Юлия Щербинина - Конрад. Дух ягуара

Вопрос религии тоже вызвал интерес. Оказалось, что люди поклоняются духам своих умерших предков и другим живущим когда-то на земле, отдают им дань уважения в храмах, где в залах захоронения покоится прах усопших. Там же люди молятся своим предкам, просят благословления или благодарят за помощь на жизненном пути.

Мне некому было молиться, а чувство благодарности я испытывал только к Гарине и леди Аделит. Для меня у веры нашлась более интересная сторона.

Как выяснилось, обожествляются не только духи умерших людей. В храмах, на улицах, в каждом доме держались обереги-тотемы в виде выструганных из дерева животных и птиц. В замке маркизы их было несколько – в вестибюле, в библиотеке, в столовой, в каждой гостиной, в спальне Гарины. Пороги хозяйских покоев я никогда не переступал, но знал, что и там обитают деревянные хранители. Были они наверняка и в комнатах прислуги. Только у меня одного вместо тотема на стене висела страшная маска смертника. Вездесущий Демиар частенько захаживал ко мне и проверял, точно ли бывший заключённый каждый день вспоминает, «кто он есть на самом деле».

Гарина предлагала мне купить с первого жалования оберег в виде близкого по духу зверя, но узнав, кому я отдал предпочтение, странно изменилась в лице.

– Больше никогда и никому не говори об этом, Конрад, – полушёпотом сказала она, забрав у меня свой тотем ‒ сову с расправленными крыльями. – Чёрный ягуар считается порочным зверем, чей дух причиняет людям зло и страдания. Его считают воплощением низменной и кровавой природы человека, причиной всех несчастий и войн.

– Но мне ближе по духу именно этот зверь, – не сдавался я.

– Есть и другие хищники. Волк, кошка, барс, рысь. Ты можешь выбрать кого угодно.

Воспоминание о замученном надзирателем ягуаре не отпускало, и я так и остался без своего духа-хранителя. Любовался чужими тотемами, глазел на полки торговых лавок, но памяти чёрного хищника не изменил.

На первом месте из всех моих жизненных приоритетов была, разумеется, служба.

В королевстве наступило мирное время, опасность для королевской семьи миновала, и по большей части мне приходилось просто везде ходить за хозяевами, всеми сразу и по отдельности, когда те совершали прогулки, походы по торговым лавкам, храмам, поездки в столицу. В пределах Эстелии, провинции, в которой мы жили, семья маркизы особо в охране не нуждалась. Мне приходилось лишь везде сопровождать хозяев и создавать устрашающий вид, служить у леди Аделит и мисс Дионы носильщиком покупок или подающим зонтики, напитки и веера.

Зато за городом и по дороге в Сант-Валлис, куда семья изредка отправлялась погостить к королеве, неприятностей хватало. Многолетняя война с Кайергардом окончилась, но по местам сражений, бывшим вражеским привалам и просто диким местам до сих пор околачивались мародёры и бандитские группировки. Страдали от них в первую очередь мирные путники, но со мной королевская семья всегда была в безопасности.

По указанию леди Аделит, меня снарядили не хуже, чем во время моей первой и последней битвы с Кайергардом. Чтобы не растерять боевые навыки, с благословления хозяйки, я часто упражнялся на рыцарской площадке лорда Демиара, а он не забывал при этом всякий раз неистово скрипеть зубами.

Леди Аделит, мисс Диона и лорд Демиар, хоть и относились к одной семье, оказались абсолютно разными людьми. Под каждого приходилось подстраиваться, к каждому искать особый подход.

С хозяйкой было проще всего. Услужливость, внимание, капелька скромной лести, готовность броситься за её платком и в огонь, и в воду. Чаще, правда, в хлюпкую грязь или на пол. Маркиза ценила такое отношение и восторгалась мною больше, чем декоративными собачками или вкусом любимого десерта. Однако в моменты непогоды её настроения – после ссоры с супругом или каких-то других проблем – ни в коем случае нельзя было давать знать о своём существовании. Лучше исчезнуть из-под её бушующего смерча или притвориться тенью.

Стоит ли говорить о том, как обращался со мной лорд Демиар? Злопамятный и мстительный рыцарь навсегда запомнил, как ему «нашли замену» после его оплошности с Дионой, и не упускал любой возможности отыграться. Он ни разу не назвал меня по моему обретённому имени. Шестьдесят седьмой, смертник, раб, клеймённый, «Эй, ты!» – были его обращения в стенах замка. Так вся прислуга быстро догадалась о моём тёмном прошлом и популярности мне это не прибавило.

Слуги и так старались держаться от меня подальше, а лорд Демиар позаботился о том, чтобы весь замок меня ещё и возненавидел. Кроме, разве что, хозяев, но здесь уже виновата наивность сердобольной маркизы, которую провёл вокруг пальца беглый преступник, подстроив спасение драгоценной дочери. «Но ничего, скоро пелена благодарности спадёт с глаз ослеплённой женщины, и та наконец увидит, кого приняла в дом. Тогда-то пощады ему ждать не придётся», ‒ подобные мантры срывались со злых уст слуг едва ли не при каждой встрече.

Мои несуществующие грехи расписывались рыцарем в таких изощрённых и немыслимых деталях, что я стал олицетворяться у слуг порождением кровавого духа ягуара. Некоторое внешнее сходство с этим зверем окончательно подпортило мне социальную жизнь, и я был просто вынужден держаться ото всех в стороне или прятать светло-карие, почти жёлтые глаза. От греха подальше.

При любом удобном случае лорд Демиар не забывал оскорбить и унизить меня в присутствии слуг, получая от них всяческую поддержку, подвергнуть наказаниям в виде грязной работы по замку, пусть даже за то, чего я не совершал. Как сбежавший пожизненно заключённый может быть не виноватым во всех грехах? А неожиданные удары кулаком в живот, под дых или по лицу – так, чтобы не видели Аделит и Диона – и вовсе вошли у хозяина в привычку. Молчать, терпеть издевательства, выполнять все приказы. Больше мне ничего не оставалось, но ничего нового для меня в этом не было. Я провёл так всю свою прежнюю жизнь.

С Дионой ситуация оставалась неоднозначной. Она подрастала и менялась, была то капризна и вспыльчива, то игрива и жизнерадостна, то опечалена, сама не понимая отчего.

Первые годы мы с ней были почти друзьями, насколько возможна дружба между слугой, бывшим заключённым, и хозяйкой королевских кровей. Она частенько болтала при мне обо всём на свете, а я ничего не имел против. Потом Дионе исполнилось пятнадцать лет, и по непонятной причине всё начало меняться, в первую очередь, она сама.

Месяц за месяцем, постепенно, но очень быстро, Диона обратилась ярой противницей устоявшихся порядков. Всё ей стало не то – и этикет, и распорядок дня, и обыденные правила, платья, что ей шили, причёски, которые ей делали. Против всего бунтовала моя юная хозяйка при семье и слугах, срывала вместе с клоками волос многочисленные заколки, отталкивала посуду с нелюбимой отныне едой, дерзила кому ни попадя, хлопала дверьми, голодала, но назло всем не выходила из своей спальни.