Валентина Спирина - Девять Жизней. За час до полудня

– Хватит спорить! Глядите глубже,
Там, за чёрным квадратным фоном,
Солнце тонет в холодной луже,
Ледяным покрываясь узором.

– Дааа… Вот это вас прёт, ребята…
Как фантазия ваша плещет…
Он был просто чёрным квадратом.
С миллионом морщин и трещин.

Ты писала этюды на берегу ручья.
В них Господь Саваоф притворился седой горой.
Дух Святой в них неслышно траву качал
И надмирный Логос царствовал над водой.

Волновалось всё: дуб, берёзы, кустарник – лес.
И ручей, волнуясь, брызги к ветвям бросал.
В глубине пейзажа незримо Христос воскрес
И плакучей ивой тянется к небесам.

А со дна ручья русалки глядят сквозь зыбь:
Богоматерь, склонившись, тёмной взяла воды,
Чтоб самой напиться и жаждущих напоить
Несвятой водой, которую пишешь ты.

В глубине картины Бог из ручья вставал
И ходил по лесу охая, словно гром.
Замолчали птицы, но шумом пошла трава,
И вздыхали сосны тяжко да ни о ком.

Ты писала этюды, но Бог написал тебя:
У ручья, босая, ты кистью ласкаешь холст,
От касаний кисти на ткани играет рябь
И рисунок Божий вечен, красив и прост.

Помню, в детстве, дед мне часто говаривал:
«Сколько от жизни ни возьмёшь, всё не твоё»
Дед смотрел на меня с улыбкой, но во взгляде играло зарево:
залпы орудий, вспышки прожекторов, пулемёт…

Дед носил старую шинель, курил «Родопи»,
иногда самокрутки, свёрнутые из газетной бумаги.
В молодости мой дед побывал в Европе,
видел, как Знамя Победы наши подняли на Рейхстаге.

Дед бежал из дому на фронт, когда ему и четырнадцати не было.
Юность его, выходит, без остатка Отчизне отдана.
Говорил: «Знатное дело, война, только не очень хлебное».
«Дошли, говорит, до Берлина, жаль, не дошли до Лондона».

В детстве мы часто собирались в его комнате;
дед поднимался с печи, кряхтел, почёсывал бороду.
Говорил: «Как бы не повернулось, внуки, всегда помните:
жизнь берегут со старости, честь – смолоду.

Живу я, внуки, давно, повидать успел всякого.
Трус умирает дважды, в бою победит смелый.
Чувствуешь, сердечко со страху брякнуло?
Первый шаг к могиле ты сделал.

Дурак сидит в окопе, умный всегда в бою.
Бог презирает трусов и бьет предателей.
Пошёл воевать? Так не сиди, воюй,
либо, простите внуки, иди ты к ядрёной матери.

На фронте сразу видно, кто воин, а кто подлец.
Сторонитесь последних, чтоб оставаться первыми.
Помните: пуля – дура, и тот молодец,
кто под пулями смог совладать с нервами».

Вернувшись с фронта, дед женился, работал токарем.
Был невысок ростом, сухощав, в плечах узким.
Он еще говорил с таким сладкоголосым оканьем…
От деда пахло избой, махоркой и чем-то русским.

Русские просторы
крымская земля,
и леса, и горы
радуют меня.

Солнечные дали
тайнами полны.
Крым горит медалью
на груди страны.

В небе на Ай-Петри
воздух, как елей.
Голос наших предков
слышен из камней.

Севастополь, Ялта
Херсонес, Гурзуф;
парусники, яхты,
облака ползут.

Моря кубок синий
и небес покров;
где-то между ними
плавает любовь.

Мыс Феодосийский,
как из камня – пёс.
Часть родной России
я с собой унёс.

Блок и Айвазовский
Чехов, Горький, Грин,
Бунин, Маяковский
приезжали в Крым.

На базарах людно
толпами народ,
даже Чудо-юдо
кто-то отдаёт.

Крымский климат ласков
не был здесь – не жил.
Тут писал Некрасов,
Лев Толстой служил.

Где-то в летнем парке
продают вино.
Здесь бывает жарко,
но всегда – тепло.

I
Ольга, Татьяна, Маша, Анастасия,
я перед вами каюсь за всю Россию
и, на коленях стоя, молюсь часами.
Рядом со мной впритирку стоят другие —
мы говорим невпопад, но русскими голосами
о том, что беда случилась под небесами.

II

Ольга, Мария, Настенька и Татьяна,
место, где вас убили давно поросло бурьяном.
Над домом купца вороны страшно и зло сгустились.
Убийцы, дрожа трусливо, сжимали в руках наганы.
«За что нас?» – глядя в глаза, вы кротко у них спросили.
За вашу невинность, девушки, и за любовь к России.

III

Мария, Анастасия, Танечка, Ольга
о вас, мои дорогие, мы вспоминаем с болью.
Святые Княжны убитые – четыре стороны света,
величина Империи, размерами с треть планеты.
Земля, по которой ходим, пропитана вашей кровью.
Вы нас простите, милые, за то далекое лето.

IV

Мария, Анастасия, Татьяна, Оленька,
Господа за Россию вы неустанно молите.
Вновь времена неспокойные: брат убивает брата,
видно, часы истории перевели обратно.
Вы помолитесь, девушки, чтоб обошло нас горе,
чтобы смогла Россия крови очистить пятна.

Россия. Далекий век
Толпа у монастырских врат.
Слух идет, что повержен грек,
Византийской империи нет,
говорят: разорен Царь-град.

Неспокойно. Чего-то ждут
Молятся, ломают шапки,
плачут, охают, стонут. Тут
затихают вдруг все вокруг:
к людям старец выходит шаткий.

Тяжела кривизна бровей
бороды седина горит:
средь толпы старец всех белей.
Он стоит, и для всех людей
слово долгое говорит: