Агния Аксаковская - Нам больше нравится ночь

Гнев Киры мигом прошёл. Его сменила резкая жалость и что-то вроде болезненного злорадства – сколько она предупреждала Нютку, что эти её лохмушки до добра не доведут. Устыдившись себя, Кира шагнула вперед, желая отвлечь глыбу льда на себя. Но завуч на неё и не взглянула.

– Девочка, вы меня слышите?

Нюта, видно, плохо соображая, кто она и где находится, проблеяла:

– Я… Аннстнсл… я… больше так не…

– Как вас зовут? – Спросила завуч.

Нюта, похоже, припоминала.

– Я… Нюта… – Прошептала бедняжка.

Сильный очерк всё ещё выразительного рта шевельнулся, завуч кивнула:

– Так.

– Нюта. – Твердила девочка и, что-то сообразив, добавила, собирая пряди со лба. – Анна Тарасик.

Фигура вновь кивнула, и ворон угрожающе наклонился вперёд. Нюта откинула назад голову, будто ей грозили ножом. Удивительно, какой хорошенькой она сейчас выглядит, с щемящей болью подумала Кира. Вдруг она заморгала – на белом лбу Нюты проступил какой-то скрытый рисунок, как старый пиратский шрам под ослепительным солнцем. Это напоминало что-то слышанное когда-то. Обрывок городского суеверия, связанный с Исчезновением.

Что-то… Когда-то… Кира обругала сама себя, хоть не была суеверна. Что только не примерещится, когда из ночи в ночь думаешь об одном и том же.

– Нюта… Анна Тарасик, превосходно. Стало быть, я имею честь состоять тёзкой вашей. Надеюсь, ОН отыщется. Я по поводу гребешка. Если его, конечно, не похитили разбойники.

Кира сама не знала, что подтолкнуло её. Шагнув поближе, она громко сказала:

– В городе снова объявилась банда Штурмютцеля, Анна Станиславовна.

Лиля охнула за её плечом. Со страху Кире померещилось, что глаза завуча поворачиваются в орбитах со слабым скрипом в поисках говорящего муравьишки.

Кира, вытянувшись во весь свой маленький рост, почтительно и твёрдо выдержала испытующий взгляд. Завуч хранила молчание. Затем тихо сказала:

– Вон оно что. Теперь понятно, кто похитил гребешок госпожи Тарасик.

Кире показалось, что голос её прозвучал иначе. Неужели в нём звякнула льдинка смешка? Нет, этого быть не может. Очень строго завуч завершила разговор:

– Ступайте.

Платье прошумело мимо них, и порыв холода – о ней говорили, что она моется только холодной водой – обдал смятённых подружек.

Кира и Лиля совершили обмен многозначительными взглядами. Нюта медленно приходила в себя, розовый отсвет возвращался на её щеки.

– Ты чего это? – Еле слышно спросила Лиля. Кира неопределённо двинула ртом.

Она повернулась к Нюте, выпрямляющейся, как растеньице после того как на него наступили сапогом, и хотела что-то сказать.

Лиля охнула, схватила обеих за рукава и потащила. Они подбежали к классу и втиснулись на порог в то мгновение, когда первая, вкрадчивая, как ультразвук, трель звонка возникла в воздухе.

Ворвавшись, как разбойники Штурмютцеля, они увидели класс, заполненный коричневыми катышками платьев, и несколько десятков глаз, устремлённых на них. Разбежавшись по своим партам – педагогическая премудрость рассадила их в разных концах комнаты – девочки в изнеможении попадали на свои места, не отвечая на возгласы и подтрунивания одноклассниц.

Анна Станиславовна в эту минуту стояла в рекреации спиною к слабо светящемуся окну. Взгляд на потолок она не поднимала. Гремел звонок. Зашаркали мягкие туфли, и с ведром и шваброй появилась уборщица. Женщины не обратили друг на друга ни малейшего внимания.

– Что же, Лизавета Павловна. – Заговорила, глядя перед собой, завуч. – Опять жаловались на запах?

Швабра шарк-шарк по полу.

– Ага. – Лаконичный такой звук, который вполне бы мог издать и сам почтенный снаряд для наведения чистоты.

– А вы им скажите, что ничего. Запах хлорной извести убивает всякую нечисть, полезен для дыхательных путей. Простужаться меньше будут наши барышни.

– Так и скажу. – Подбираясь к зашнурованным ботинкам, крепко обхватывающим высокоподъёмные ноги завуча, пообещала Лизавета Павловна. – А вот печки…

– Печки скоро топить…

– Займусь.

– Ну, и что же. И очень хорошо.

– А пригласить бы уже его.

– Кого? – Думая о своём и вежливо пятясь к выходу, спросила Анна Станиславовна.

Уборщица, опираясь на швабру, снизу вверх посмотрела на завуча. Наконец, они встретились глазами.

– Ах, да. – Ровно заметила высокая красивая старуха. – А что… там есть?..

Уборщица как будто не находила слов. Завучу показалось, что она пробормотала «Ну, знаете…» Покрепче опершись на свой посох, она заговорила, тем не менее, сдержанно и учтиво:

– Сами видели, Анна Станиславовна… приоткрыть нельзя… сейчас шасть… шасть.. так и шныряют.

– Так много?

– Да, уж развелось порядочно.

– Удивительно, право, откуда они берутся.

Та позволила себе довольно громко усмехнуться.

– Уж известно. Свято место пусто не бывает, Анна Станиславовна. Ведь всё лето школа пустая стояла…

Она сделала перерыв в своей речи. Анна Станиславовна быстро взглянула на неё, не стремясь, впрочем, к зрительному контакту.

– Что, неужто они… это… и по школе?..

Завуч сделала прекрасной рукой жест, обозначающий движение, беготню. Так она делала, когда говорила о непозволительных шалостях младшеклассниц.

– А то. – Вырвалось у Лизаветы Павловны.

Она сделала шажок, приблизивший её к Анне Станиславовне

– Я-то все каникулы здесь проживаю. Так я ви-идела… вечером из дежурки выйти нельзя.

– Неужто так это серьёзно? – Беспечно заметила красавица, но смешок, вырвавшийся у неё, прозвучал несколько нервно. – Я что-то не замечала…

Лизавета Павловна поджала губы в тени, отбрасываемой косынкой.

– Вы-то во флигеле кантуетесь, а я туточки. Как поселятся, как заселят…

Анна Станиславовна недоверчиво молчала.

– Но ведь сейчас никого вроде бы… в смысле, явно…

– Явно. – Проворчала уборщица.

Завуч взглянула на неё вопросительно.

Та оживилась, и, подойдя ещё ближе, заговорила, двигая шваброй и описывая сим инструментом полукруг:

– Конечно, много-то само поуходило… это мы тоже знаем… только спросите…

– Я и спрашиваю. – Словно пытаясь отшутиться, молвила Анна Станиславовна, но глаза её затянуло стеклом от напряжения – такой она бывала, когда по телефону поступало очередное распоряжение начальства или когда она возвращалась с секционного совещания административных работников города.

– Покидают, значит, школу… когда детишки-то, разбойницы наши…

Уборщица поднесла руку к косынке, собираясь сдвинуть её повыше, но не сдвинула. В тени что-то блеснуло сдвоенным блеском – свет из окна добрался до глаз Лизаветы Павловны.

– Ну, а иное что… оно, знаете, упорное… до холодов норовят досидеть…