простила и мать.

Мне стало жаль ее, совсем юную, озадаченную ненужной беременностью от мужа – алкоголика. Потом – страдающую от предательства собственной дочери; смертельно вымотанную ожесточенной войной с Рыжей Томой.

По-новому мне открылся покойный отец, горький пьяница, нелюбимый муж, никудышный родитель. Но это он спас мне жизнь, раскромсав на кусочки направление на аборт. Выходит, хотел, чтобы я родилась.

«Спасибо, папа. – Шептала я, глядя в черноту незашторенного окна, пытаясь различить в темноте его бездны отражение отцовского лица. – Прости меня, папочка».

И я еще долго лежала молча в кровати, а когда чернота в прямоугольнике окна побледнела, моя душа, как замызганная тряпочка, наконец-таки отстиранная в семи водах, радостно воспарила от возможности начать все заново, с прощения, с чистого листа.

ЗНАКОМСТВО С ЕЛЕНОЙ

Лев появился внезапно. Он просто постучал в мою дверь.

– Ну, чувствую, книжечку ты полистала, – лучезарно улыбаясь, приобнял меня Лев.

– Полистала. – Кивнула я. – А можно вопрос задать?

– Задавай, отвечу.

– Почему ты не помог мне тогда, когда меня из общаги погнали. А я просила! Я нуждалась в работе. Протяни ты мне тогда руку, я бы, наверно поверила в тебя.

– А я протягивал тебе руку.

– Когда?

– Помнишь очкарика с газетой?

– Какого очкарика?

– У вокзала. Помнишь, что он предлагал?

– А, ну да. Помню. Газету он мне предлагал.

– Нет, не газету. Он предлагал тебе работу. В газете было напечатано объявление о том, что требуется повар-кондитер в новый ресторан. Ресторан лишь должен был открыться. Ровно к тому времени, когда у тебя врачи сняли бы гипс… Тебя бы взяли на эту работу. С твоей-то кулинарно-поварской сноровкой.

Слезы горными горькими реками брызнули у меня из глаз.

– Теперь это самый лучший в городе ресторан. – Не без сожаления признался мне Лев.

– Ну и еще последний вопросик, Левушка, ну пожалуйста. – Утирая слезы, клянчила я. – Скажи, пожалуйста, как дела у Синицыной.

– Замуж вышла. Шестерых родила! – Мгновенно выдал ответ повеселевший Лев.

– Как и хотела.

– Она хотела, а я помог.

Ну, все, хватит лить слезы, пора приступать к делу, – решительно скомандовал Лев, ладонями вытирая мне щеки. – Ну, что? Настроение каково?

– Во! – Хлюпнув носом в последний раз, улыбнулась я.

– Ну что ж, настроение у тебя бодрое. Я вижу, к подвигам ты готова. Так, что сейчас ты отправляешься знакомиться со своей подопечной, Леной Черепахиной.

– Ценные указания будут? – Дурачась, «по струночке» вытянулась я.

– Будут. Знай, что время на земле и в Царстве Небесном течет по-разному. Вернее, в Царстве Небесном вообще времени нет. Тебе, наверняка, показалось, что ты читала Книгу о Былом несколько часов?

– Да. Именно так мне показалось. Часа два, может быть, три… А сколько времени на земле прошло? Много?

– Около десятка лет. Так что, имей ввиду, похорон, венков и рыданий в Бараке в свою честь ты не увидишь. Ты там давно оплакана. Теперь о тебе многие бараковцы уже и думать забыли.

– Поняла?

– Вроде.

– Тогда срывай с гвоздя крылья! – Озорно подмигнул мне Лев, кивнув на маленькую паутинку, невзрачным пятном сереющую на белой казенной стене.

Ветер свистит у меня в ушах. Но я решаюсь, открываю глаза. Внизу, сквозь толщу влажных облаков сине- зеленым цветом пестрит планета.

Восторг овладевает мной. Я кувыркаюсь и плаваю до тех пор, пока зеленоватая размытость внизу не начинает приобретать вполне конкретные очертания.

Что-то, совсем знакомое, померещилось мне в топографической картинке, в которую я пристально вглядывалась. Сердце защемило. Я не ошиблась. Подо мной простирался Барак.

Я опускалась над селом все ниже. Я могла уже рассмотреть его улицы, ровные параллельные полоски молочных ферм; стадо скота, похожее на кишащую черную лужу с рваными краями; школу, клуб, магазин.

Но вскоре сила небесная настойчиво стала направляла меня на ту «ветку» села, которую Бараковцы называют нижним концом.

Нижний конец – это улица в низине. Болото. Перед домами, вдоль дороги, тянутся заросли камышей. Жителей нижнего конца спасают деревянные настилы. Тротуары, сколоченные из досок, местами прогнившие, местами проломленные под тяжестью блудливых, по осени раскормленных коров, все же предохраняют Бараковцев от черпания калошами жидкой болотной жижи.

Вот и сейчас я разглядела, как к домику, похожему на скворечник, крохотному, но ухоженному и аккуратному, свернув с тротуара, ковыляет старуха. За старухой, едва поспевает, по-видимому, такой же немощный и старый, как и бабка, лохматый рыжий пес. Он, слегка прихрамывая, скоро семенит короткими лапами, порой приостанавливается, чтоб сунуть длинный лисий нос в заросли лопухов или чтобы покусать зубами кудлатый, нечесаный бок.

Старушка открыла ворота. Ворота слишком массивные, до черноты истерзанные дождями, казались очень важными для столь маленького домика. Бабка, вцепившись в тяжелое стальное кольцо, с силой толкнула входную дверь.

– Медведко, Медведко. – Занырнув во дворик, и держа дверь ворот распахнутой, слабым бесцветным голосом позвала пса бабуля. Пес, заслышав зов хозяйки, скрутил хвост колечком, бодрее засеменил лапами, заскочил вовнутрь двора, и дверь захлопнулась.

Я едва успела юркнуть во двор.

В Бараке все друг друга знают, поэтому я без труда вспомнила имя старухи: Нюра.

Селяне бабку не любят, «за глаза» величают халдой и нелюдимкой.

Нюра односельчан ответно не уважает. Ворчит в пустоту, дескать, в Бараке люди злые как собаки. Рычат и лаются на нее за то, что она в лесу всегда первая.

«Опять все выхапала?». – Встретив ее с полной корзиной маслят-сопливиков и вязкой зверобоя на горбу, злорадно «ощупывают» глазами Нюрину добычу завистливые соседи. «А кто рано встает, тому Бог дает». – Робко отбиваясь от языкастых соседушек, бурчит невнятно Нюра, и при любой оказии норовит ходить по задам, с изнаночной стороны деревенской улицы, чтоб лишний раз не столкнуться с Бараковцами нос к носу. Потому – нелюдимка.

Все лето бабка таскается по лесам, да по долам в компании Медведки, сильно похожего на чао-чао.

Зимой – сидя, на лавке у печки, корявыми пальцами тянет пуховую нитку из пригоршни Медведкиной шерсти, прилаженной к допотопной деревянной прялке; по – сказочному, играючи крутит веретено – будут в стужу варежки.