Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

Я отстал от Пита; держался на самой крайней границе видимого, дабы невзначай не попасться ему на глаза. В здешней удушливой мге образ старосты различался с трудом, и, сказать по чести, я был уже не прочь окончательно потерять его из виду. Ведь случись оно так, – и с чистой совестью смог бы отправиться в обратный путь, от греха подальше. И вот, в миг, когда старику должно было растворится в этом мороке, – морок вдруг развеялся, и прямо передо мной, на перепутье, предстал ветхий особняк, к коему Пит и направлялся. По-хозяйски преодолев скрипучие ступени его веранду, старик захлопнул за собой дверь.

– Вот, значит, как, – задумчиво произнёс я. – « темнее всего перед рассветом ».

После чего сбросил с себя удивление и поспешил к ближайшему зданьицу, где притаился за кучей всякого-разного хлама, спугнув с полдюжины крысиных хвостов.

И хотя дыхание моё сбилось, а ноги одолевала усталость и ломота, я, присев на корточки, осторожно выглянул из-за своего укрытия. Особняк этот стоял чуть поодаль от остальных домишек и, не смотря на внушительный в целом вид, являл собой картину той же разрухи и убогости, что и все прочие жилища. Но, в отличие от них, он ещё и выглядел до странности чуждым этому месту. Навевал воспоминания о всяких байках и легендах, рассказанных в ту далёкую пору, когда ты ещё боялся темноты и чудовищ.

Чем бы не поскрипывал гуляющий здесь ветер, – он это наконец доломал, и в тиши раздался звук бьющегося стекла, заставивший сердце сжаться. На втором этаже особняка зажглась свеча. В небольшом оконце, в лучах её, мелькнула сгорбленная фигура, и, вслед за этим, оконце тотчас же заволокло изодранной гардиной. И на этом всё. Тишина.

Конечно, можно было ещё попробовать подобраться чуточку ближе: подсмотреть в щель или у двери подслушать, но на что-то подобное твёрдости духа мне уже недостанет.

Вновь завыли ветра, чуть заклубил морок. Где-то звонко покатилась пустая бутыль.

Я отвернулся, привалился спиной к груде ящиков и поджал к себе ноги. Вздохнул поглубже, силясь унять как биение собственного сердца, так и нотки досады в душе. Всё-таки я ожидал чего-то большего: неких невиданных и страшных тайн, откровений или ещё чего. Пришлось себя одёрнуть. В любом случае, я и без того увидал немало, ну а когда всё вернётся на круги своя, лично у меня к старому Питу останется пара неудобных вопросов.

«Сейчас же следует и честь знать, – напомнил я себе. – Самое время возвращаться».

Но прежде оставалось ещё кое-что.

Проклятущий квас уже давно терзал меня, просясь наружу, и я трижды пожалел о той черновой монете, коей за него заплатил. Если не справлю нужду сейчас – живым не дойду. И вот, пока всё было спокойно, и даже ветерок взял себе передышку в своей игре, я встал у стенки и… вдруг ощутил, как волоски на моём загривке поднимаются дыбом, ибо позади, прямо у меня за спиной, кто-то шёл. Тихонько, как кошка, крадучись. Но я почуял.

Сперва, меня сковал испуг. Я так и замер, боясь не то, что пошевелиться, но даже и вздохнуть, и в любой миг ожидая тяжёлой руки на собственном плече. А-то и чего похуже.

Но вот минуло мгновение, – и шаги стали удаляться; хотя поверить в это оказалось нелегко, до того близко незнакомец прошёл. Ну а когда вновь воцарившаяся тишина стала и вовсе казаться неуместней само́й этой поступи, я наконец нашёл в себе силы оглянуться.

Ошибся ненамного – некто и впрямь шёл к особняку, однако то был вовсе не один человек, но двое. Оба высоких, со спинами, широченными словно домашние печи, один стрижен коротко, другой лыс и чуть ниже ростом, но каждый из двоих двигался так, как если бы приходился урождённой тенью для другого. Руки у обоих толще, чем у меня ноги, а шеи крупные, как у всамделишных быков. Подошли к двери особняка, ловко и без шума вскрыли её, и исчезли внутри. А через полминуты свеча на втором этаже погасла.

