Агния Аксаковская - Нам больше нравится ночь

Тем не менее, вступительное собеседование, неизбежное для любой соискательницы, показало, что маленькая дочь начштаба по отправке на фронт конницы, в интеллектуальном плане отвечает высоким требованиям престижного учебного учреждения.

Лидия Анатольевна, которая всегда смотрела на все явления жизни исключительно своими глазами, взглянула с усилием на свою ученицу глазами новенькой. Сердце у неё сжалось, она помолчала минуту и непререкаемым тоном сказала:

– Садись.

И тотчас отошла от первой парты.

Прошло семь лет, и, как могла заметить Лидия Анатольевна, обстановка на первой парте первого от выхода ряда переменилась. Тоненькая девочка в облаке таких густых и непослушных рыжих волос, что ей столь же негласным, как и, вероятно, дипломату Беляшову, разрешением было дано право не отращивать кос и не урезонивать гребешками свою натуру, с огненными ресницами, вечно прикрывающими ярко-зелёные глаза, – кажется, не вызывала уже усмешки на Таниных губах.

Но, так или иначе, об этом ничтожном происшествии никто никогда не узнал, кроме Лидии Анатольевны, сохранившей зацепку в своём сердце. Если пустяк всплывал в сознании, она только радовалась – отчётливо запомнилось, что Лиля ни малейшего внимания не обратила на минутную заминку однокашницы.

– Я к вам обращаюсь. – Повторила уже мягче Софья Михайловна.

Таня Беляшова медленно поднялась из-за парты. Ссутулившись, она немигающими глазами смотрела на девушку в учительской форме.

– Извините, Софья Михайловна. – Без выражения обратилась она. – Я слушала внимательно, можете проверить.

Эта последняя фраза была уже излишней. С учительницами монастыря не приходилось спорить никому. Софья Михайловна приподняла светлые, но отчётливые брови.

– Плачу и рыдаю. – Весело сказала она, и мгновенно нехороший дух обиды рассеялся.

Заулыбались самые въедливые ученицы, и сама Таня почувствовала облегчение. По кивку учительницы она заняла своё место. Лиля по-прежнему комкала в руке записку. В душе Тани шевельнулась досада – удивительно, она ни в чём не виновата, а вот Лилька, которая, действительно, не слушает про законы, сидит, как ни в чём не бывало. На мгновение страшное искушение посетило Танину душу… поднять руку… но так же мгновенно она вспыхнула от стыда и гордо вздёрнула голову. Больше она не обращала внимания на рыжую соседку.

Та как раз благонравно подняла руку. В правильной и единственно возможной конфигурации – острый локоток опирается на кончики пальцев другой руки, которая плотно покоится на парте, не сминая тетради.

– Что? – Спросила Софья Михайловна. – Хотите уже задать вопрос?

Лиля вывинтилась из-за парты, почти сходящая на нет в талии свободного коричневого платья.

– Софья Михайловна, я подвела свою одноклассницу Крепк о . Взяла у неё давеча тетрадку по правоведению и забыла отдать. Можно?..

Девочки так и ахнули – те из них, кто понял, что задумала Каменева.

Софья Михайловна рассеянно отозвалась:

– Можно. Но больше так не делайте.

Лиля вышла из-за парты с общей тетрадкой и, подойдя к столу Киры, положила прямо перед ней. Кира неуловимым жестом сунула тетрадь под парту на колени. Да славятся все покровители проказ и озорства, Софья Михайловна не начала детективного расследования, не прищурилась – будьте любезны, Крепко, предъявить после урока загадочный манускрипт… Экцетера.

– Пометьте, пожалуйста, в своих тетрадях, что для законов любви и жертвы не существует исключения. Диктовать я не буду, вы уже большие и должны уметь вести конспект.

Лиля вернулась за парту и что-то небрежно накорябала в тетрадке. Таня Беляшова сидела и работала с каменным склонённым лицом – она видела, как Лилька сунула под корешок тетради бумажный комочек.

Кира, посмеиваясь, с суровыми глазами строчила в тетради. Выждав момент, когда Софья Михайловна всё же вернулась к столу, чтобы продиктовать сам текст законов, она выудила из-под корешка растрёпанной общей тетрадки преступную наживку. Мимоходом она приоткрыла тетрадь – перед ней замелькали Лилины рисунки и её собственные эпиграммы, подписанные под ними… Нюткины глупости насчёт гаданий… Это была их старая тетрадь, которую они втроём вели с тех пор, как научились писать.

Развернув комок, она прочла наклонённые влево строчки:

«Знаешь, что старухи из девятого будут делать на вечеринке? Они сговорились с третьекурсниками из военки. Пойдём вечером и посмотрим, КАК ОНИ БУДУТ УХОДИТЬ».

Софья Михайловна говорила очень хорошо и понятно. Кое-что она продиктовала, но настаивала на том, чтобы они записывали всё, что особенно поразит их воображение.

– Ведь законы эти поразительны – красивы и, главное, соответствуют симметрии нашего мира, уравновешивают все его противоречия.

«Раз в три года Жизнь избирает Жертву, дав ей знак. Это Закон Любви, ибо это символ Любви, которую Жизнь испытывает к своему творению», прямым почерком писала Кира, используя сокращения, которые расшифрует потом на полях. Для этой цели она всегда оставляла их пошире.

«… его нельзя стереть, смыть или уничтожить каким-либо иным способом. Хоть ластиком, милые, трите», записала Лиля.

Нюта, старательно отдувая со лба разлетающиеся серебряные пряди, вывела: «Закон Жертвы вступает в силу после Закона Любви…»

Кира, сначала просто восхитившаяся Лилькиной смелостью, прочитала записку без недоумения. У неё не возникло вопроса, к чему понадобилась вся эта эскапада с передачей записки, в которой не заключалось ничего срочного – такие затеи сама плоть и кровь подростка, для которого чуточку подурить даже любимого учителя, как для раба не любить самого хорошего хозяина.

– ..когда приходит страж закона, чтобы забрать жертву, ничто и никто, никогда не остановит его. Представить себе эту величественную картину мы не можем. Она тайна для всех, кроме двоих – Стража и Жертвы.

Кира пыталась представить себе величественное зрелище, но вместо этого мысли её возвращались к записке.

«…посмотрим, КАК ОНИ БУДУТ УХОДИТЬ».

Вместо Стража, которого никто никогда не увидит, кроме Жертвы, Кира видела, как гаснут освещённые окна, из-за которых слышатся смех и музыка и… а потом они выйдут, ну, те ученики военки.

Третьекурсники, им по восемнадцать, большинство из них прошли через метаморфозу, совсем взрослые… эконом, ворча, выдал большинству из них опасные бритвы. И они имеют право носить оружие – большой чёрный пистолет, похожий на ворона, затихшего в руке.

Ворон приподнял крылья, вокруг подрагивают язычки света. Это одна-единственная свечка, но она множится и в полумесяце огоньков, чёрное тело увеличивается, ворон становится гигантским.

Жар пробежал по тонким артериям на шее и у запястий, Кира на минуту забыла, где находится. Голос Софьи Михайловны доносился из дальней дали, класс виделся, как в тумане… из этого тумана выступили светлые почти прозрачные молодые глаза, и Кира вздрогнула, вспомнив случившееся в учительской.