Агния Аксаковская - Нам больше нравится ночь

– А холода будут, и ранние. – Бросила с высоты немалого роста стройная дама.

В голосе её тоже мелькнул холодок, но Лизавету Павловну было не сбить.

– Опять обещают. Того, явного, вывели… земля-то выморила хладом, это мы знаем… а других всяких прочих…

Собеседница передёрнула мощными покатыми плечами – на зависть были некогда они хороши, да и сейчас придают фигуре Анны Станиславовны прелесть несказанную.

– Так, стало быть, пригласим. – Решаясь, молвила она. – Раз вы утверждаете, Лизавета Павловна….

Уборщица дерзко оборвала её.

– Утверждаю…

И руку подняла к косынке. Анна Станиславовна спешно оглянулась и, величественно махнув рукой на уборщицу, сказала:

– Те-те, Лизавета Павловна.

– То-то и те-те. – Последовал ответ.

Завуч торопилась оборвать разговор.

– Ну, не будем ждать холодов, сейчас и сделаем всё, как обычно.

Она ласково кивнула швабре и, шумя платьем, как по воздуху, поплыла к выходу. Уборщица помедлила.

– Да нет, не как обычно. – В прямую спину уходящей молвила она, чеканя слова. – Нет. Не как.

Спина застыла. Завуч не сразу обернулась. Сделав бальный разворот и подойдя вплотную к назойливой работнице, она склонила голову и заговорила совсем другим голосом, тихим и нехорошим, сразу сделавшим её совсем иною Анной Станиславовной.

– Ну, что тебе, Лизка?

Та молчала, ничуть не удивлённая произошедшей переменой.

– Чего тебе? – Надвигаясь всем массивным и стройным, туго затянутым в плотную ткань телом, повторила огромная женщина.

– Да мне-то ничего… а только я в этом вертепе, милая, трудиться не буду… жизнь мне как-то в привычку стала. – С издёвкой отчеканила та, не понижая голоса. – А уж гадостно до чего… в сумерках и шагу тут шагнуть нельзя… а что из этого сделаться могёт, это уж вы сами рассчитывайте. Вы страсть умны, Анна Станиславовна

Та вздохнула.

– Может.

– Что?

– Может, а не могёт. Ты же грамотный человек, что это за…

Лизавета Павловна подёргала свою косынку.

– Ладно, я всё сделаю… то есть, ты уж сама… Лиза Пална… Расстарайся…

Та потеплела. С нарочитой услужливостью отступила и жарко зашептала:

– Оно вон оно… прежнего никак не надо. Слаб. – Сказав это, она с особым выражением посмотрела на завуча.

Та проявляла уже явные признаки нетерпения.

– Хорошо, хорошо. Приглашай на своё усмотрение, кого знаешь… только… не шуми сама… не разговаривай.

– Это я понимаю. – С расстановкой пообещала Лиза. – А вы уж не мешайтесь, когда… и, глядишь, выведем… а то ведь безобразие… давеча одно на меня в подсобке-то с потолка… еле увернулась..

– Что?..

В соседнем классе открылась дверь и вышла девочка.

Анна Станиславовна сказала «Тш» и простёрла руку. Уборщица замолчала. Девочка обернулась, из полуоткрытого класса взрослый голос резал:

– Не задерживайтесь, мадмуазель. Он на столе в учительской, сразу с краю.

Девочка обернулась и ответила:

– Поняла, Софья Михайловна.

Она прошла два шага, посмотрела через плечо.

– Здравствуйте, Лизавета Павловна.

– Доброе, боярышня. – Ответила та.

Девочка удалилась по коридору, детские шажки долго отдавались в первой тишине утреннего урока.

Женщины подождали. Анна Станиславовна узнала в посланной за журналом ученице ту, что так находчиво, если не сказать, нахально, защитила свою растрёпанную приятельницу.

Уборщица смотрела на начальницу, ожидая ещё каких-нибудь глупых напутствий – пусть себе скажет, на душе полегчает. Но завуч молчала. Лиза увидела, что Анна Станиславовна выцвела лицом, строгие черты обмякли. Она обмерла, вид у завучихи сделался, краше в гроб кладут… не милее того, в подсобке…

Она кашлянула осторожненько. Анна Станиславовна не вздрогнула, а точно ото сна отошла.

Не узнавая, глянула она на Лизу, и устало приказав:

– Делай, что хочешь. – Пошла быстро прочь.

Каблуки её туфель, широкие, как копыта, негромко стучали в сумраке коридора. Один раз её вроде качнуло, но это, верно, показалось. Завуч просто остановилась, затем тем же неспешным шагом двинула себе дальше.

Лизавета Павловна не без тихой злобы повторила тишком:

– Что хочешь.

Киру отправила за журналом молодая учительница правоведения. Раньше этот предмет назывался Великие Законы, но к тому времени, когда к нему подобрались семиклассницы, чья судьба мне небезразлична, то есть к сентябрю восьмого после войны года, его переименовали.

В городе глухо поговаривали, что старый князь, там, в столичной крепости внезапно подвергся одному из помянутых законов. То есть, проще говоря – исчез. Никто точно не знал, но в положенном возрасте с ним этого не произошло, а тут вдруг на старости лет… и что делать прикажете? Оставил он Приметку или нет… говорили, что оставил, да только охрана и к дверям-то подойти боится. Правит всем маршал, который был главный в войну и раньше союзников вошёл в чужую столицу.

Софья Михайловна, полная тёзка основательницы гимназии, действительно была молода. То есть, по меркам девочек, старая развалина – что являет собой наивысший комплимент, или как говорили девочки, комплимень , для особи женского пола. Значит, девочки ещё включают её в свою возрастную систему – а согласно их классификации, девятнадцатилетняя девушка и есть чудовищная старуха.

Хорошенькая дурнушка в форменном учительском платье, как на барабанчике сидевшем на этой пышечке, учительница правоведения была несколько легкомысленна и забывчива. Пока не усвоила жёсткую внутреннюю самодисциплину, которой славились преподавательницы монастыря. Вот забыла прихватить журнал, отправила ребёнка на первом же уроке. Ну, да это пустяки, вяло думала Анна Станиславовна. Это ерунда. А замечание я ей сделаю, не при всех, понятно. К слову, Анна Станиславовна не терпела жлобства во всех видах и даже не могла наблюдать за людьми в унижающих их обстоятельствах. Она снова вспомнила о храброй семикласснице и довольно улыбнулась. Придётся её, конечно, наказать, но так, чтобы та поняла, что поступила правильно.

За смелость надо платить, она не достаётся даром. Крепче будет эта не слишком симпатичная барышня. Эд-дакая гадкая гусеничка. Интересно, что с ней будет после…

Анна Станиславовна охотно призналась самой себе, что замедляет шаг, чтобы столкнуться с девчонкой и ещё раз поглядеть, как та будет вести себя.

Кира остановилась, озираясь – нечасто удаётся побывать в учительской. Она оглядела шкаф с журналами, сейчас он пуст, только номерки посверкивали сквозь дымчатое стекло. Потёртый диванчик с красным кружком на обивке – ага, куда не рекомендуется садиться из-за пружины. Кадка с ухоженной маленькой пальмой, осеняющей этот уголок спокойствия. Ряд письменных разномастных столов – то, что удалось прикупить после войны, ведь большая часть была пожрана небольшой печкой.