Элайн Нексли - Вивиана. Наперекор судьбе

Казалось, все было так прекрасно. Молодые люди обменялись словами приветствия, улыбались и кланялись друг-другу. Но никто из присутствующих не знал, какие бури бушуют в их сердцах, какая тоска тяжелым камнем лежит на душе. Графиня, стоявшая в нескольких шагах от дочери, не увидела слез в ее глазах. А почему Клодия плачет? Она девушка и ее обязанность перед семьей и родом: выйти замуж и родить сына, а лучше не одного. Кто задумывался над чувствами несчастной девочки, которую, подобно птичке, вырывают из родного гнезда и сажают в золотую клетку? Кто понимал, что жизнь с нелюбимым и чужим мужчиной – горше за смерть? Каково это – уехать из родной страны, жить в полудиком городе, далеко за морем, с посторонним шотландцем, которого нарекли супругом в тишине часовни?

Я на несколько минут закрыла глаза, было невыносимо смотреть на внутренние, душевные страдания Клодии. Так получилось, что место графской дочери было рядом со мной, и, убедившись, что все заняты разговорами с его светлостью, я тихо прошептала:

– Леди Клодия, я соболезную вам, – водянистые глаза девушки вопросительно посмотрели на меня:

– О чем вы, миледи? Сегодня мой праздник, моя помолвка.

– Вы можете говорить это другим, бессердечным аристократам, я же все сама прекрасно вижу. Ваша сердечная боль не утихнет, пока…

– Довольно. Я попрошу вас не вмешиваться в мою личную жизнь и чувства, – перебила Клодия, отпивая глоток бургундского вина.

– Как хотите, – я принялась за свое кушанье, но не дотронулась до спиртного, поскольку понимала, что не должна терять трезвого рассудка.

Уловив удобный момент, я отыскала в толпе Джона. Он стоял в центре, блистая своей красотой и могуществом. Десятки любопытных глаз смотрели на своего феодала, дарили подарки и поздравляли.

– Ваша светлость, мне необходимо с вами поговорить. Наедине, – графа, похоже, такое заявление удивило. О чем легкомысленная девчонка может тайно говорить с всемогущим милордом? И все же, ради приличия и этикета, Джон согласился, удалившись со мной в дальний угол зала, к камину. На хрустальном столике стоял графин с французским вином, фрукты и сладости. Граф налил алое, густое питье в мой кубок, но я даже к нему не притронулась.

– Говорите, миледи, я вас слушаю, – и тут передо мной предстала самая сложная задача. Сказать прямо я не могла, а на намеки просто не хватало ума и смелости. Пришлось выкручиваться так, что речи казались просто бессвязным бормотанием.

– Милорд, а…вы знакомы с Ричардом Зингом?

Бокал застыл в руке Джона. Отставив кубок, он внимательно посмотрел на меня, будто ища ответы на свои вопросы. Я же прямо сидела, дожидаясь слов его светлости.

– Что…вы имеете… в виду?

– Вы знаете Ричарда Зинга, барона Кентербери? – сформировала я вопрос по-другому, хотя все равно понимала, что честного ответа не дождусь.

Джон, судорожно сглотнув, еще раз посмотрел на меня, но на этот раз проговорил: – Да, разумеется, я знаком с его милостью. Ричард Зинг – мой лучший друг и соратник. Именно я присвоил ему титул барона Кентербери. Но, что в этом такого? Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Ваша светлость, возможно, вы знаете и о сомнительной репутации своего близкого товарища? Не так ли? – продолжала парировать я, с наслаждением наблюдая, как лицо Джона становится белее мела.

– О какой сомнительной репутации вы говорите?! Барон Кентербери – порядочный гражданин своей страны и верный раб Короны! Еще вопросы есть?! – почти кричал граф, чем привлек внимания многих присутствующих.

