Агния Аксаковская - Нам больше нравится ночь

– И давайте-ка, если, и вправду, не хотите поджарить хвосты у печки…

Она выразительно подкинула на плече ранец.

– Непристойно? – Повторила Нюта и глаза её замаслились, как будто ей показали свежий пончик.

– А ты думаешь об ЭТОМ так давно и ни разу не засмеялась. – Продолжала Лиля. – У тебя плохое воображение. Верно, ты, третье лицо? – Она потрепала окончательно захлебнувшуюся и слегка постанывающую Нюту.

Та утёрла слёзку кружевным манжетом и весело закивала.

– Зато у тебя оно хорошее. – Буркнула Кира, ни на кого не глядя.

Лиля подняла глаза к багровеющим веткам дерева. Если б кто-нибудь сидел на ветке, увидел бы, как блеснули эти глаза. Кира немедленно раскаялась. Это непохоже на неё – так огрызаться только оттого, что у Лильки от природы глаза смеются и ничего иного делать они не могут. Ну, помимо обыденных жизненных функций, они всегда смотрят прямо и в то же время будто искоса. А если смотреть искоса, можно многое что заметить. Например, звезду на небе, которую прямым взглядом только спугнёшь.

– У нас ещё есть время подумать об этом. Например, если она сбежала… эта новенькая по новому предмету.

Они втроём рассмеялись. Наверное, скучнее урока не придумаешь. Пока у них была лишь ознакомительная встреча, и они ничего не поняли. Просто во все глаза рассматривали учительницу.

За спиной, на выходе из переулка, оживлённо заговорили несколько голосов. Подружки не обернулись, одна Нюта дёрнула плечом, но сдержалась. Мама недавно втолковала ей, что озираться, как сова, на звуковые сигналы «девушкам твоего круга» не принято. Геометрических подробностей Нюта не поняла, но про сову запомнила.

Через минуту их обогнали старшие – совершенно взрослые девушки, одетые, как городские дамы. Они завершали девятилетнее обучение и были освобождены от ношения обязательной формы. Для них отведено особое крыло школы, расписание индивидуальное, вместо уроков читаются лекции. Качество образования в «монастыре» высоко ценилось не только в городе. «Монастырский» аттестат официально приравнивался к институтскому – ежли барышня осваивала весь девятилетний курс с успехами выше среднего, она сама имела право преподавать избранный ею предмет. Другое дело, что и «средний» уровень здесь издавна установлен по какой-то иной мерке, куда более требовательной, чем в обычных школах города.

Считалось, что обучение одних только девочек и девушек в замкнутой среде вечного женственного способствует особому сосредоточению и помогает пережить метаморфозу с меньшими потерями для юной психики.

Во время войны школа не отступилась от своих традиций, хотя и её не миновали отчаяние и лишения, как и весь богатый гордый и старый город, оказавшийся в тылу под защитой своих крепостей и удачного географического положения.

Даже бомбардировки обошлись городу сравнительно легче, чем иным городам за Лукой. Разрушено прямым попаданием несколько зданий, и почти все собраны по камушку в первый же год после войны.

И всё же утраты среди горожан случались. Большей частию объяснить их было просто – виновница война. Но было и такое, что не нашло объяснения.

За семь прошедших лет город практически отстроился, начал восстанавливать довоенные нежности цивилизации – большие магазины, где можно было увидеть хлеб, колбасу, шоколад и даже несколько видов макаронных изделий. Даже чай, даже кофе… Едва сняли ограничения на подписку, горожанки заказали себе годовые абонементы журнала с модными указаниями – правда, на обложке всегда публиковалась одна и та же картинка – женщина в безобразной робе и фартуке, зато под обложкой начинался пир цветов и фасонов. Какой-то умный человек в администрации города позаботился, чтобы открылась заколоченная швейная лавка. Её назвали «Ателье» и трудоустроили туда великолепных мастериц. Правда, эти трудоустроенные прибыли в город в такой вот одежде, как на обложке модного журнала, но уже через пару дней являли безупречность стиля. Только зубы у них были железные, но это большого значения не имеет и вообще никого не касается.

Девятиклассницы не обратили ни малейшего внимания на трёх подружек. Зато Лиля смерила их внимательным взглядом, потом взглянула на свои ботики.

– А ведь всего на два года старше. – Зачем-то произнесла Кира, хотя терпеть не могла пустых реплик.

– Они ушли, вернулись и выглядят вполне довольными. – Последовала дерзкая реплика из-под рыжего нимба.

Кира издала сквозь сомкнутые губы тихий звук. Лиля наклонилась к ней.

– Покрути ручку настройки.

Кира отвернулась. «Аристократки» уже вступали на крыльцо школы. Одна остановилась и с напряжённым лицом, морщась, откалывала от завитых волос шляпку.

– Между прочим, та, что слева, ещё не…

Кира против своего обыкновения, не скрывая заинтересованности, быстро посмотрела на Лилю.

– Почему ты так думаешь? – Негромко спросила она.

– Ну, что-то в её облике наводит на мысль, что она такая же, как ты, например… не считая того, что ты чертовски умна… в свои шестнадцать умнее, чем она будет когда-либо…

Кира на грубую похвалу не ответила, но задумалась над словами Лили.

Закон Исчезновения, который в обывательской трактовке чаще именовался «это» и «когда он или она… или я уйду….или вернусь», был не самой странной частью мира, что бы не говорила Лиля. Бывало и что постраннее, и похуже…

А «это»… Ну, подумаешь. Подросток исчезает на три дня плюс минус пара часов.

Куда – неизвестно

Исчезая, подросток оставлял какую-нибудь вещицу на видном месте. Вот это важный момент – как будто эта зацепка мешала ему исчезнуть окончательно там, куда бы он или она не уходили. Приметка – так её называли – могла остаться в семье. Так поступали застенчивые. Кто-то оставлял Приметку на видном месте, иногда даже на людном – так случалось во время войны. Точно человек боялся, что о нём могут забыть даже родные. Надеялся, что память о нём позволит ему вернуться.

Так как девочкам важны подробности – то вот те немногие, что были им известны. Человек возвращался в той же одежде, да и внешне мало менялся. Но он определялся на всю жизнь. Иные, как припечатала безжалостная Кира, возвращались сразу с булавкой в шляпке… другие менялись в лучшую сторону.

Кира взглянула, но дверь школы уже закрывалась за вошедшими. Кира нахмурилась, на лбу у неё проступила вертикальная черта. Лиля не в первый раз видела это излишество, и оно ей совсем не нравилось.

– Я узнала одну из них. – Сказала Кира.

– Да ну?

– Та, у которой шляпка прямо к мозгу, очевидно, приколота. Надо же было так измениться. Я её помню… до…

– А что? – Поглаживая ремни грубого ранца на узких плечах, спросила Лиля.