Eвгения Монастырская - Ургол

– Во девка чудит, – улыбнулась Люсек.

– Должно быть, долго мурыжили ее в психушке, – проворчал Мишаня, и крикнул Мариголь:

– А родители где твои? Помнишь? Может, ищут тебя?

Мариголь остановилась. Зажала пальцами пушистый лист лопуха.

– Они погибли. При переходе через горы.

– Альпинизмом увлекались? – спросил Мишаня.

Мариголь не поняла, но кивнула. Люсек заохала.

Начались лесные овраги. Приходилось перебираться через поваленные стволы.

– Вот и домик наш! – воскликнула Люсек.

Мариголь c удовольствием осмотрела новое жилище. Куда лучше, чем нищенствовать у стен замка, ожидая прихода чудовищ.

У основания обрыва была вырыта небольшая землянка. Пол устилали еловые ветки, углы подпирали толстые бревна. Два пенька посередине, незамысловатый кухонный скарб в углу прикрытый ветошью – сковородка, кастрюльки, котелок. Перед входом кострище, и огромное бревно. Невдалеке слышалось журчание небольшой речки.

– Значит так, – Мишаня выудил из кармана помятые купюры, не спеша, важно пересчитал, – недели на две на жратву и бухло хватит. А потом соображать придется, что и как. Может на вокзал уже можно будет вернуться… продукты в магазинчике ближайшей деревни. Час ходу.

Они варили похлебку в котелке из макарон и консервных банок. Люсек с Мишаней, накачивались прозрачной вонючей жидкостью и заваливались спать. Мариголь мыла посуду в речке, скидывала мусор в яму. И надолго отправлялась в лес.

Через несколько дней она пришла в себя, будто отпустила судорога, и тело стало легким, подвижным. Лес лечил. Деревья были не похожи на деревья ее Витайского леса, но она чувствовала, – они такие же добрые, с мягкой целительной аурой.

Каждый день она купалась в прохладной чистой неглубокой речке, наслаждалась пением птиц, с интересом рассматривала насекомых. А теплыми ночами вытягивалась на мягкой пахучей земле, устланной хвоей, и подолгу изучала незнакомые созвездия, тоскуя по огромным звездам своего мира.

Однажды сидя, прислонившись спиной к старому дубу, Мариголь вспоминала учение о множественности миров, изложенное великим магом древности Мирамидом. Его толстенные тома, хранящиеся в библиотеке замка, она изучила еще в отрочестве. Мирамид говорил, – миры могут соприкасаться, проникать друг в друга. Но лишь избранные способны путешествовать из одного мира в другой по собственной воле.

Она не хотела возвращаться в шумный, рычащий, дурно пахнущий город, в который так рвались ее новые знакомые.

Ей нравилось жизнь на природе, но теперь она с трудом представляла свое будущее. Мариголь словно утратила, потеряла себя, став покорной марионеткой. Неужели никто из ее мира не поник в этот? Ведь согласно Мирамиду, между мирами может существовать множество входов и выходов.

И ей хотелось верить, безумно хотелось верить, что на острове Миланге и на других островках Королевства спаслись ее соплеменники. Возможно, когда-нибудь, она сможет вернуться, отыскав обратный путь. Сладко сжалось сердце, она закрыла глаза. Как жаль, что здесь нет старинных фолиантов из ее библиотеки, где на пожелтевших страницах, содержались так необходимые ей сейчас магические знания. И как обидно, что, будучи отпрыском древнего рода Лимистонгов, она никогда не верила в свою силу. Досадуя, баронесса прикусила губу.

Может быть, удастся разбудить дремлющие в глубине ее существа силы? Но действуют ли магические законы ее мира на этой планете?

Осторожно коснувшись кончиками пальцев коры дуба, ощутив все шероховатости, трещины, извивы могучего ствола, почувствовав тепло его бурлящего соками тела, Мариголь вдруг отчетливо поняла – да, действуют. Дуб чуть слышно скрипнул огромными ветвями, будто отвечая на ее мысли.

– Знаю, – прошептала, – главное верить.

Она замерла, закрыла глаза, сосредоточилась. В лес вползли сумерки. Прилетел огромный жук и, врезавшись в ствол, упал на колени. Прошел час. Другой. Мариголь открыла лаза. Улыбнулась. Рассказы бабушки и разрозненные знания, вычитанные из книг, сложились в единую стройную ясную картину.

– Надо отдохнуть. Попробую завтра, – и поцеловала шершавый ствол дуба.

Стояла глубокая ночь. Луна бросала причудливые тени на землю. Мариголь поднялась и не спеша, почти бесшумно, как дикое животное, двинулась в сторону землянки.

Этой ночью Евгению опять мучил навязчивый сон. Она сидит перед ноутбуком, и, напрягая глаза, вчитывается в роман. Пытается набирать строчки, но буквы дрожат, корчатся, превращаются в маленьких быстрых жучков. Расползаются по монитору, выделывая причудливые зигзаги, и сыплются с виртуального листа прямо на клавиатуру. Цепляясь за подушечки пальцев, бегут по ее ладоням. Она смахивает их, давит, – на руках остаются черные мокрые кляксы. Но проворные жучки успевают забраться под рукава кофты, царапают кожу жесткими лапками. Добираются до ее шеи, ползут по лицу, она размазывает их мягкие тельца по щекам, но они лезут в глаза, забивают рот, ноздри. Она давится ими, они хрустят на зубах, лопаются во рту, оставляя гнилостный вкус. Она задыхается, ее горло кишит колючими жуками-буквами.

Евгения проснулась в поту. В животе что-то булькало, дрожало. Придерживаясь рукой за стену, прошла в ванную. Пустила струю воды, умыла лицо, долго поласкала рот, стараясь смыть привкус гнили, плесени.

Подошла к столу, включила ноутбук. Открыла последнюю страницу романа. Всмотрелась в текст. Буквы не двигались. Казалось, они затаились, готовые в любую минуту атаковать. Зло усмехнулась. Она уже ненавидела свой текст. И ненависть эта, похоже, была взаимной. На мгновенье захотелось нажать кнопку delete. Но удержалась. Все-таки месяц трудов, груда исписанной виртуальной бумаги.

– Всегда могу отправить тебя в корзину… – прошипела в текст, приблизив дрожащие губы к монитору – ты слышишь меня, слышишь?

Сердце колотилось, она слегка задыхалась.

– Так что не кусайся. Будь паинькой… будь паинькой, если хочешь остаться в живых.

Ей вдруг захотелось укусить свой текст, сделать ему больно, отомстить.

Выключила ноут, поплелась в постель. Это просто творческий кризис… просто… зарылась тяжелой головой в подушку.

Но заснуть не удалось. Почему-то вдруг вспоминала тех, кого любила. Ее память изранена, – сжала голову руками. «Интересно, у всех так?» – хмыкнула, ухватила зубами кончик подушки. После каждого ушедшего человека, оставались вспоминания, сотканные из кусочков нежности. Голоса, разговоры, откровения, поступки, прикосновения, взгляды… Крошечные кусочки нежности… они шевелились расплющенными птицами, по которым проехались шины машин, они еще жили, дышали, кровоточили, мучились… открывали клювы в беззвучном крике. Невозможно вернуться к тем людям, к тем дням, словам, открыть те двери… невозможно.