– О, милорд, почему вы так нервничаете? Успокойтесь, разве я сказала что-то…опасное? Я готова хранить ваши тайны до самой смерти. Если, конечно, вы посвятите меня в них, – я щелкнула языком, наклонившись к графу и налив ему в кубок еще вина. Граф судорожно его выпил и принялся наливать еще, но я, положив ладонь ему на запястье, тихо прошептала: – Еще немного и вы опьянеете. А наш разговор должен быть трезвым, – выпрямившись, я с вызовом посмотрела в глаза графу: – Я обо всем знаю, милорд. Довольно упираться, – немой страх застыл в очах Джона, а бокал, сжимаемый его пальцами, едва не треснул:

– Что…знаете?

– Ричард Зинг убил фрейлину ее величества – Каримни дел Фагасона и Беренгарию Навваро, – я проговорила этим слова шепотом, не желая, чтобы кто-то об этом слышал. Но Джон, вскочив с кресла, опрокинул стол и, крича, схватил меня за руку, насильно подняв:

– Ты совсем с ума сошла, гадкая девчонка! Да я вырву твой змеиный язык и брошу на съедение собакам! – если бы не графиня, которая, услышав крик, подбежала к нам, его светлость, наверно, ударил меня и вышвырнул из зала. К счастью, Джельф сразу смогла привести супруга в чувства. Разогнав толпу любопытных и приказав, чтобы продолжали торжество, графиня сказала мужу:

– Вы совсем потеряли рассудок от вина, Джон. Вы – граф Оксфорд, у ваших ног великое графство! Как вы могли накричать на невинную девочку, нашу почетную гостю?!

– Вы ничего не знаете, мадам! Та змея, которую вы называете невинной девочкой, выпустила на меня свой смертельный яд! В ее руках моя жизнь и смерть! – граф был в нетрезвом состоянии и, разумеется, Джельф не приняла такие слова в серьез, но все же ради осторожности спросила:

– Что вы имеет в виду?

– Вы ничего не знаете, графиня, и это к добру! Я не обязан перед вами отчитываться! Пусть продолжают праздник, я же устал и хочу спать, – растолкав слуг, граф побрел к двери. Графиня же стояла, непонимающе уставившись на меня.

Нежный шелк сорочки заскользил по ногам, упав на мягкий ковер. Маргарита, переступив через груду одежды, шагнула вперед, к ложу, на котором полулежал ее господин, ее возлюбленный, ее мужчина, ее Джон… Граф печально смотрел на женщину, ради которой много лет назад отрекся от жены и ее ласки.

Как только эта рыжеволосая бестия появилась в замке, Джон не переступал порог супружеской спальни, не прикасался к Джельф. Жена стала казаться графу пресной, серой мышкой, тогда как Маргарита, блеща своей красотой и молодостью, завораживала с первого взгляда. Но он ее не любил… Джон понял это совсем недавно, когда страстные порывы стали утихать. Да, мадам де Шатильон, безусловно, прекрасна, хитроумна и обаятельна, а в постели напоминает сладостную львицу. Обладать такой – высший подарок, но лишь на короткое время, когда старое надоедает, а новое еще не нашлось. Граф этого не понимал, не хотел понимать. И теперь, когда к нему пришло осознание того, что он долгие годы обладал той, к которой не испытывает никаких чувств, стало страшно. Любовь и влюбленность – совершено разные вещи. Марго он знал, как любовницу, но далеко не как женщину с чувствами. Любила ли графа Маргарита? Да, безусловно, любила, любила по-настоящему, по-живому, но, поняв, что взаимности ей не ведать, закопала свои чувства глубоко в душе и никому о них никогда не говорила. Четырнадцать лет, долгих и томительных… И все это время постель графини была холодна и пуста, а ложе Джона полыхало от любовных ласк мадам де Шатильон. И сегодня вечером, когда эта кареглазая женщина устроила ссору с графиней, Джон впервые почувствовал к ней отвращение. Но то, что существовало долгие годы, тяжело оборвать за один день. Теперь, смотря на стройное, обнаженное тело любовницы, его светлость не испытывал ничего, совершено ничего, хотя на душе веяла вьюга из-за последних происшествий.