Мария Костылева - И пришёл великан. Часть 1

– Эта твоя Нарай… – сказала она Мильсу. – Почему она не может, например, поехать одна, если уж ей так не терпится попасть в Лёгкие Пещеры?..

– Я за неё отвечаю. Родители у неё идиоты, отговаривать не стали – пускай, дескать, девочка развеется. А я запретить тоже не могу – у неё курсовая по синим саламандрам, не прикопаешься.

От звуков их голосов проснулась женщина, дремавшая на сумке. Зашевелилась, села прямее, разлепила глаза.

– Ой… – сказала она, обнаружив рядом, помимо Лееж, ещё двух людей.

Мильс коротко глянул в её сторону и снова развернулся к прибою, дымя папиросой.

– Вы здесь, тэб Мильс… – пробормотала женщина с виноватым видом. Она казалась испуганной.

Обычно Мильс выглядел не слишком впечатляюще: его лицо было бледным и не очень выразительным, одежду он носил очень простую, какую можно приобрести в любой недорогой лавке. Росту Мильс был высокого, но всегда немного сутулился. Разговаривал спокойно, почти никогда не повышая голоса, хотя в иные моменты в его речи проскальзывало высокомерие – казалось, будто общаясь с человеком, Мильс делает тому одолжение. Впрочем, вызывать страх такая манера всё равно не могла.

Тем не менее, именно в этот момент Ронха могла бы понять служанку: фигура Мильса на фоне заката была почти чёрной, и от неё исходил ореол смутной угрозы. Мильс не просто злился – он был практически в бешенстве. По всей видимости, он очень не хотел составлять Тальвину компанию в его путешествии к Черевеску, но долг преподавателя брал верх над личными предпочтениями. Ронха подозревала, что в таком отношении Мильса к работе тоже не обошлось без Каальгера – в его сознании, очевидно, прочно засел постулат учителя о том, что нельзя ставить барьеры учёному, когда тот стремится расширить свои горизонты. Ругать можно за лень, а не за тягу к знаниям.

Мильс развернулся, прошёлся по берегу. Снова коротко глянул в сторону Лееж и виновато подобравшейся возле неё служанки. И снова прошелся по берегу.

– Накрой её, что ли, чем-нибудь, – бросил он. – Замёрзнет.

– Ах, да-да-да… – Служанка торопливо закивала и полезла в сумку.

Мильс выкинул докуренную папиросу и полез за следующей.

– Каальгер знал об этом? – спросила Ронха, глядя, как служанка заботливо укутывает Лееж тёплым одеялом.

– О чём? – процедил Мильс.

– О том, что с ней случилось. Или это уже случилось после того, как…

– Тебя в самом деле это интересует, или просто сказать нечего?

Ронха скрипнула зубами.

Мильса она уважала, и даже не скрывала этого от самой себя. Со своими магическими теориями, точными заклинаниями и отсутствием просчётов во всём, он казался Ронхе пришельцем из какого-то иного мира, где люди не совершают ошибок. А Ронху, которую часто называли пустоголовой неумехой, невольно тянуло к таким людям, словно бы один их благосклонный взгляд мог разбить в пух и прах всё, что говорили злые языки.

Но Мильс, хоть и не дразнил никогда Ронху и не разыгрывал её – ему это попросту было неинтересно – всегда испытывал к ней очевидную неприязнь, а потому смотреть на неё, тем более, благосклонно, вовсе не хотел. Когда Каальгер однажды попросил Мильса объяснить Ронхе какую-то мудрёную формулу, которую тот вывел самостоятельно, и которую все поняли – кроме Ронхи – Мильс только головой качнул: «Пусть лучше этим Тальвин займётся, он почему-то питает слабость к заранее безнадёжным затеям». Тальвин тогда рассмеялся и парировал: «Всему есть предел, дружище! Не переводи стрелки: твоя формула – ты и страдай».

Ронха не понимала, почему такое отношение к ней сохранилось у Мильса до сих пор. Ведь прошло шесть кругов, она могла измениться. Да и сейчас она вроде бы говорила с ним вполне спокойно, даже вежливо – а он, по-прежнему, обращался к ней, как к пустому месту. Он стоял здесь, весь такой грозный, чёрный, дымящий своими ужасными папиросами, и ему совершенно не было до неё дела. Да и до Лееж, видимо, тоже: он пришёл сюда только потому, что его попросил Тальвин, а просьбы друзей надо было выполнять – просто для того, чтобы эти друзья у тебя оставались. Друзья – это такие люди, которые ещё могут тебе пригодиться. А люди, которые не пригодятся – например, какие-нибудь бездарные провинциальные ведьмы – могут не надеяться даже на то, что на них просто внимание обратят.

Ронха не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. Она уже давно взяла себе за правило на грубость отвечать грубостью, даже если не чувствовала гнева или раздражения – так было надо, чтобы не производить впечатление человека, которому можно безнаказанно грубить. Она бы, может, и в этот раз что-нибудь придумала, однако ей почему-то показалось, что их с Мильсом перепалка превратит Лееж во что-то вроде стула или тумбочки – в общем, в какой-то предмет мебели, рядом с которым можно делать и говорить что угодно, потому что ему всё равно.

– Считай, что мне просто нечего сказать, – буркнула Ронха.

И, зная, что разговор на этом окончен, она двинулась по направлению к порту. Оставаться здесь дольше было слишком тяжело.

***

Чёрное чудовище уже стояло у пирса. Из его трубы шёл дым, загрязняя чистоту закатного неба. Какие-то люди таскали длинные ящики чудовищу в пасть и пропадали там вместе с ними. И Ронха тоже должна была пропасть. Совсем скоро. И, может быть, навсегда.

До порта оставалась ещё примерно четверть крика. Впереди виднелся ярко-оранжевый глаз зажжённого маяка, бросавший блики на морскую гладь и на берег. Ронха остановилась и опустилась на корточки. Сняла с плеча сумку, чтобы не мешала, и поставила рядом.

Следовало попрощаться с родной землёй. Попрощаться правильно – хотя бы просто для того, чтобы она приняла свою дочь, если… когда та вернётся к ней.

Камни были холодны, и кончики пальцев почти тут же закоченели, стоило им прикоснуться к гальке.

Ты, которая хранит корни всего,

Не оставь людей, живущих на этом берегу…

Выругалась, помотала головой. Не в силах сосредоточиться, она вместо нужных слов принялась зачем-то читать заговор на урожайное лето! Причём даже не обратила внимания на то, что в солнечном сплетении не собирается сгусток силы, а значит, заклинание совершенно бесполезно – рождённое в пустоте, оно было направлено туда же, в пустоту…

Ронха снова попыталась собраться с мыслями. Закрыла глаза, призвала дар. Но от осознания того, что всё уже пошло наперекосяк – недостаточно уважительное отношение к земле, недостаточно торжественное прощание, всё неправильно, неправильно! – произнести нужные слова у неё по-прежнему не удавалось. Обычно Ронха не заучивала заклинания – одного прочтения, как правило, было достаточно, чтобы необходимые строчки потом возникли в голове сами собой. Древние колдуны безо всякой зубрёжки способны были найти правильные слова – те словно приходили сами по себе, их подсказывала чародеям природа.