Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

– Эй, дружок, ты как там? Готовься, скакать будем без промедлений и остановок. Единственный привал – на паромной переправе. Сможешь, надеюсь, уснуть в седле?

– Смогу, – крикнул я в ответ. Думаю, смогу. Задница уже успела одеревенеть.

С того дня, если кто меня спросит, какая служба самая неблагодарная и тяжкая, я тотчас же без запинки отвечу: ну разумеется «гвардейский гонец»! Так-то я сперва думал – это он меня стращает насчёт сна прямо в седле; думал, будет у нас и привал, и ночёвка. Но, оказалось, нет. Как и обещал, гонец гнал скакуна всю ночь попеременным аллюром, то притормаживая до рыси или быстрого шага, то разгоняясь до галопа, впадая иной раз в карьер. Спать или хотя бы дремать при этом сумел бы разве что покойник; да и то, самый что ни на есть мёртвый-примёртвый, мертвее некуда.

Я же оставался жив, и, потому, проклинал всё на свете вплоть до самого утра, пока Гринлаго не показался на горизонте. Гонец как раз на шаг перешёл и, поняв, что я после ночи оклемался, сунул мне под нос открытую флягу. Я принял, поблагодарил, отхлебнул. Думал вода, вино или, может, эль какой, но оказалось – похлёбка жиденькая. О том, что может быть отравлено, даже не беспокоился. За весь вчерашний вечер и всю ночь была у него сотня возможностей на меня напасть, так что травить сейчас – лишь яд переводить.

Промочив горло и прокашлявшись от дорожной пыли, мне удалось-таки уговорить гонца остановиться. Спрыгнув на дорогу и едва удержавшись на ослабевших ногах, я отошёл к обочине и неровной походкой поспешил к ближайшим кустам.

– Ты там живой, парень? – поинтересовался гонец, пока конёк его гарцевал из стороны в сторону. Зверь, мерзавец, похоже, даже и не помышлял об усталости. Наездник тоже спешился, взял коня под уздцы и напоил из той же фляги.

– Сейчас, – ответил я не оборачиваясь, – нужду справлю, и буду живой.

Тот только усмехнулся, похлопал конька по шее, да и снова в седло запрыгнул.

– Слушай, добрый человек, – закончив дела, спросил я его, – может я, это, дальше сам дойду? Пешком в смысле. До города-то всего ничего осталось. А то чую я, если снова в седло сяду, с десяток вёрст мы проедем, и конец мне настанет.

Гонец снова усмехнулся, но руку невзначай на притороченном хлысте задержал.

– Нет уж, парень, у меня приказание тебя до ворот доставить и там старшине сдать. Так что давай-ка, не выдумывай, забирайся. Совсем немного ещё потерпеть осталось.

Я тяжко вздохнул, потёр поясницу, но, в итоге, всё равно подчинился.

Тем не менее, остаток пути прошёл легче, чем ожидалось. У самых ворот гонец меня ссадил, стражникам какой-то свиток вручил, махнул на прощанье, да по улицам города помчался. Цокот копыт его лошади мне ещё долго слышался. Или мерещился.

Я чувствовал себя премерзко, устало и обездолено. Выглядел, думаю, и того хуже. Однако отпускать меня никто не спешил. Стражники сказали, что им сперва велено меня к старшине привести; он, дескать, должен переписать и заверить мои показания. Только вот на месте его не очутилось – у него, видите ли, служебные дела , – потому-то пришлось мне ещё и его дожидаться. Ну а когда явился этот самый старшина, выдыхая винные пары не хуже, чем дракон выдыхает пламя, тут-то я окончательно присутствия духа потерял.

Благо, пока его дожидался, успел лишний раз поразмыслить что и как говорить, дабы чего лишнего не сболтнуть. Найденную артану убрал в кошель, а вот чаандийский серебряник, от греха подальше, хорошенько так в одежды запрятал. Чтоб не отсвечивал.

До собора, вымотанный и оголодавший, добрался я только затемно. Зол был как собака, уже жалел о своей затее поехать. Но и тут незадача. Нынешний день был десятым днём последней августовской декады. Последний день летнего Равноденствия. Храмовые и церковные ворота были затворены для страждущих. Таков порядок. В соборе тоже ни в одном оконце не было видно ни отблеска свечи или лучины. «Но ведь хоть кто-нибудь же должен был там оставаться! – рассудил я. – Разве ж пристало божьему дому пустовать?».

Перепрыгнув через низенький декоративный заборчик, с трудом разбирая дорогу перед собой, я отправился выискивать чёрных ход. Пожалел, что не было у меня при себе ни лампы, ни факела, ни хотя бы огнива. Мог бы хоть пучок сухих трав запалить. Каждый мой шаг средь тиши и спокойствия храмового палисада казался непростительно громким. Время от времени мне даже чудилось, что слышу я чьи-то посторонние шаги. Но то лишь разыгравшееся впотьмах воображение. Наконец, нашёл я чёрных ход. Постучал. И ничего.

Минут десять, а то и поболее того, колотил я в дверь, пока не разглядел в оконцах плывущее в мою сторону зарево свечи. Трижды гаркнул ключ в замке, скрежетнул засов, и вот дверь со скрипом и стоном отворилась. По ту сторону парнишка стоял, тщедушный совсем и с глазками немного косыми. Острижен по-обычному; светлые волосы на голове словно соломенная шапочка лежали. В одной руке он держал связку ключей и подсвечник с едва тлеющим огарком свечи, а другой – прижимал к себе черенок от швабры, будто это у него кавалерийская пика была. Соборный служка; один из дюжины. Прежде я уже видел его в округе, выполняющим разные поручения, но, до этого, ни разу с ним не заговаривал.

– Доброго вечера, – начал я, звуча донельзя вымученно. – Могу я пройти внутрь?

Мальчуган, однако, сразу не ответил, задумался; а пока он медлил, меня обдало прохладным полуночным ветерком. Скорей инстинктивно, нежели намеренно, подался я вперёд, к теплу, но светловласый служка, всё так же молча, дорогу-то мне перегородил.

– Эй, я друг и… – «как же там это слово было?», – протеже отца Кристофера Славинсона. Я уже не раз тут бывал и сейчас вот тоже пришёл просить крова. Пусти.

Мальчишка покрепче сжал черенок в своей руке. Чуть дрожащим голосом ответил:

– П-прощения просим, господи, но… я вас не знаю!

Я медленно, с присвистом, выдохнул. Протёр отяжелевшие свои веки.

– Да я же здесь десятки раз уже останавливался! – сказал.

– Я не видел.

– Тогда вот так. – Снова вздохнув, я подал ему чуть измятое рекомендательное письмо, – Это как раз от отца Славинсона. Он сказал, что с этим меня точно пропустят.

Мальчишка неловко взял конверт, поглядел, покрутил так и эдак. Даже понюхал. Губы его что-то неслышно пролепетали, ну а после он вернул конверт мне со словами:

– Я читать не умею, господин.

Я аж поперхнулся: «Ну так подай его тому, кто умеет!», – выпалил во зле.

– Так нет никого. – Служка вновь вцепился в черенок, будто стоять без него не мог. – Старший настоятель в отъезде; братья, чтецы и монахини ныне отправились по домам и ночлежкам. Даже сама светлая метресса Дарна… – тут он запнулся.

– Ну, а с ней-то что не так?! – вопросил я, нахмурившись.