Хаксли Уайт - Мертвецы и идиоты. Повесть

Из кухни доносится оглушительный металлический грохот и женский вскрик. Колено рефлекторно разворачивается в сторону двери, но мозг будто плетью хлещет несчастный мениск и обращает ногу обратно к кассе. «Служанкина Библия» ясно дает понять: мое дело ― работа с посетителями. Даже если за спиной фашистские войска прорывают оборону кухни, чтобы с черного входа напасть на Родину, ― не оборачивайся. Ты принадлежишь кассе. Привыкни к кассе. Полюби кассу. Стань кассой.

Я отправляю в бумажный пакет малиновый штрейзель и вензель с орехами. Подаю предыдущему посетителю готовый латте в шероховатом картонном стаканчике. Спустя пару секунд на кухне раздаются тихие разговоры. Видимо, все живы. Нападения на Родину удалось избежать.

На циферблате ― десять пятьдесят. Мы не отработали еще и двух часов…

К полудню мой желудок начал кокетливо напоминать о том, что пора бы подарить ему пару кусочков счастья, а мочевой пузырь ― что он не прочь бы своим счастьем с кем-нибудь поделиться.

– Антон, ж'э юн дезир де поссэ 4.

Камерунец обращает на меня свои ясные очи и, выпалив «апрэ муа» 5, скрывается за дверью подсобки. В такие минуты я не верю, что все люди ― братья. Этот парень явно произошел от особенно гнусной обезьяны. Может, от богомерзкого гибрида обезьяны и ехидны (которая уже сама по себе ― богомерзкий гибрид ежа и клизмы). Что-то тут явно нечисто.

Почуяв запах одинокого продавца, в кондитерскую потянулись очкастые акулы пера. Едва не царапая друг друга плавниками ноутбуков, выпирающих из-под мышек, выстроились в очередь. Целая шеренга людей, каждый из которых уникален тем, что заказывает себе очки «под Вуди Аллена» и рубашку «под дровосека», на полтора раза обматываемую вокруг истощенного тельца. Очаровательно… Все они закажут по одному латте (обязательно растянув первый ударный слог) и будут два-три часа лениво потягивать его, делая вид, что пишут и рисуют в своих ноутбуках. В каждом из них живут Буковски и да Винчи, несомненно, вот только из-под пера выходит в лучшем случае Стефани Майер и пятилетняя Маша из Челябинска, рисующая корову, похожую на гниющий банан.

Ну, да, я злой. Но это исключительно от прилива мочи к центру добра в моем маленьком мозге. Он захлебнулся и умер. Антон, кажется, упал лицом в унитаз и плачет, потому что его нет уже двадцать минут. Впрочем, возможно, это как-то связано с тем, что рабам кондитерской «Жюли» не положен собственный туалет, и мы вынуждены ходить в общую уборную торгового центра, на первом этаже которого уютно втиснулся наш филиал. Нам, мужчинам, более-менее реально успеть в туалет по-быстрому, а вот милые дамы всегда пропадают в сортирном треугольнике не меньше получаса. Именно поэтому девушки в нашем заведении работают официантками, а не кассирами. Если со столов полчаса не убирать грязную посуду, мир не рухнет, потому что при наличии бесплатного Wi-Fi люди, как правило, врастают задницами в стулья и сидят до тех пор, пока не выйдет заряд батареи ноутбука. А вот если им придется отстоять на кассе на одну минуту дольше, чем хотелось бы, ― прощай, репутация, пиши нам, если сможешь. Такой вот толчковый сексизм.

– Мне большой латте, ― молвит добрый молодец с рязанскими кудрями и московским выговором. Модненькая розовая футболка облепила тело, явно рожденное для работы на заводе, но сейчас бережно держащее лупоглазую дрожащую собачонку на согнутом локте. У собачонки маникюр лучше, чем у меня, хотя я вчера вечером очень старался.

– Здравствуйте, ― говорю ему. ― К сожалению, к нам нельзя с собаками.

– Это не собака, ― выпучивая голубые есенинские глаза, возмущается детина. ― Это Бадди.

Господи Иисусе! Это ж Бадди! Как я не догадался?! Но ты прав, мой пышнотелый купидон. Это ― не собака. Собака ― это кто-то, кто может ходить самостоятельно и теоретически способен отгрызть хотя бы полуполупопицу человеку, который нападает на хозяина. А этой штукой отбиться от нападающего можно только используя паническую струю, которую она непременно выпустит.

– К сожалению, к нам нельзя даже с Бадди, ― сочувственно говорю ему. ― На двери висит запрещающий знак.

– Но это же неадекватно, ― выпучивая глаза еще больше, выдает детина. Собачка в свою очередь пучит свои карие, отчего у меня возникают смутные подозрения в том, что сейчас начнет твориться «особая уличная магия». ― Ну, безобразие же, правда?

– Правда… Правда… ― нестройно отзывается очкастая братия за его спиной. ― Беспредел…

– Почему с собаками нельзя, а с детьми можно? ― молвит дева с выражением лица настолько брезгливым, что кажется: в сумочке у нее лежит пресловутое «Мерд» де ша».

«Серьезно, почему с собаками нельзя, а с детьми можно?» ― думаю я. ― «Может, блин, потому что у детей куда меньше шерсти, которая летит в чашки соседей по столику. Может, потому что дети, как правило, делятся глистами и блохами только с самыми близкими, а не со всем окружающим миром. Может, потому что у детей немножко другие функции, чем у собак ― по крайней мере, пока они живут у адекватных хозяев».

Я делаю глубокий вдох и выдох. Снова глубокий вдох и выдох. Понедельник ― день тяжелый. Нельзя терять самоконтроль, нельзя. Мне нужны деньги, мне нужна работа, мне нужно спокойствие. Люди ― идиоты. Как сказал один мудрый человек, не расстраивайся из-за людей, они все умрут. Или мудрый человек этого не говорил, а сразу запостил в контактик?

– Я хочу видеть менеджера, ― заявляет псинолюбивый мальчик.

– Желание клиента для нас ― закон, ― спокойным, как телодвижения удава, голосом отвечаю я. И сразу отлегло. Пусть Еленочка с ними разбирается, у нее давно проблем в жизни не было. ― Одну минуту, я позову администратора.

– А я хочу видеть… а, ну да, ― в глазах детины рябит белый шум. Тупая оборона уронила легкий след на его благородное лицо. Он отклячил губу и ждет Лену. Но одного он не знает: она сожрет его, этого бедного мальчика, мило улыбнется и сожрет. И он купит латте, и положит собачку в герметичную сумку, и станет милым и послушным до тех пор, пока не покинет ЕЕ территорию. Эта женщина ― страшнейший хищник Зауралья; ее мать ― истерика, ее отец ― массовые расстрелы. Но всё это она подает под таким тихим вкрадчивым соусом, что на прошлой неделе в пятый раз вышла замуж за богатейчика, и этот, как три предыдущих, уверен, что бывший муж был негодяй и мерзавец, не ценил тонкой лениной души и оставил ее с разбитым сердцем. Недостижимый уровень мастерства, недостижимый.

Не повезло Лене только с первым мужем. То был брак по большой юношеской любви: настолько большой, что Лена не только согласилась жить в съемной комнатке без евроремонта, но даже сменила фамилию с Романовой на Ковыряйко. Когда мама Лены ею недовольна, она так и зовет ее: «Ковыряйко». Впрочем, с момента первого развода дочь почти не дает маме поводов для недовольства. Даже фамилии – одна краше другой.