Седьмой - Ключ

Только три картины были чуть больше – примерно с лист А4. Они висели в ряд по центру стены на уровне Колиных глаз, поэтому он рассмотрел их лучше остальных.

На левой картине в верхней части была изображена сцена удушения юной девушки собственным отцом (о их близком родстве свидетельствовало замечательное сходство черт). Трагедия разворачивалась на кухне панельной «хрущевки»: по левой стене – холодильник ЗИЛ и столик из ДСП; по правой – буфет, плита с большой зеленой кастрюлей под полотенцем и серая раковина. Отец душил дочь в простенке между холодильником и столиком. Бледные руки девушки вцепились в жилистые отцовские запястья, глаза на багровеющем лице закатились. В нижней части картины была нарисована тихая улица с трамвайными путями и одинокий покупатель, склонившийся к окошку табачного киоска. Перед киоском стояла белая «Волга» с включенным двигателем, на заднем сиденье виднелась голова ребенка. Надпись посередине гласила: «Детоубийца».

Коле стало немного тревожно, и он перевел взгляд на картину в центре.

Там в верхней части лицом к зрителю стояла, растерянно схватившись за блестящий бордовый бок машины, уже другая молодая женщина, чуть старше и в синем платье. За ее спиной открывалась панорама московских Воробьевых гор; на одной из аллей примерно в километре от молодой женщины толпа нарядных гостей окружила мужчину в распущенной рубахе, который грозил в сторону женщины окровавленным кулаком. Сюжет был бы рядовым эпизодом пьяного пикника, если бы из правого виска героини не торчал остренький обломок красной кости («Ловко он ее. Почти без крови», – машинально отметил Коля). Художник смог передать тот взгляд жертвы, когда зрителю понятно, что реальных сил у нее осталось лишь на то, чтобы рухнуть в машину и умереть, но сама героиня находится в адреналиновой иллюзии, что сможет добраться до ближайшей больницы и даже выжить. Нижняя часть картины изображала стол под вытертой до белизны клеенкой. В центре – «шайба» мясных консервов и головка лука, по краям – мужские руки в несмываемых пятнах машинного масла: левая лежит на столе, а правая, кокетливо оттопырив мизинец, обнимает железную кружку с дымящейся черной жидкостью. Надпись посередине гласила: «Убийца».

Коле опять стало нехорошо. Ему показалось, что приступы неясной тревоги возникают как реакция на изображения в нижней части картин, хотя по логике самое неприятное было нарисовано в верхних половинах. Чтобы проверить эту догадку, Коля перевел взгляд на последнюю, правую, картину.

В ее верхней части были изображены кусочек кладбища за оградой, провисшая калитка и кособокая сторожка, плавающие в мокром осеннем дне. Кроме нескольких обглоданных кустов и десятка надгробных плит, вся земля была сплошной черной грязью. Из-за двери в сторожку выглядывала щетинистая рожа совершенно безумного вида. Несколько мальчишек, прикрываясь калиткой, как щитом, швыряли в эту рожу комья земли. В нижней части картины была нарисована комната, заваленная хламом с городских помоек: старыми карбюраторами, ржавым ломом, кусками пластиковых рам. Ее единственное очень пыльное окно выходило на мертвый двор-«колодец» с вытоптанной землей. О том, что в этой комнате живут люди, можно было догадаться лишь по разложенному дивану с рваной зеленой обивкой. Посреди картины стояло: «Дурак».

От неясного, но чрезвычайно тревожного предчувствия у Коли заныли все суставы в теле. Чтобы избавиться от этой несильной, но тотальной боли, он подошел к ванне и, не снимая ботинка, поставил в нее одну ногу. Та часть ноги, которая оказалась под водой, немедленно в ней растворилась, но вода осталась такой же прозрачной, а Коля совершенно не утратил устойчивости. Он повернул голову, чтобы по реакции девушки-администратора понять, насколько нормальны подобные метаморфозы, но поймал лишь движение закрываемой снаружи двери.

В отличие от остального тела, растворившаяся часть больше не ныла, поэтому Коля поставил в ванну и вторую ногу, а затем начал медленно погружаться всем телом. Когда над водой осталось одно лицо, он просто закрыл глаза и отпустил себя. В тот миг, когда волны сомкнулись, всё и кончилось – память, слова, мысли, – и на дне ванны, в чистейшей прозрачной воде закружился белесый ỳжик бедной Колиной души.

Небо над планетой было темно-синее, почти черное, с густой россыпью звезд и пятью лунами – огромными и близкими, как гигантские белые дыни.

Душа открыла глаза и нашла себя стоящей посреди джунглей под гигантским горизонтальным деревом – его ствол в метрах двадцати над землей поддерживали обернутые в замшевую кору корни-колонны. Душа опустила глаза: в гладкой и скользкой траве мелькали крошечные огоньки и переминались ее ноги – оцарапанные, мальчишеские, лет на 12—13. Из лесной чащи послышались возбужденные детские голоса, и Душа побежала вновь обретенными ногами в их сторону, высоко подпрыгивая над щекотными кустами. Двигаться было легко, гораздо легче, чем там , и скоро Душа нагнала стайку таких же мальчишек, с радостным визгом метавшихся между корнями-колоннами. «Лови Дельфина! Лови Синего Дельфина!» – верещали они. «Вот он, вон идет!» – раздался чей-то радостный вопль совсем близко, и Душа увидела, как между двух мощных стволов в полусотне метров слева пробежала быстрая стеклянная рябь. Через секунду она пронеслась почти вплотную справа (Душа едва не пропустила этот момент), а потом случилось вот что.

Синий Дельфин прошел сквозь Душу.

Это было похоже на волну воздуха, которая началась как слабый ветерок, но тут же окрепла, уплотнилась и уже почти повалила с ног, как вдруг так же стремительно свернулась и ушла, на прощание почти игриво хлопнув Душу по щеке. Прохождение Синего Дельфина заняло пару секунд, но этого времени хватило, чтобы Душа смогла увидеть устройство мира: как будто с Дельфиньего хвоста капнул чудесный раствор, и начали проступать записи, сделанные невидимыми чернилами много тысяч лет тому назад. Оказалось, что вперед и назад, насколько может видеть глаз, из Души расходятся световые дуги, как если бы в воздухе, как на фотобумаге при длинной выдержке, отпечатались прыжки гигантского кузнечика.

Дуги, уходившие назад, были жизнями, которые Душа уже прожила (это понимание пришло сразу, само собой). От каждой раздвигались паутинки, структурой напоминающие мозаику из огромных мерцающих снежинок. На некоторых дугах снежинок наросло на узкую щетинку; на других – так много, что казалось, будто дуга проходит по центральной оси полупрозрачного кружевного купола. Дуги располагались последовательно, одна за другой, и ближайшая была жизнью, которая завершилась всего несколько мгновений тому назад; купол ее снежинок казался особенно обильным и разноцветным. Приглядевшись, Душа увидела, что каждая снежинка – это кусочек другого существа, с которым она соприкоснулась в той жизни хотя бы однажды. Кончиком пальца Душа тронула ближайшую снежинку: она оказалась твердой и холодной и при касании слабо звякнула, отчего по центральной дуге прошел мягкий гул, завершившийся парой хрустальных колокольчиков на другой стороне купола. Душа коснулась соседней снежинки, и всё повторилось – стук капли, гул и нежные колокольчики. И в третье, и в четвертое касание получалось так, что содрогание любой из снежинок, даже самой удаленной от основной дуги, непременно рождало колебание во вроде бы не связанных с нею секторах купола.