Марина Тюленева - Жизнь без печали

Никиту приговорили к высшей мере наказания. Когда Ирина выходила из здания суда, к ней подошла Софья Грачевская.

– Мы в школе, когда узнали, все были в шоке. Ирина, мы денег немного собрали. Ты приходи в школу, поможем, когда надо.

– Софья Викторовна, – сказала Ирина – Я в вашу школу под расстрелом не зайду. Я вас всех видеть не могу, лично вас тоже. Денег мне ваших не надо.

– Спасибо большое, – перехватила деньги Анна Сергеевна – Тасе памятник поставим.

После суда выписали свекра из больницы, он и после второго инсульта оправился. Он также мог потихоньку ходить, правда теперь, хорошо действовала только одна рука, говорить у него пока получалось плохо. Ирина сама на такси приехала за ним в больницу, помогла дойти домой.

– Что, мужик? Теперь у нас такая вот укороченная семья будет. Давай, мы с тобой правила установим. Ты следишь за Марусей, пока я на работе. Водичкой напоишь, личико вытрешь. Я тебе буду готовить, стирать. Ты только жопу вытирай здоровой рукой, а то в говне весь измажешься, оттирай тебя потом.

По щеке свекра потекла слеза.

– Не реви. Раньше думать надо было. Воспитали ублюдка. Может это ты ему мозги выбил? Это хорошо, что ты почти не разговариваешь, может звиздеть меньше будешь. Я тебе бумагу с ручкой положу. Ты печатными буквами что-нибудь изображай, потом мы с тобой разберемся, что ты хотел.

Анна Сергеевна не могла смотреть на жизнь дочери. Жалость разрывала ее сердце. Но Ирина всегда была спокойна, она хорошо держалась. Иногда от усталости, одна дома, она плакала. Причитала, жалела себя, и снова брала себя в руки. Чтобы ей было легче, она пела. Пела, когда занималась с Марусей, когда готовила еду, стирала и гладила белье, пела даже свекру перед сном. Конечно, она больше пела для Маруси, но ребенку было все равно, она ни на что не реагировала. Свекру нравилось, как Ирина поет, хоть он в душе ненавидел невестку и свою беспомощную зависимость от нее. Ирина хотела только одного, чтобы у Маруси наступило хоть какое-то облегчение. Девочка становилась старше и тяжелее. В городе никто не брался обследовать девочку и дать какой-нибудь точный прогноз. От Ирины отмахивались, не хотелось возиться с ее ребенком, без всякого оследования было ясно, что он безнадежен. Ирине предлагали только помощь в устройстве в специальный дом малютки. Но Ирина не верила, что нет никакой надежды. Вот были бы деньги, чтобы обследовать Марусю в Москве или Ленинграде.

***

У Куминова уже два года не было других отношений с женщинами, кроме, как заурядного секса. Он не собирался заводить других отношений, хватит с него любви. Для секса у него было три пассии, одна в райцентре и две в городе. Одна из них была проституткой. Куминов с дружками, как-то заказали себе тетенек за деньги. Одна тетенька произвела на него особое впечатление. Это была красивая, полноватая женщина, вся какая-то мягкая и приятная на ощупь. Эдакая мадам Рекамье с картины Давида. Мужичок, который их привозил, был почему-то этой пухленькой недоволен, даже пытался ударить ее. Куминов набил ему морду, потом они выпили на мировую, все обсудили, решили, что красотка всегда в выходные будет забронирована за Куминовым, мужичок клянется следить, чтобы ее никто не обижал, и Саньке, как постоянному клиенту, будет скощуха в полцены. Вторая подружка завелась у Куминова случайно. Она была двоюродной сестрой Ангелины Либерман, звали ее Аделина, то бишь, тоже Лина. Почему в этой семье была такая тяга к имени Лина, к слову сказать, родную Ангелинину сестру звали Эвелина, было непонятно. Может быть, у них была какая-то знаменитая прабабушка по имени Лина и всех девочек называли в ее честь, чтобы не путаться, полные имена давались разные. Куминов познакомился с Аделиной на одном из дней рождения у Либерманов. Эта была своеобразная девочка, небольшого роста, худенькая, с длинной неровной челкой, остальные волосы были выстрижены клочками. Одета была в порванную майку, полинялые ветхие джинсы и короткую джинсовую куртку, на ногах мужские ботинки. Сережку она носила только в одном ухе. Всем своим видом она показывала принадлежность к какому-то неформальному течению, какому именно, Аделина сама не знала. Своим скучающим и пренебрежительным видом она показывала свое отвращение к обычным обывателям. На свою сестру она смотрела с полным презрением. Чтобы оправдать свое присутствие, она сказала, что мать заставила прийти, что, дескать, родниться надо. Мероприятие продолжалось допоздна, Куминов предложил Аделине ее проводить. По дороге она спросила:

– Может, чего сообразим?

– Паспорт сначала покажи, – сказал ей Куминов.

– Мне двадцать. Мамой клянусь.

Они зашли в какой-то подъезд. Лина сняла джинсы вместе с трусами и кинула на батарею.

– Мешать будут, – пояснила она.

Куминова больше одолевал смех, чем желание. Девочке видно было подставиться, что высморкаться.

– Сзади не хочешь? – спросил он.

Лина помотала головой. Куминов приподнял ее, прислонил спиной к стене для упора, даже спросил:

– Тебе удобно?

Аделине очень понравилось это его обращение, не то, что остальные, сунул, подергался и все. Куминов не торопился, он наблюдал за ней и сознательно делал то, что от чего больше менялось ее лицо. Лина даже и не ожидала, что случайный секс в подъезде окажется таким классным. Ей нравилось, что он такой сильный, хоть она и упиралась спиной в стену, но, практически, он ее держал на руках. Чтобы не кричать, она вцепилась зубами в плечо Куминова, он морщился: «Господи, она меня покалечит». Потом она ему сказала:

– Слушай, это просто улет! – Куминов равнодушно посмотрел на нее, она продолжала – Давай, как-нибудь еще. Я согласна свиданькаться, когда ты захочешь. Я, конечно, терпеть не могу людей из ваших кругов, но то, что было, это класс!

– Хорошо, я не против. Буду в город приезжать, если что, встретимся.

Они периодически виделись. Лина даже перестала заниматься сексом с другими, зачем размениваться, если тебя имеет такой самец. Хоть он из такой семейки, Аделина органически отторгала все, что связано с партией, комсомолом и тому подобным, но удовольствие, что она с ним получала, не было сравнимо ни с чем. Черт с ним, на время их встреч, можно забывать, что это сын местного партийного вожака. У Аделины не было никакой определенной цели в жизни. Ни работа, ни замужество ее не интересовали. Она любила выделяться среди других, среди этого однообразного стада, ей нравилось, когда на нее показывали пальцем, когда плевались при ее нестандартном виде. Злоба других доставляла ей истинное удовольствие. Она постоянно отиралась в компании таких же нестандартных личностей. Их компанию периодически гоняли пролетарские парни, но Лину никогда не трогали, знали, что она родственница Женьки Либермана. Тот, конечно, уже не «Ангел», но силы от этого у него не убавилось. Поэтому Лина всегда заступалась за своих товарищей, бесстрашно лезла в драку. Завидев ее, кто-нибудь из нападавших, говорил: