Анастасия Маслова - Midian

Он услышал впереди себя шум – треск веток и шорох листвы. Поднял глаза: в зеркальных обсидианах их отразился стоящий перед ним всё тот же водитель, держащий оружие. Он прицелился.

…Эхо выстрела слышали Андерс и Синдри. Их «занимательный разговор» должен был вот-вот начаться, как от возникшего с улицы грозящего звука господин Велиар испуганно вздрогнул. Он произнёс:

– Мою жизнь портит одно ничтожество, которое я пристрелил бы без зазрений совести!

– В Мидиане лишь единственная особа имеет безграничную свободу так поступать, – со змеиной усмешкой проговорил Вун, когда румяна на его щеках растушёвывали мягчайшей кистью.

– Вы имеете такую свободу? – поспешил уточнить Синдри.

– Нет. Я лишь нажимаю на курок, если мне велено.

– Я тоже хочу нажимать на курок!

Андерс ребром ладони отодвинул в сторону руку визажиста и, чуть подвинувшись к своему гостю, блестя водянисто-серыми небольшими глазами, произнёс тихо:

– Вот на эту тему я и хочу с Вами побеседовать.

Даниэль проснулся в обед в одной из комнат на софе, укрывшись своим пальто. Рядом расположился кот, которому он дал нетривиальное имя – Кот. Дани лежал в блаженной истоме позднего пробуждения, глядя на высокий потолок, расписанный под пышное барокко, и думал о прошлом вечере. Особенно – о девушке, которая ангельским сиянием возникла в шумном и тревожном подземелье «Лимба».

В тот день в доме Артура чувствовалась мирная и размеренная радость, которой не бывало так долго. Хозяин светел почти детским счастьем. Синдри недавно уехал по каким-то своим неотложным планам.

Даниэль понял, что не может оставаться в особняке. Он не находил себе места, желая снова встретиться с Адели. Скольд, который мог знать хоть немного о ней, не брал трубку. Поэтому Даниэль решил добраться до главной площади, чтобы встретить друга там. Дани было несколько грустно оставлять особняк. С одной стороны, он очень желал что-то выяснить по поводу Адели и вновь повидаться с ней. А с другой стороны, его держало интуитивное ощущение, что не следует уезжать. Но его стремление взяло верх над опасением.

Даниэль решил, необходимо сдвинуться с мёртвой точки и действовать. Он ничего не сказал Артуру о своих предчувствиях и переживаниях.

«Води аккуратнее, Дани. И береги себя!» – посоветовал старик, улыбаясь легко. Он играл на органе среди белых лилий. Их запах – прохладный и сладковатый, почти ладанный. В этих цветах с полупрозрачными лепестками ютились загробный эфир и ноты реквиемов. Окутанный хоралом органа и лилий, Даниэль ступил за порог особняка.

Купол бледно-серого, заледенелого небосвода опрокинулся на землю. Туман. Кажется, всё окружающее настолько бесцветно и апатично, что любая жизнь ослабла и замерла, и остались только бесстрастные тени. На площади – летаргическое спокойствие и отчуждение. Безлико проходили толпы людей, и они своей суетой не могли разрушить ноябрьскую мертвенность. Штернпласс была подобна пустоши.

Де Снор сидел на верхних ступенях у входа в храм, положив на колени папку со своими эскизами, и что-то зарисовывал на листе карандашом. Отсюда открывался необычайный обзор: полностью видны площадь, речная гладь, тающая в пропасти мглы. В те минуты Кристиан готов был молиться о появлении Королевы, как о глотке воды – потерявшийся в пустынях, как неизлечимый – о смерти. Она была для него жаждой под зноем и её утолением, истязанием и избавлением от мучений. Она была невозможна.

Он думал об этом, остановив взгляд на начатом эскизе, уже не замечая ничего вокруг. Даже того, что к подножью лестницы подошёл почтенного возраста, изможденно худой скрипач и начал играть… Музыка разлилась в сером воздухе.

Мелодий её не существовало и для Эсфирь. И даже сейчас, когда она у перилл набережной смотрела на место прошедшего торжества Энгельса Грегера, то не чувствовала никакой радости. Вместе с ней – рубиновый перстень, победа, новая война. И всё начнётся заново, по второму, по третьему кругу и продлится до бесконечности. И пусть герой сгинул, и более нет на свете ни одного его потомка, но каждый день жизни его врага – это мучение и тяжесть. Энгельс навсегда благословен, а Эсфирь навсегда проклята и изгнана.

Величественно, спокойно, презрительно озирая свои владения, она вошла в море тумана.

Даниэль спешно осмотрел всю площадь, но Скольда, к его сожалению, не было. Единственная нить, что здесь и сейчас могла бы связать его с Адели, потеряна. Тогда он остро ощутил, как священно и нежно стремится к ней. И вместе с этим, словно вторя его взволнованной душе, донеслась музыка. Кто-то начал играть на скрипке. И он пошёл на эти звуки. Даниэль миновал толпу и встал поодаль от скрипача, чуть боком. Он не смотрел, как тот играет, потому что всецело чувствовал эти переливы, эти мелодии, эту высь. Композиция соткалась из небесной грусти, от которой давило в горле. Мелодии касались до сердца немеркнущим и чистейшим сиянием. Эта музыка – сама Красота. Среди камня и холода она была чудом и зарёй. Нечто Великое и Нетленное воскресло из тяжести Мидиана. Даниэль уносился вместе с пением струн, переживал каждое движение смычка. Он отдался этой музыке, став с ней единым.

Эсфирь, скользя бездонно-тёмными глазами по бесчисленным силуэтам, остановилась на одном. Она наблюдала таинство, которое была не во власти разрушить. Она наблюдала, как иссиня-чёрная прядь ниспадала на край смуглой скулы, как небольшие разомкнутые губы рождали чуть выявляемую улыбку. И акварельно-голубой взгляд взмывал вверх. В тех глазах был Свет. И Королеве стало страшно, вожделенно, сладко и мучительно от одной мысли, что тот человек может её увидеть.

И Даниэль посмотрел на неё, но мимоходом, не придавая особого значения. Эсфирь испытала острую, разрывающую боль, как пожизненно заключённая, истязаемая морским безграничным горизонтом через железные прутья решётки.

И она ушла прочь, будучи не в силах стерпеть то, что заметила в нём.

Кровь – много крови, пульсирующей и горячей. Рейн Авилон оставлял за собой её багряную россыпь, окропляя сначала землю и сухие травы, а затем тротуар. Пуля могла бы стать гибельной, но он уклонился. Он отделался багровой полосой на плече. Глубокий ров из разорванных стонущих тканей. Тектонический разлом кожи, где зияет алая плоть. Но мало кто в Мидиане думал о чужой беде. Люди видели, что он сжимает туго рану, но никто не спросил, нужна ли ему помощь. Они делали вид, что всё прекрасно, как и должно быть. Они спешили, пряча взгляды и скорее его обходя. А принадлежал бы Авилон к единомышленникам Вуна, так кто-нибудь узнал бы его и не оставлял в безысходности. Но адепты Андерса не считали чужаков за людей.