Eвгения Монастырская - Ургол

– Эй! Есть кто-нибудь!

Коровы меланхолично посмотрели на нее, не прекращая жевать траву.

– Эй! Люди!

– Здесь! – услышала Мариголь хриплый мужской голос.

Домик, из которого донесся голос, стоял на краю деревушки. Обмазанный глиной и покрытый уже местами облупившейся изумрудной краской, он был похож на увядший старый гриб.

Привязав Ласточку к забору, Мариголь тронула калитку и вошла в палисадник.

– Здесь, – вновь прохрипели из домика.

Толкнув дверь, она оказалась в полумраке небольшой комнаты. В нос ударил кислый запах мочи и давно немытого тела.

– Милости просим, – на кровати, прикрытый обтрепанным желтым одеялом лежал старик.

– Думал, уж не придет никто, – и поднял руку в приветственном жесте.

– Где же все? – с ходу спросила Мариголь.

– Уже неделю, как отплыли на Миланг. Когда узнали, что твориться в Ромерунге… Все… все уплыли.

Старик пригладил морщинистой рукой остатки седых волос. Глянул исподлобья:

– Ты… видела их?

– Да… – шепнула Мариголь, – да…

И почувствовала, что сейчас расплачется, к горлу подступил тошнотворный ком. Глаза – щели, зеленый череп, запах плесени…

С трудом отогнала видение, резко встряхнула головой.

– И что же… – голос ее все-таки дрогнул, – что же вы остались?

Старик вдруг зло визгливо захихикал, тело его мелко затряслось, а сухие длинные пальцы засучили по одеялу, пощипывая ворс, выдирая ветхие нити из ткани.

Мариголь передернуло. Сумасшедший? Она покосилась на дверь, отступила на шаг, рукой нащупав, спрятанный под одеждой кинжал.

– Бабы – шлюхи! – прошипел старик и замолк, уронив поросший седой щетиной подбородок на грудь.

Мариголь озадаченно молчала.

– Шлюхи, шлюхи, – заверил старик тоном, не терпящим возражений. И зачем-то прицокнул языком.

Глаза его увлажнились:

– Моя жена оставила меня здесь. Здесь! – с силой ударил кулаком по одеялу, подняв облако пыли, – уже пять лет, как не могу ходить. С кровати не встаю. Упал с мачты, повредил хребет.

И продолжил, катая в пальцах выдранную шерстяную нить:

– Она моложе меня на двадцать лет. Обузой я ей стал! Сука! – он зло сплюнул на пол, – Когда все начали бежать… Взяла свое шмотье. Молча так ходила по комнате, паковалась. И уплыла со своей родней.

Старик покосился на прикроватный столик, на котором стояло большое глиняное блюдо, с подсохшими круглыми хлебами, обломанными по краям и вяленой рыбой. Рядом высилась корзина с яблоками. И большой кувшин с водой.

– Выставила мне все это, только и сказала «прощай»… добрая… добрая женушка… – и он опять залился визгливым смехом.

А Мариголь заметила под кроватью ведро, источавшее зловоние, куда старик, очевидно, справлял нужду.

– Совгор я. – вдруг пробормотал старик.

– Мариголь, – она наклонила голову, – баронесса фон Лимистонг.

– Баронесса – буркнул старик, то ли с издевкой, то ли с презрением.

Наступило молчание, только слышно было, как на улице тихонько ржала Ласточка.

– Я тоже хочу на Миланг! – Мариголь решительно приблизилась к старику, – я видела, осталось одна небольшая шхуна. Мы могли бы вместе… если ты знаешь, как доплыть…

– Конечно, знаю. Сколько раз ходил на остров. Он недалеко, при попутном ветре за двое суток управимся.

По морщинистому лицу старика скользнула тень улыбки.

– Я буду давать указания, ты справишься. Надо лишь поставить парус и правильно держать руль. Что, говоришь, там за судно?

– Рыжее, одномачтовое, с низкой посадкой.

Совгор на минуту прикрыл глаза. Кивнул.

– Это судно Ритаров. Не знаю, почему оставили. Но если оно стоит на воде, значит, нет течи. Или она незначительна. Поди, проверь его. Если все в порядке, перенеси еду из амбара, какую найдешь. И наполни бочки на судне питьевой водой. Выйдем вечером. Пойду по звездам – они моя карта. Будем держать курс на Залькерию.

Старик замолк, улыбнулся, прикрыл глаза.

Мариголь спустилась к небольшой деревянной пристани. Прыгнула на корму узкого выкрашенного рыжей краской судна. Длиною около семи метров оно имело небольшую каюту с двумя низкими лежаками. Воняло тухлой рыбой, по углам валялись рыболовные сети. Парус был свернут и связан.

Она нашла в амбаре старика один мешок сухофруктами, другой – со слегка подгнившими, но еще вполне съедобными яблоками. Захватила вязанку вяленой рыбы и короб с сухарями. И взвалив провизию на обнаруженную в углу тележку, перетащила снедь на судно.

Наконец, наполнив бочки колодезной водой, вспотевшая, измученная вернулась к старику.

Совгор полулежал, опираясь на подушки. Лицо его было спокойно, взгляд сосредоточен.

Старик откинул одеяло, и Мориголь на мгновенье задохнулась от удушливого запаха его давно немытого тела. Одет он был в льняные серые штаны и полосатую рубаху. Девушке пришлось подтащить его длинное тело к двери, и усадить старика в тележку. Ноги его волочились и бились о землю, старый моряк кряхтел и чертыхался.

Наконец она перетащила его непослушное долговязое тело на палубу.

Потирая ушибленный зад, Совгор оглядел судно опытным взглядом, дал пару указаний и облегченно вздохнул:

– Теперь можно отдать швартовый.

– Это еще не все. Ласточка, моя лошадь…

– Сдурела, дочка! Не место кобыле на этом крошечном судне. Здесь не перевозят лошадей.

– Нет, – голос Мариголь дрогнул, она торопливо заговорила, – я все просчитала, ее можно привязать к мачте. Или отправить на корму.

– Бабы – дуры, – проворчал старик, – посмотри какая низкая посадка у судна. Вот-вот воды хлебнет. При первой же небольшой качке… если кобыла не будет стоять как вкопанная… а ведь она не будет! Судно перевернется!

Он приблизил желтое морщинистое лицо к Мариголь:

– На таких судах не перевозят лошадей!

Губы ее задрожали. Она отвернулась от старика. Шепнула:

– Сейчас вернусь.

Размазывая по щекам слезы, шатаясь, подошла к радостно заржавшей Ласточке, привязанной к забору.

Уткнулась лицом в пушистую мягкую морду. Нежные волоски ласково щекотали ее кожу. Ласточка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

Мариголь на мгновенье посмотрела в ее чудесные глаза и снова быстро спрятала лицо в гриву.

– Здесь есть замечательные луга с зеленой сочной травой. А недалеко от деревни я видела небольшое озерцо, – шептала она, уткнувшись в гриву, – тебе будет хорошо здесь… хорошо.

Сняла седло. Освободила голову лошади от уздечки.

– Я найму большое судно на Миланге и вернусь за тобой!

И медленно ласково провела рукой по бархатной мягкой шкуре – от головы до крупа.

– Ты самая лучшая. Лучшая! Гуляй! – резко отвернулась и почти побежала к пристани.

Ласточка, игриво взбрыкивая, радуясь свободе, пританцовывая, затрусила следом. Пару раз она шаловливо боднула хозяйку мордой в спину.