Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

– Так, я чего-то недопонял!..

Вся четвёрка вновь взорвалась смехом, да принялась обмениваться дружескими похлопываниями по спинам и плечам. Аж стол ходуном ходил, кости так и подскакивали.

Принесли три пива. Бородачи пророкотали что-то на своём родном, чокнулись и опрокинули по пол кружки каждый. А затем вновь за игру взялись. Ненадолго, впрочем.

– Мать моя света дневного не видывала!.. Да это ж у меня Каравелла выходит. Каравелла , етить вас в бороды! Ха! Вот это я понимаю. Ну-ка, Бурдин, да-ка мне руку.

Названный Бурдином, всё так же очумело глядя на кости, протянул ладонь, и лишь затем осознал, что это оказалось ошибкой. Сорвавший куш дворф взгромоздился с ногами на стол и принялся, хохоча, вытанцовывать что-то невразумительно, что выглядело как беспричинно скачущий на месте камень. Пиво плескало во все стороны, звенели монеты. Как столешницы выдержали это безумствование, ума не предложу. Однако ж добрый люд дворфа поддержал и через миг-другой нашлись те, кто принялся ему в такт рукоплескать.

– Вот так! – подбадривал он себя. – Вот так-то! Жалую всем по дополнительному броску! Как ни крути, вам меня не перегнать, худобородые. Ваши денежки теперь мои!

– Сядь уже, Яшик, довольно кривляний! Всё равно тебе не удастся стать большим посмешищем, чем ты и так являешься. – С этими словами один из его соседей протянул свои пятерни, дабы усадить смутьяна, но тому всё как с гуся вода. Вертлявый оказался.

Однако, удача изменила отплясывающему на столе дворфу, и уже в следующий миг он сам, запутавшись в своих же ногах, потешно опрокинулся и грохнувшись оземь.

– У-ух! А-ах! – причитал бедняга, пока ему помогали подняться. – Клянусь чем-нибудь блестящим и очень-очень дорогим, кажется, я поломал себе… хандрильсон!

Тут уж захохотали все, кому только посчастливилось это услышать. Да чего уж говорить, я и сам засмеялся в голос, до того оказалось заразительно. Хандрильсон – самая популярная острота в репертуаре любого низкорослого бородача. Шут его знает, откуда она пошла, но от представителей дворфьего народца слово это услышать можно чаще, чем слова: «Деньги», «Борода», «Пиво», «Моё» и «Не трожь, пока я монет не увижу, усёк?!».

А вся суть проста: если дело в некой красавице, то «разбитый хандрильсон» будет означать стенающее от неразделённой любви сердце; в разговорах о сражениях и битвах «сломленный хандрильсон» следует понимать, как поверженного наголову противника; ну а коли назревает кабацкая драка, то обещание «отпинать по хандрильсону» будет значить, что одному из драчунов следует особо усердно прикрывать собственный пах. Иначе беда.

Шутка в целом-то довольно обыденная, однако сухая, сварливая манера дворфской речи, в купе с их напыщенной непосредственностью, подходила к ней как нельзя лучше.

Наконец смешки поутихли, ну а я, просто взглянув в этот самый момент в сторону, заприметил некую фигуру, кутающуюся в накидку и набросившую капюшон на всё лицо. Незнакомец обходил ярмарку держась домов, и я, глотнув квасу, отметил про себя, что если он намеревался привлекать к себе меньшее внимание, то получалось у него скверно. Человек этот был невысок, опирался на клюку и забавно подпрыгивал при каждом шаге. Что-то в нём показалось мне смутно знакомым, но так сразу и не скажешь, что именно.

– Да уж, надо признать, староват я для такого… однако ж того стоило, верно, э?!

Упавшего дворфа, всего помятого и в дорожной пыли, усадили на место, и он, всё ещё посмеиваясь над собственной выходкой, стал заглядывать в каждую стоящую на столе кружки. Не иначе как выискивает ту, в которой побольше. Нашёл, и тут же к себе пододвинул. Прямо за ним, меж десятков голов, мелькнула фигура незнакомца с клюкой.

– Ты дурила, Яшик, расплескал моё пиво и потому не уйдёшь отседа, пока нового мне не купишь! – названный Бурдином поднял свой табурет и уселся рядом. – Ну а пока несут, поведай-ка ещё разок, за что тебя близь переправы-то той приняли?

Веселый смутьян Яшик, отправив разносчицу за очередным пивом, посуровел:

– А, нечего рассказывать? Гвардейский досмотр! Сказали, дескать, какая-то банда ни то северян, ни то дезертиров кого-то там порубила, вот они и вынюхивают что к чему.

При этих словах я едва последним куском лепёшки не подавался. Проглотил его, – уже и вкуса совсем не ощущая, – облизал жирные пальцы, да и целиком обратился в слух, потягивая квас и поглядывая на неизвестного с клюкой. Всё ждал, когда тот оступится.

– В общем, – продолжал дворф, – то были ребятки серьезные. Давай, говорит, свои бумаги и всё, что везёшь, показывай. А у самих арбалеты наготове и ладони на рукоятях мечей. Полезли, значит, фургоны мои проверять, а я сам гляжу, мимо телега, полная тел, проезжает. Только сапоги с башмаками из-под простыней и видать. И кровища всюду. Я пригляделся, кто б это мог быть, но только одного рассмотрел, обнажённого по пояс, с огроменной дыренью в грудаке и всего по самую шею и лицо наколками забитого…

Дальше я бухтение дворфа уже не слушал. Мне и так хватило. Клановые наколки, покрывающие руки и грудь, но, в особенности, лицо и шею, мне были хорошо знакомы. Даже не требовалось знать, что они изображали, – я и без того уверовал, что Яшик видел не кого-нибудь, но хорошо знакомого мне норда из команды контрабандистов, коего все называли странным именем Хааной. Если, конечно, это и впрямь его имя. Остальные про него рассказывал мало и скупо, а сам он был нем, – хотя иной раз казалось: вот-вот слово проронит, – но то едва ли мешало ему оставаться чутким охотником и следопытом всё то время, что я его знал. Даром что не притрагивался ни к какому оружию, окромя секиры.

И вот теперь, если верить этому дворфу и моим домыслам, он был мёртв.

Даже не зная этого наверняка, тяжкая тень опустилась на моё сердце. Я помрачнел и, взболтнув остатки кваса на донышке, отпил немного. Вроде как… помянул. Отставил кружку в сторону и взялся за карамельное солнце, хотя его сладость мне сейчас претила. Взглядом поискал того незнакомца с клюкой; понадеялся, что застану ненароком момент, как тот поскользнётся в грязь, либо же угодит прямо в лапы своих преследователей, кем бы те ни были. Но не произошло ни того, ни другого. Случилось кое-что интереснее.

Заскрипели один за другим флюгарки, вывески лавок и таверн забили о стены и перекладины. Птицы вспорхнули со своих мест, разразившись гневными возгласами. Налетел ветер, – да не просто ветер, а целый шквал! – взметнул листья, сорвал шляпы, затрепал флажками и вымпелами на ярмарочных палатках. Мои собственные волосы, даром что очельем стянутые, хлестнули меня по глазам. Ну а когда я от них отмахнулся, то аккурат застал тот момент, как этот же шквал и с головы незнакомца сорвал капюшон, ударив в его накидку, словно в сиротливо повисший парус. Раскрыл лицо и фигуру.