Татьяна Таран - Никто не ангел. Рассказы и повести из Владивостока

– Эта красавица пятнадцать лет ждала, пока тебе понадобится. В стиле «ню», как ты говоришь. Или обнажённая натура, как учили в институте. Посмотри. На выставку я тебе её не дам, не по теме будет. Ну, просто так глянь, зацени. Увидишь не только море в моём творчестве, – Павел встал, подошёл к мольберту и убрал бумагу, закрывающую полотно от взгляда случайных визитёров.

Семибратов, увидев портрет, сначала вздёрнул брови, расширил от удивления глаза до размеров как у обезьянки лори, потом произнёс нечто вроде «йоу» или «ёпрст». Затем наклонился, разглядывая лицо девушки, выпрямился, с изумлением посмотрел на Петрова и снова – на портрет в полный рост. В недоумении он обратился к художнику:

– Пашка! Вот это новости! А ты откуда Лику знаешь? Ничего себе, молчун-отшельник! Употребил в соответствии, что ли? Она ж тут ещё молодая совсем! Каким боком ты с ней? Когда успел? Да ты погоди, она позировала тебе, что ли? Прямо здесь?! – Вопросы сыпались один за другим, без паузы на ответ. – Ну, ты даёшь стране угля, хоть мелкого да много! Ничего мне про неё не рассказывал. Так это до Ирки было или после? Или во время того?

Виталий развёл руками и, так и забыв опустить брови и руки на место, с восхищением смотрел на картину.

– Как же хороша, зараза, а! Ты ж посмотри, какие там прелести-то прятались! Ты видел всё это, что ли? А, Петров? Затворник ты наш… Волк-одиночка. Да ты настоящий волчара, через пень твою коромысло! Что она вот так и стояла, голышом у дверей? Где ты её закадрить успел? Это до того, как она за директора замуж вышла, молодая ж тут совсем ещё? Потом-то вряд ли, когда в ежовых рукавицах оказалась.

Павел не ожидал, что тайна, которую он хранил полтора десятка лет, раскроется в пять секунд. Озадаченный этим обстоятельством, он не знал, как комментировать домыслы друга.

– Так её зовут Лика? – Павел Семёнович не ответил ни на один вопрос Виталия, но задал свой.

– Ну да, Анжелика. Но ей не нравилось, как в романах бульварных, про короля и Анжелику, и она представлялась всем Ликой. Постой, – приятель обернулся к художнику. – Ничего не понял, честно. Девку-красавку голой ты видел, а имя её не знаешь? Как так? Или это не повод для знакомства? Семибратов прищурил один глаз и ждал от Петрова подробностей.

– Не был я с нею. Не раздевалась она, не скалься. Это я нафантазировал. – Художник взял бумажный лист и снова накрыл им полотно. – За картинами приходила. Давно, как директорская жена.

Он уже жалел, что показал портрет. Если б знал, что Семибратов узнает девушку – ни за что бы этого делать не стал. Оправдывайся сейчас, было – не было… Не было! И быть не могло. Не ровня. Держал столько лет в тайне, нет же, гордыня повела. Похвастать захотел? Кто-то рыб рисует, кто-то натюрморты, мода пошла ещё портреты в старинных одеждах писать. А кто-то краску с кисточки смахнёт на полотно – и уже авангардизм, творческий почерк.

«А у меня что? Берег и море? Прилив и отлив? Заезженная пластинка. И это всё, что я могу? А теперь доволен? Портретом этим ты удивил приятеля?» – Петров злился на себя, что показал работу Виталию. Просто он уже смирился с тем, что его муза больше никогда к нему не придёт. И ждать напрасно. Время ушло безвозвратно, почему бы и не показать другу, раз просит. Но дело здесь не в картине, не в том, что она открылась постороннему, а в том, что тайна исчезла. Была только его, личная, знакомая незнакомка. А оказывается, и Семибратову знакомая. Ну, значит, портрет удался, раз узнал её спустя много лет.

