Эйк Гавиар - Гайдзиния

Вода в них чище, чем в покупном Эдельвейсе. После принятия ванны с такой водой я, проведя рукой по груди, почувствовал, как поднимаются соски. Момент смущения. На плече моем исчез суховато красный кружок начинавшегося псориаза – результат частого, преимущественно дешево-алкогольного пьянства и наследства моего отца. Официанты в ресторанах здесь – дружелюбные и вежливые люди, не ждущие от вас на чай, просто открытые; владельцы же ресторанов – друзья Кристофа, бывшие гитаристы или просто спокойные, непретенциозные люди. Все были рады видеть нас со Скинни. Мы были рады видеть всех, дышать, опьянели с бутылки вина не четверых, наелись свежего салата и сыра… И так это было странно.

– Я бы остался здесь жить, – сказал Скинни, – У них тут в городке на десять тысяч жителей пять музыкальных магазинов.

Нет ничего странного и необычного в том, что Селину, врачу по профессии, очень не понравилась война. Тому, кто побывал во Франции (и родом, при этом, не из самой благополучной страны), нет совершенно никакой возможности удивиться общему тону «Путешествия на край ночи», этой истерике француза мирного времени, оторванного от уютных ресторанчиков и кафе, беззаботной по сравнению с кучей других стран жизнью. Селину хватило мастерства, достало таланта, чтобы написать роман (и не один), а вот его балетные либретто (страсть) так и не были поставлены при жизни, как он ни старался. А он старался.

Момент трезвости, тишины и покоя. Я вижу дерево, похожее на сосну. Не очень оно прямое для сосны, думается мне, но это Япония. Здесь нет ничего прямого. Несколько лет назад я читал «Жажду любви» в бессмысленном ожидании Анны, а теперь стою перед могилой Мисимы. И никак не пойму, какого черта происходит.

Определенное количество дней назад (точное число мне не вспомнить – все потонуло в пьяном озере; или это была цифра?) мы со Скинни прибыли в токийский аэропорт Нарита, совершив десятичасовой перелет, прямой. Не сами, конечно, а в качестве пассажиров. Публика в салоне была настроена по-новогоднему, все пили и были такими объемноздоровыми, что с трудом помещались в узких европейских креслах самолета. Даже женщины, и те походили на баварских Хельг, взращенных на чистых говяжьих сосисках, руки толщиной с мою шею, а шеи – толщиной с мою ногу. После взлета, когда с характерным звуком выключились напоминания о том, что надо пристегнуть ремни, все здоровые люди как по команде поднялись (возраста они были среднего, некоторые по виду приближались к сорока годам) и собрались в задней части салона, недалеко от нас со Скинни, уже изрядно заправленные алкоголем.

– Самолет захвачен! – громко сказал один из них, все дружно рассмеялись и принялись пить, шутить (еще более плоско) и вообще вести себя чересчур громко.

В воздухе, на большой высоте, говорят, может лопнуть силиконовая грудь плохого качества. Что-то там такое с давлением связано, то ли оно слишком низкое, то ли высокое, или еще какое, но пустые головы почему-то не лопаются. Хотя людям они зачастую нужны в той же степени, что и фальшивые груди – для декорации. По той же причине – я имею в виду давление – алкоголь ударяет быстрее и сильнее, нежели на земле.

Большие люди, мужчины и женщины, надрались быстро, вели себя мирно, не агрессивно, но очень надоедливо. И это казалось странным, потому что мы летели в Японию, а не ехали местным автобусом в столицу на заработки в качестве нелегальных строителей.

– Надо выспаться, – сказал я, – Не хочу терять завтра время на сон, надо так много сделать за две недели…

– Ага, – ответил Скинни, – но только не могу я спать в самолетах.

Я пожал плечами.

– У меня, кстати, есть фенибут, – сказал Скинни.

– Серьезно?

– Ага.

– Откуда он у тебя? Это вроде транквилизатор, не самый слабый, его только по рецепту выдают.

– Да? Я не знал. Он у меня давно уже. Много лет, я его когда-то с собой от аллергии брал. В Штаты. Никто не остановил на таможне.

– Дай мне.

Скинни достал сумку из багажного отсека над головой, порылся, вынул вскрытую упаковку. Блистер. Протянул мне.

– Транквилизаторы – именно то, что мне нужно. Сам-то будешь?

Скинни покачал головой.

Я выдавил все таблетки и по очереди закинул их в рот, запил водой.

– Мы вроде как должны проговорить или даже придумать номера своих выступлений stand up comedy. На пошльвский промоушен от Кри-кри, – сказал Скинни, – У тебя там что-то было заготовлено?

– Ага, было. С собой даже. Надо достать… Но неохота.

– Хрен с ним.

Я наслушался Ричарда Прайора, Билла Хикса, Джорджа Карлина, Эдди Иззарда, в познавательных целях погонял Сэма Кинизона (он не понравился ни мне, ни Скинни), Ленни Брюса и еще много других.

– Есть у меня всякие идеи, некоторые записал, – сказал я Скинни, – Выйдем на сцену, доверимся судьбе и будь что будет.

– Я в своей жизни никогда на сцене не выступал.

– Я тоже, но уверен, что это мне понравится. Мне уже нравится. Я чувствую.

– Ага. Мне наверное тоже.

«Все будет так, как мы захотим,» – говорил я Анне и она соглашалась. Верила ли она мне? Смотрела она на меня, как это может делать только очень молодая, влюбленная, непосредственная, может быть, невинная, и довольно храбрая девушка. С задором и любовью. Но невинной она не была. Как не был я человеком сильной воли. Но мы закрывали на это глаза.

Как-то я лежал на полу, рядом сидела Анна, блестящие глаза, близость двух человек противоположного пола, молодость, желание, проходящее волнами по телу и душе, самодостаточность, потому что мы вдвоем и ничто нас не разъединит. Волосы Анны были убраны в косу (потому что мне так нравилось), однако к тому моменту, когда мы уже спокойно могли находиться рядом друг с другом, часть волос выбилась, они смешно стояли над ее лбом и топорщились в районе висков, даже походили на легкий, полувидимый венок, придавали Анне такой смешной и милый (не подобрать более подходящего слова) вид. Я не мог не улыбаться, глядя на нее.

Анна мягко задрала мою футболку и положила руку на живот.

– Ты, иноземное существо, – сказал я, не переставая улыбаться, – Как только ты согласилась полюбить меня, простого смертного?

Анна протянула руки и обняла меня, прижалась головой к моей груди. Потом поднялась к лицу, придвинулась близко, от ее теплого дыхания защекотало нос.

– Нет! Нет! – полушепотом сказала она, – Это ты… иноземное существо. Я так люблю тебя! Я так люблю тебя!

Часто она напоминала мне маленькую девочку, любознательную. Когда протягивала руки, чтобы обнять меня, когда подолгу не отрывалась от меня, когда задорно смеялась и дурачилась, делая нарочито глупое лицо или показывая пьяную муху, когда… И тем сильнее был контраст с реальной жизнь, о которой я ничего практически не знаю и которая мне кажется театром абсурда. Плохо срежиссированным, с пустоголовым клоунами, не лопающимися как силиконовые груди, но назойливыми. И тем сильнее был контраст с тем, что происходило потом. Да и было до меня, и во время отношений.