Я выдохнул паром, неприлично громко сглотнул и, вернув себе самообладание, взялся, наконец, за дело, ради которого и стоял у этой стенки, как распоследний дуралей.

Благословенна будь потёртая моя накидка, это ей я был обязан неприметностью. Кем бы ни приходились старосте эти двое, если б они меня заметили, как пить дать шею бы свернули, – в интересах дела, разумеется, а то и так, забавы ради. Словом, пронесло.

Потому, покончив с непотребством, я твёрдо вознамерился убраться отсюда прямо сейчас подобру-поздорову. Пока хуже не стало. Но вот стоило мне всего три шага прочь от этого особняка сделать, как стало ясно: Нет ! Увы, но – нет. Треклятое любопытство никак меня не отпускало. Не для того я весь этот путь проделал, таясь и ежеминутно свой страх преодолевая, чтоб удовлетвориться затем столь малым. Здесь и сейчас происходило что-то важное. Что-то, что никак нельзя упускать! И быть мне глупцом, ежели я уйду.

И пусть минутой ранее я себе признался, что подобраться ближе мне недостанет храбрости, но на то вполне сгодиться и безрассудство, подстёгнутое живым интересом.

Зато теперь всё вставало на свои места: а где ещё встречаться старосте Питу с такими вот типами, как не здесь? Заброшенный особняк посреди «нигде» годился для такого как нельзя лучше. Подальше от посторонних глаз. Где никто не прознает…

От собственной затеи меня дрожь пробрала, но всё же я покинул своё укрытие и, крадучись, направился к особняку. Народ в этих трущобах и без того встречался редко, а сейчас же в округе и вовсе не было ни души. Значит, таиться мне следовало только тех, кто внутри, но там по-прежнему всё оставалось тихо. Я подступил ближе; дверь скорее всего так и не заперли, но об этом не стоило и думать: как-то раз я уже получил по уху, подслушивая за Леей у замочной скважины. Хватило. О том же, чтоб соваться внутрь, и речи не шло! Нет, к чему рисковать, если в голову мне пришла другая затея, получше?

Козырёк над верандой хоть и покосился, но выглядел вполне надёжно, а покрытие его казалось более чем крепким и жёстким. Моё почтение кровельщику. Стоит забраться на него, и окажешься аккурат у затянутого гардиной окошко, где недавно сияла свеча. Ну а если загасил её не сквозняк, значит – они там! Божеским проведением у нижней части козырька, рядом со здоровенным мотком ни то гнилых рыболовных сетей, ни то тканей, покоились бочонки, кучей сваленные в телегу без осей. Вскарабкаться по ним несложно.

Когда я оказался наверху, то к оконцу устремился почти ползком, дабы шуметь поменьше. Вжался в оконную раму, глубоко вздохнул и, задержав дыхание, заглянул в одну из дыр в грязном изодранном полотнище. Но там была только темнота. Темнота и тишина. И даже когда глаза мои чуть попривыкли к царящему внутри мраку, я…

Спина одного из этих мелькнула перед оконцем до того внезапно, что у меня аж сердце ёкнуло. Только и успел, что рот себе зажать. Это оказался тот, повыше который, с короткострижеными волосами. Меня не заметил; прошёлся по захламлённой комнатушке, подступил к креслу и за высокую спинку развернул его от себя. Махнул рукой, и тут мимо прошёл другой, лысый, таща за шиворот – к моему вящему изумлению, – извивающегося старосту Пита. Во дела, а я-то думал, что они друзья!.. Но с друзьями , ясное дело, так не поступают. Пит упал в кресло тяжко и безвольно, жалобно заскулив. Лицо его оказалось сплошь перемазано чернотой, что стекала из-под носа, а пальцы левой руки, за которую он держался, глядели врастопырку. И обратно никак сводиться не желали.