Хаксли Уайт - Мертвецы и идиоты. Повесть

© Хаксли Уайт, 2018

ISBN 978-5-4490-1934-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Дин-дон! – в тишине раннего утра таймер духовки всегда звучит как удар хрустальной туфелькой по яйцам.

Из двери на кухню по пояс высовывается основательная повариха, сует в печь пятый противень и жмет на кнопку «продолжить готовку». За стеклянной дверцей уже восемь минут трепыхаются, вспучивают фигурные края и лениво разевают прорези булочки и слойки.

Кондитерская «Жюли» почти готова раскрыть свою дружелюбную, пропахшую ванилью пасть навстречу всем любителям сладкого и мучного: молодым и старым, худым и толстым (по большей части все-таки толстым), счастливым и несчастным.

О, несчастные ― это наши любимые посетители. Пробежавшись растерянным взглядом по витринам, они почти всегда робко указывают пальчиком на самый яркий кусочек торта. Ты произносишь его название, тающее во рту, как сахар, и они кивают. А потом произносят его сами, добавляют еще одно и не могут остановиться до тех пор, пока пирожным хватает места в коробке. А у нас большие коробки, можете мне поверить.

Знаете, почему так много пирожных и тортов называются по-французски? Потому что этот язык делает съедобным и легким всё: предательство супруга, три чемодана с вещами на два дня, плавающий в луково-масляной жиже кусок хлеба… Кажется, сложи горстку кошачьих экскрементов в корзинку и назови это «Мерд» де ша» 1, и стареющие эстетки станут драться за право поставить такую корзинку на самое видное место в гостиной. Я знаю парочку таких, кто стал бы.

Когда наша несчастная посетительница (чаще за утешением в кондитерскую приходят все-таки женщины – мужчины почти всегда предпочтут коньяк с конфетами конфетам с коньяком) идет к двери, я через затылок могу увидеть, что в ее глазах смешивается тихая радость и растущая волна беспокойства. Где-то там, позади грушево-карамельного парфе и пирожного «Иль-де-Франс», уже маячит зловещий призрак целлюлита («призрак бродит по Европе…»). Она понимает, что через неделю будет еще несчастнее, и вскоре у нас не найдется достаточно большой коробки, чтобы сложить в нее все желанные пирожные, а в ее шкафу ― достаточно большого платья, чтобы вместить всю нежеланную ее. Но ведь хочется, очень хочется прямо сейчас, сию минуту забить зияющую пустоту внутри чем-нибудь достаточно вязким! И она говорит себе: сегодня последний раз, а завтра – новая я. Но нет. Завтра – это только завтра.

До открытия пять минут, и, думая о несчастных посетительницах, я ни на секунду не перестаю раскладывать по витринам нежные булочки и хрустящие слойки. В первый день работы у меня аж глаза начали косить от такой красоты: здесь на тебя властно смотрит Сауроново Око свежей клубники, там хрустящий орех пекан так и кричит: «Съешь меня прямо здесь, на кухонном столе», а чуть в стороне стоит величественный, как стареющая куртизанка, торт «Дезир»: «Я не буду звать тебя, ты сам придешь». Шесть десятков названий, шесть десятков вкусов, шесть десятков моих зарплат надо для того, чтобы навсегда насытиться этим великолепием.

Но так кажется в первый день. Через полгода ты понимаешь, что самое вкусное пирожное на земле ― черный хлеб, а если его еще посолить…

Думаю, после такого лирического отступления самое время познакомиться. Меня зовут Алекс. Вообще-то я Леша, вот уже двадцать пять лет как Лёша, но мы, работники кондитерских, все французы, так ведь? Сегодня моя триста тридцать шестая смена. Возможно, последняя, если учесть, что я только что пропиарил черный хлеб (три десятка отечественных денежных единиц за булку) вместо нашей выпечки (самая простая финтифлюшка ― вдвое дороже).

На верхней полке моего книжного шкафа стоит «Служанкина Библия» (вообще-то это «Гид по корпоративному этикету кондитерской „Жюли“», но мой брат настаивает на неофициальном названии). Это свод правил, которые нельзя нарушать, если хочешь улыбаться из-за кассы не только счастливо, но и долго.

«Старайтесь продемонстрировать покупателю все достоинства товара».

«Внешний вид сотрудника должен располагать к себе. Одежда и маникюр неброских тонов, умеренное количество косметики, украшения некрупных размеров. Помните: лучшее украшение работника кондитерской „Жюли“ ― улыбка».

«Не используйте отрицательных конструкций. Вместо „Не желаете пирожных?“ спрашивайте „Желаете пирожных?“. И не переставайте улыбаться»…

И не важно, что единственное достоинство нашего товара ― изящная форма преподнесения всё тех же жиров и углеводов. И ничего, если улыбка мешает говорить. И вовсе не страшно, что фраза «желаете пирожных» звучит как новый вид сексуального извращения. Главное ― не отступать. Беги, Форрест, беги к светлому будущему сферы обслуживания. «Я знаю: есть остров за морем, волшебный затерянный брег,// Где Время забудет о нас и Печаль не отыщет вовек…« 2.

Это Йейтс. Не тот, что снимает фильмы про Гарри Поттера, после которых хочется поплакать, уткнувшись в плечо гиппогрифа. Другой. Мертвый Йейтс. Черт знает, почему вспомнился. В наш век бытового постмодерна уже и не понять, откуда берутся мысли. Знаешь только, что приходят не вовремя и уходят в никуда: неуместные, недопонятые и, в общем-то, ненужные.

Уильям Батлер Йейтс ― моя студенческая любовь. Курсе на втором-третьем у нас случился бурный роман, через два года вылившийся в дипломную работу. О, да, я был филологом, работающим в кофейне, до того, как это стало мейнстримом. Как и десятки других юнцов, покинувших стены языковой гимназии, я мечтал «глаголом жечь сердца людей» или, на худой конец, «ласкать и карябать». Я мог часами насиловать бумагу своими виршами и отрабатывать перед зеркалом таинственный и отрешенно-мудрый взгляд Творца (ну, мне же надо будет давать интервью, когда мир признает во мне гения)…

А теперь самые счастливые минуты моего дня ― это минуты между открытием дверей кондитерской и приходом первого посетителя. Когда можно молчать, и хмуриться, и одаривать отрешенно-мудрым взглядом сияющую чистотой витрину.

Первый покупатель ― это точка невозврата. Иногда его приходится ждать четверть часа, но зато потом сукины дети идут потоком, который лишь изредка прерывается на минуту-другую. И тогда я протягиваю воображаемые пальцы и щелкаю воображаемым рычажком, включая автопилот и переставая думать о пустяках вроде своей жизни.

– Эй, Алекс, ― шипит Антон.

Я оборачиваюсь.

– Забьемся? ― карие глаза блестят, как у ребенка. Три недели назад Антон узнал от соседского пацана слово «забьемся», и с тех пор оно не отпускает его мозг. Мы уже в девятый раз спорим на десятку о том, кто будет первым клиентом дня.