Анна Федорова - Кровь и вода. Допотопное фэнтези

Анна изумленно молчала.

– Я знаю, что вы спрашивали себя: неужели Ребекка заслужила смерть? Поверь мне: заслужила. Вы по-прежнему смотрите на меня со страхом. Неужели вы боитесь ангелов больше Тьмы? Если так – значит, этот мир умирает.

– Нет, я… я не знаю. Убить детей… ужасно.

– Да. И никто не остановил бы их, потому что никто не знал. Если бы это не сделали мы.

«Зачем он рассказывает мне это?» – подумала Анна.

– Я не случайно пришел сюда в ту ночь. Если бы я отправил солдат одних, я бы не увидел… Посмотри мне в глаза.

Анна подчинилась приказу, резко вскинув голову. Черные глаза Шемхазая – безжалостно-твердый взгляд. Смотреть было почти больно.

– Зачем ты вышла на улицу, услышав крики?

– У нас здесь никогда такого не было.

– Человеческое любопытство. Ну конечно. Источник непредсказуемых случайностей – и счастливых, и несчастных. Собирайся. Ты пойдешь со мной.

Шемхазай протянул Анне руку. Помедлив, она легко прикоснулась пальцами к его ладони.

– Я выбрал эту женщину, – изменив интонацию, вдруг сказал Шемхазай, повернув голову в сторону. Анна обернулась вместе с ним.

Мать Анны стояла в дверном проеме, прижав руки ко рту.

– Как прикажешь, – наконец сказала она, пытаясь опуститься на колени.

Анна смотрела то на мать, то на Шемхазая, и не могла сказать ни слова.

Когда вышли на улицу, Шемхазай взял Анну за руку. Она шла, опустив глаза, кожей чувствуя прожигающие – испуганные или удивленные – взгляды прохожих.

– Отступница… – услышала она неуверенный шепот у себя за спиной.

Шемхазай резко обернулся.

– Напротив, – громко сказал он. – Я выбрал ее из тысячи других женщин. Для того, чтобы она была со мной.

Анна слышала легенды о том, что один из ангелов выбрал себе в жены смертную женщину – когда-то, давным-давно. Она растерянно посмотрела на свою руку в руке Шемхазая – худая, обожженная солнцем, обычная рука, исколотые иголкой пальцы. Что он видит во мне? – подумала она. – Зачем он это делает?

– Веру и красоту, – тихо ответил ей Шемхазай. – Я чувствую твою веру и вижу твою красоту. Не нужно бояться.

Неожиданно Анне показалось, что она снова маленькая девочка, и отец ведет ее по улице за руку.

***

Никто не смог бы сказать точно, когда у детей появилась эта игра – игра в Гвардию. Скорее всего, лет через десять после того, как Гвардия была создана. Возможно, это была первая детская игра в добро и зло – из тех, что потом будут бесконечно повторяться в ходе истории.

Мальчики, вооруженные деревянными палочками, окружили одного, стоящего на коленях, и готовились «исполнить приговор». Их жертва уже всхлипывала, но все еще не пыталась убежать, мужественно соблюдая правила игры. Остальные возбужденно кричали, перебивая друг друга, пока главный не выступил вперед и не сказал серьезным тонким голосом: «Зло должно быть уничтожено». Все сделали несколько шагов вперед и ткнули палочками в жертву, и тут же разбежались, оставив его лежать на земле.

«Они пропустили суд. Забыли, что перед казнью должен состояться суд. Прекрасно, – подумал Мастема, незаметно наблюдавший за детьми. – В их глазах Гвардия выглядит вот так: убийцы. А не судьи и не защитники. Прекрасно».

Такая маленькая сценка утром – верный знак удачи на весь день. Мастема заторопился вниз по улице, смешно перебирая хромыми ногами – для сегодняшней работы ему понадобился облик немощного старика.

Мастема давно не получал вестей из Цитадели, но был уверен, что Хранитель доволен им (и даже Историку нечего сказать). Леонард – Рыцарь, отвечающий за все действия в мирах Садовников – уже не раз говорил Мастеме, что тот может гордиться собой: после первых неизбежных ошибок у Мастемы открылось умение склонять людей на сторону Цитадели, и это было не менее ценно, чем боевая магия.

Этот «особенный» мир поддавался их усилиям едва ли не легче, чем все предыдущие, и Гвардия сыграла в этом не последнюю роль.

Хотя, если подумать, и Шуты, и Школа тоже не слишком мешали.

В ночь последнего карнавала Мастема смешался с толпой, чутко ловя оттенки эмоций. На деревянных помостах разыгрывались смешные сценки; музыканты в разных уголках площади самозабвенно играли, не заботясь о том, сочетаются ли друг с другом их мелодии; люди танцевали и водили хороводы. В толпе Мастема заметил нескольких Шутов – ему легко было их узнать, поскольку они выглядели неуязвимыми. Не так, как Гвардия, конечно. Большинство Шутов почти не умели держать в руках меч и были вовсе не искушены в войне; их берегло другое. Шуты смотрели вокруг так, как будто мир создается прямо перед их глазами – и с их участием. Они вдыхали волшебство творения прямо из воздуха. Ставя уличные сценки, устраивая розыгрыши и мистификации, Шуты заставляли людей смеяться, но это не главное. Они внушали людям какое-то особое чувство: ощущение себя не просто человеком, фигуркой на доске у высших сил, а участником тайны творения. Кроме реальности солнца, гор и морей – то есть вещей, неподвластных людям, еще есть реальность человеческих отношений (устройство общества, если хотите, с его законами, запретами и распространенными мечтами). Шуты учили смотреть на эту вторую реальность так, чтобы она не казалась незыблемой. Смотреть со стороны, понимать ее устройство. Ставить под сомнение любые «очевидные» вещи. Переубеждать людей, показывая им условность их верований. Единственное, в чем не сомневались Шуты – в милости Творца, давшего им жизнь. И, конечно, в мудрости Азраэля, научившего их, как открыть глаза.

Мастема с недовольством признался себе, что до сих пор до конца не понимает, как действуют Шуты. И почему в их душах, как ни ищи, не найдешь, за что зацепиться. Им не была свойственна ни зависть, ни гордыня. Им не нужна была власть и, кажется, даже богатство. При этом их никак нельзя было назвать аскетами: многие Шуты, например, любили шумные праздники – те же карнавалы были придуманы ими. К счастью, Шутов было немного.

Но зато Мастему очень интересовали те, кто понимал учение Шутов неправильно. Как быстро выяснилось, там было настоящее золотое дно.

Еще оставалась Школа, но с этими, хм, художниками все было понятно с самого начала. Мастеме понимал, зачем Садовники терпят в своих рядах Оберона, но поручать ему заботу об этом «особенном» мире было глупо.

Раздумывая о предстоящей ночью встрече с Учениками, Мастема свернул на рыночную площадь и растворился в гомонящей толпе.

***

Азраэль, как обычно, проводил утро с Шутами. С тех пор как Селед покинула его, он многое изменил: например, перестал посвящать утренние часы размышлениям и одиночеству. Теперь двери его дома были открыты всегда – и утром, и ночью, и днем. Войти мог любой, но оставались немногие.