– Пашка, картина зачётная, – Виталий уже не улыбался, видя, что настроение у друга испортилось. – Ты молодец, талант в разных жанрах. Ты и в институте был лучшим, завяз только на этом заводе, не поднялся. Но на выставку она, конечно, не пойдёт.

– Анжелика не пойдёт? – Петров перебил Виталия своим вопросом.

– Картина не пойдёт, не впишется в композицию. И Лика тоже, конечно, не пойдёт. Она ж не видит почти, что ей там смотреть. Вернее, как смотреть? – Семибратов, заметив, как нахмурился при этих словах Петров, умолк. Что знает о ней Павел? Хочет ли вообще что-нибудь знать?

– Ты давно её не видел, получается?

Петров вздохнул, передвинул мольберт портретом Лики в дальний угол мастерской. И ответил:

– Ни разу после того, как она приходила сюда за картинами. Директор сменился у нас, уехали, наверное, куда-нибудь. Или другой завод купили. Думал, придёт ещё, но не случилось. Пусть портрет в подсобке и дальше стоит, потом кто-нибудь откопает среди ветоши.

– Так ты ничего о ней не знаешь?

– Нет. Откуда? Пришла, выбрала картины для своего шикарного дома и ушла. Мы и не говорили почти, так, парой слов перекинулись. Ко мне не часто такие ходят. Да я, по-честному, таких и не видел никогда больше. И до этого тоже. Такие только в жёнах у больших начальников. Ну, как запомнил, так и нарисовал. Она, конечно, в платье была. Это я уже нафантазировал тут… Что там с глазами у неё? Ты сказал, плохо видит? Что произошло?

Семибратов сел за стол у стены и жестом показал на стул рядом с собой.

– Садись. В ногах правды нет.

8

– Ты видел её молодой, красивой и здоровой. И я видел. Если б не моё шаткое финансовое положение, ты же знаешь, я «в примаках» у семьи жены, было что терять тогда, то сам бы приударил. Такую девушку грешно мимо себя пропускать. Ну и директор не дурак, не пропустил, хотя на двадцать лет её старше.

Ты же помнишь, какой дефицит всего был во времена перестройки? Ничего в магазинах, шаром покати! Ни одеться, ни поесть, бычки в томате в продовольственных, колбаса по карточкам, кило на месяц на семью. Кошмар, как вспомнишь сейчас…

У меня тёща в первом горпищеторге товароведом работала, нас особо не коснулось. Но со шмотками перебои были. Жена как-то два часа на морозе простояла, чтобы сапоги финские купить в магазине «Елена». Давка, неразбериха, принесла коробку домой, а там два сапога разного размера. Так и носила, а что? Один тридцать восьмой размер, другой тридцать девятый. Хорошо, что в большую сторону непарка получилась, не жали хоть.

Так я к чему? Всю одежду приходилось шить, и, естественно, ценились личные портнихи. Вот Лика и была таким ценным приобретением для женщин с доходами. Для таких, как моя Варвара. Ну ты понимаешь, тесть для единственной дочки ничего не жалел, не я там кошелёк пополнял, откуда мне, с картинами-то.

Это сейчас их называют дизайнерами, стилистами, а раньше просто – портниха. Она с образованием была, институт местный по швейному делу закончила. Но бедная, сама из районного центра какого-то, деревня, одним словом.

После учебы хваталась зубами за город, чтобы не возвращаться домой. Снимала угол в полуразрушенном частном доме возле Технологического института и шила на заказ богатым дамочкам. Кстати, ты замечал, что в том районе все улицы носят названия по фамилиям писателей? Фонвизин, Гоголь, Ломоносов, Некрасов… Я недавно на это внимание обратил, интересная забава. Да ты ж тут безвылазно на этом полуострове, тут у вас улицы сплошь Морские да Портовые… Слушай, есть у тебя чай?