Андрей Вейц-Ветер - Пламя в парусах. Книга первая

И сперва – я его не признал. Не признал, ибо даже и помыслить не мог, что увижу здесь кого-то знакомого. С чего бы вообще старику Питу, старосте моей родной деревни, скрывать собственное лицо и сторониться случайных взглядов, подобно распоследнему вору? А ведь именно о́н это и был! Его испуганные, бегающие по округе глазки, пока он возвращал капюшон на прежнее место, я видел так же хорошо, как если бы те находились не дальше вытянутой руки. И страха в них, – с гневом пополам, – плескалось с излишком.

Изумление моё было столь сильным, что граничило со страхом как дым граничит с ярящимся пламенем. Немалых усилий стоило взять себя в руки. Пит тем временем, вновь сокрыв лицо, заторопился прочь; я же поспешно отвернулся, силясь хоть как-нибудь унять собственное взбеленившееся дыхание. Подобрался, накинул повыше ворот накидки, да и кружку обратно к себе притянул, словно стоящая поодаль она могла меня чем-то выдать.

И мне бы радоваться такой встрече, но нет. Что-то явно было не так, не в порядке.

Я снова глянул на Пита; убедился, что тот ещё не исчез в ближайшей подворотне. Его следовало бы окликнуть, а лучше нагнать и, повиснув на рукаве, засыпать вопросами о всём произошедшем, однако я себе в этой затее отказал. Потому что палёным , как у нас это говорится, несло за версту! В то мгновение, что я видел лик старосты, он привиделся мне человеком чужим и озлобленным. Таким, которому я бы и камень в руки не доверил: ведь наверняка бросит в спину, едва отвернёшься! Потому, что толку его расспрашивать, если немногое помешает старику отмахнуться от меня, или, скажем, наврать. А я был уже по горло сыт всякими тайнами и недомолвками, обступившими меня в одночасье.

Ну и, ко всему прочему, староста ведь не спроста пытался сокрыть свою личину – таился от кого-то. А это значило, что и мне следует сидеть тихо и не казать лица.

И вроде не такое уж плохое решение: оставить всё на самотёк. Но нет. Проблем бы не было, покуда б не тот азарт , что наполнял мои вены с каждым новым ударом сердца.

Я нетерпеливо побарабанил пальцами по столу, то и дело поглядывая на старосту. «Ну же, несчастный ты глупец, – нашёптывал я сам себе, – пропади уже пропадом с моих глаз, и мне не придётся совершать из-за тебя никаких… глупостей!». Потому как глупости эти уже вовсю назревали в моей голове. Мой старый наставник всегда повторял: «Смотри и наблюдай, Неро. Смотри и наблюдай », но вот отец учил: «Если можешь вмешаться, сын, то – вмешайся!». Вот по какой причине я для себя решил: чтобы не скрывал этот старик, будет лучше, если я сам всё́ увижу. Потому-то, допив остатки кваса и грохнув кружкой о стол, я встал, запахнулся плащом и, закусив карамельное солнце меж зубами, отправился вслед за ним. Намеревался во всём разобраться самолично, особенно после тех обидных слов коварной прорицательницы, что самому мне, дескать, в этом никак не преуспеть.

Я следовал за ним по пятам, на порядочном отдалении, не упуская из виду средь разношёрстной толпы гуляк, но и не приближаясь сверх необходимого. И, клянусь, мне это чертовски нравилось! Точь-в-точь как на охоте, когда ты идёшь по следу, считаясь с направлением ветра, прислушиваясь к мельчайшим отзвукам, высматривая меж стволов и кустарников, и беспрестанно поверяя, куда ступаешь при следующем шаге. Охота как она есть, просто за немного иной дичью и в чуточку другом «лесу». А это дело у меня всегда хорошо получалось. Это я любил и умел, и от этого не уставал.

Староста, от кого бы он ни таился, спешил, петлял и постоянно оглядывался. И ни разу – ни единого! – не обратил своего беспокойного внимания на меня. И неудивительно, ведь я не просто следовал за ним, словно шелудивый пёс за костью, – нет, я всё делал по уму. Припомнил все до последнего советы и наставления, каким выучился в академии, но и собственной головушкой думать тоже не забывал. Потому, каждый раз, как староста начинал что-то подозревать и оборачивался, там, куда он смотрел, меня уже не было.

Это была словно игра, прятки для взрослых! Главное – сверх меры не заиграться.

Сперва я, разумеется, был осторожен. Следил не столько за старостой, столько за теми, кого подозревал в его преследовании. Подозрительных конечно хватало, – в такой ситуации двое из троих покажутся тебе врагами, – но ни лысый священник с лицом палача, ни цирюльник с изящными усиками и взглядом холодным аки сталь, и даже ни куртизанка, чей лисий норов улавливался за версту, не преследовали Пита дальше одной улочки.

Всё походило на то, что, чтобы там не воображал себе староста, бежал он лишь от собственных страхов и домыслов. И потому, утвердившись в этом своём предположении, я, окончательно осмелев, принялся подбираться к этому взбалмошному старику всё ближе.

Так-то задним умом осознавал, что рискую, – и рискую в общем-то понапрасну, – но вот внутри у меня всё аж пылало от азарта этой странной погони! Волосы на загривке вставали дыбом, глотку перехватывало от нетерпения, а где-то у подвздошья не иначе как алхимики брались творить свои чудеса. И сколь же силён оказался мой восторг, когда я, даже подступив на расстояние вытянутой руки, по-прежнему оставался невидимкой для этого хромоватого старика. Это было словно танец; словно дуэль чести за корону! Шаг, ещё шаг, поворот, уход в сторону, – староста оглянулся, но меня там уже не оказалось.

Единожды я даже сумел мельком заглянуть Питу в лицо, оставшись неузнанным! Без сомнения, это был хоть и краткий, но миг моего триумфа. Я уже несмел отступиться.

Наконец, правила охоты чуть изменились. Староста привёл меня в район, в коем я не помнил, чтоб бывал хоть раз прежде. Незнакомый, однако не слишком отличающийся от всего прочего в городе. Всё те же люди на улочках, всё та же земля под ногами и всё такое же, как и часом ранее, душное марево в воздухе. И только старый Пит, замедлив свой шаг, принялся осматриваться пуще прежнего. Я отошёл в сторону, привалился к углу красильной мастерской и принялся отчищать собственные сапоги, поглядывая на него.

Пит запыхался, – мне было его искренне жаль, – но гнев, страх и нетерпение всё ещё угадывались у него в глазах. Оцарапав все окрестности своим колким взглядом, он вдруг на удивление ловко скакнул к узенькой и тёмной подворотенной, перегороженной забором и закрытой на ветхую дверцу, в этот самый забор вмурованную. Мимо прошёл посторонний, сокрыв на миг старосту от моего взгляда, и вот, – его уже и след простыл.

Я оставил в покое сапоги, поднялся, обломил палочку от остатков карамельного солнца, сладость которого всё ещё ласкала мои язык и нёбо, и шагнул вперёд. Случайно толкнул некоего учёного мужа, поспешив тотчас перед ним извиниться. Он улыбнулся в ответ, и я принял это за знак доброго знамения. Становилось всё интереснее и интереснее.