Агния Аксаковская - Нам больше нравится ночь

Кира отметила с присущей ей и не всегда нужной наблюдательностью это движение. Будто это не ремешки, выкроенные из парашютной упряжи поверженного врага и полученные по ордеру в распределительном центре, а что-то иное, более лёгкое… легковесное, нежное и упругое. Кира почувствовала, что невольно покраснела – от досады на свою наблюдательность.

– А то, что была умная… умный человек… А посмотри на неё теперь? Какие у неё интересы?

Кира сделала презрительный жест маленькой короткопалой рукой – перчатки она не носила, а зимой надевала варежки домашней вязки.

– Тряпки!

Кира насупилась. Рыжая внезапно с необыкновенной мягкостью сказала:

– А ты, конечно, права.

Кира испытующе глянула на рыжую. Лиля оправляла перчатку на худых пальцах – удивительно, какие длинные они. И ресницы у неё длинные, и ноги. И руки, мстительно подсказал кто-то чужой в Кириной голове. Но Кира Добрая отмахнула вздорную злинку.

Примирительно положив руку на Лилино плечо, она молчала. Девочки свернули вместе с улицей – здесь та раздваивалась. По правую руку на обихоженной, заново выложенной мостовой высилось полуразрушенное здание. Несмотря на то, что оно было обломано с боков чьей-то страшной рукой, и верхушка его пострадала, впечатление оно производило грандиозное. Опалённый косым попаданием накренившийся охранный знак в человеческий рост напоминал остов фигуры. Девочки не имели желания рассмотреть его, даже Нюта не осмелилась задержаться взглядом на чёрном скособоченном силуэте, нарисованном на прозрачном небе сентября.

– Будут отстраивать. – Сказала Кира. – Я читала в газете, принято решение, из уважения к чувствам верующих, принявших активное участие в защите города.

Нюта о чём-то усиленно думала.

– А другие необычные дома? – Спросила она.

Кира усмехнулась.

– Тебя это интересует?

Нюта кивнула.

– У меня папа методист.

– В необычные дома, – вмешалась Лилька, – можно ходить не только верующим.

– А. – Сказала Нюта. – Только он сюда не пойдёт.

И она показала, чтобы подруги не ошиблись, пальцем на скорбно молчавшее здание. Кира мгновенно перехватила её руку.

– Нюта, неприлично показывать пальцем.

Нюта выдернула пальчики из Кириной ладони.

– Подумаешь. – Заметила она без обиды. – А вот ТО, по-твоему, прилично?

И она немедленно вновь простёрла свою маленькую длань.

Девочки на сей раз не переглянулись. Все три молча и не сговариваясь, сошли со своей дороги на мостовую к зданию и, обойдя его, уставились на контрфорс с вплавленным в ткань стены помутневшим витражом. Здесь возле окна, ответившего мёртвым взглядом, в полуметре над помятой травой, висела, накрепко вбитая в кирпичи строительным циркулем обычнейшая самого прозаического вида мужская шляпа.

Это определённо была Приметка.

В целом ничего такого, вполне приличная вещь, этак сдержанно намекает на сильный характер удалившегося в странное путешествие.

И, тем не менее, в этом месте, на стене этого дома, Приметка наводила на тревожные, если не мысли, то ощущения.

Кира поморщилась. Замечать Приметки посреди улицы вроде было не принято. Но что уж – Нюта права. Устроиться вот здесь на одной из старинных улиц города, на повороте от школы… ничего не скажешь. Но слова у неё нашлись.

– Не спорю. – Сказала она.

Лиля усмехнулась. Обе посмотрели на неё.

– Когда, интересно, объявили, что «это» нельзя делать именно вот здесь?

Кире давно расхотелось спорить, но она вяло ответила:

– Общественное здание… – И тут же замолчала, поняв, что подобрала неверный аргумент.

Приметки – причём, отнюдь не такие солидные, как эта злополучная шляпа, можно увидеть на любом общественном здании, от мэрии до городского архива. Правда, это не совсем типично, но ничего запретного в том, чтобы оставить память о себе на виду, нет. К тому же, годы войны внесли свою коррективу – во время бомбардировок люди часто теряли самообладание и стремились остаться поближе к другим.

Мало ли что может случиться, пока я блуждаю неведомо где? И куда я вернусь?

Были и смутные размышления, насчёт целостности того, другого места . А вдруг оно тоже подвластно бомбам?

Таков был, вероятно, ход мысли.

Нельзя и сбрасывать со счетов, что событие происходит не в том возрасте, когда человек чувствует себя полностью уверенным в своих силах… он так молод… Кира с горечью подумала, что никогда не поймёт, почему «это» должно случиться тогда, когда ты только начинаешь по-настоящему ощущать себя личностью, и мысли приходят к тебе такие новые, яркие и пугающие.

Лиле, по-видимому, этого не понять. У неё свои три аккорда, как говорит их учительница музыки – она до того молода, что это осознают даже семиклассницы. Вероятно, она вернулась всего ничего как – года три назад.

Лиля негромко сказала:

– А, по-моему, в этом что-то есть. Кто-то хочет вернуться именно сюда.

Кира прищурилась.

– Ты что, Лилька, верующая?

Та приподняла брови, рыжие и нагловатые.

– Почему ты сделала такое умозаключение?

– Ну, ты то и дело говоришь – Боже мой, Господи помилуй и всё такое. Да и минуту назад тоже что-то такое произнесла.

– Я произнесла – знает один Бог. Может, ты слышала, что бывают идиоматические выражения.

Кира прямо взбесилась от этого небрежного тона. Лиля говорила приглушенным голосом, совершенно спокойно, но с нарочитой обеспокоенностью, будто бы ей небезразлично, что о ней подумает лучшая подруга.

– Это пережитки мышления. – Стараясь говорить так же небрежно, ответила Кира. – Шелуха сознания. Вроде как если бы ты семечки грызла.

Лиля промолчала. Один ноль в пользу рыжего нимба. Ей-таки удалось вывести Киру из себя – ещё одно идиоматическое выражение, имеющее, правда, и буквальный смысл. Предположение подтвердилось тем, что Нюта с изумлением посмотрела на Киру.

– Ты обиделась? – Кукольным голоском спросила она. – Что случилось?

– Ничего. – Отрезала Кира.

Она повернулась и пошла прочь. Девочки, автоматически повинуясь её властным движениям, направились за нею, причём, первой – Лиля.

Мистические учения о нравственности не поощрялись, это все знали, но первый год войны многое изменил. Старый князь, сидевший где-то в столице далеко от речного города, потряс воображение всей страны сильнее, чем страшные сводки с фронтов. Он обратился к народу с трогающими душу и сердце словами, какие приняты в искупительных учреждениях с древних времён. Сам он когда-то поступил в училище, которое готовило духовных пастырей для служения человечеству, но был оттуда изгнан. Один за другим стали открываться храмы всех религий, а молодые священники в существующих уходили на фронт, где негласно выполняли свою работу.