Валентина Спирина - Девять Жизней. За час до полудня

Зашторив окна, чтоб уйти от света,
дитя ночей бесстыдных и бессонных,
вот ты сидишь, и куришь сигареты,
и создаешь губами невесомость.

Вот ты сидишь, родительница дыма,
и разрушаешь ясность и пространство.
Тебе не стыдно? Нет, тебе не стыдно.
В тебе стыда, наверно, не осталось.

Как бесполезны сонные движенья
надменных губ, стареющих и блёклых…
А ты сидишь, как тать, согнувши шею,
сидишь и куришь, куришь сигареты.

Господи, не молчи:
Слово Твоё есть Жизнь.
Мысли мои в ночи
снова стремятся ввысь.

Господи, сохрани
от лицемеров, от
тех, кто давно охрип,
ложью запачкав рот.

Верю, не ровен час,
Бог покарает всех,
кто не смотрел анфас
в этот бесстыдный век.

Кто не подал руки,
Боже, Тебе в ответ,
тот навсегда поник,
так как не встал на твердь.

Благословен Господь,
крепость моя и щит.
Бог да хранит народ
свой. А меня – простит.

Будь моим цветом, запахом, прекрасным днём;
никогда не произноси вслух чужих имён.
Не коси под Мону Лизу – какая пошлость.
Мне должно казаться, что я влюблён,
по-крайней мере, до тех времён,
пока мы не попали в другую плоскость.

Будь моим временем – стрелкой часов тугой;
никогда не произноси вслух, что я – другой.
Забудь все бренды: «Дольче Габбанна», «Коко Шанель».
Я хочу часто видеть тебя нагой
в плоскости, где любовь правит тобой и мной,
где, как на алтарь, мы ложимся с тобой в постель.

Будь моим вдохом, выдохом, воздухом… Но никогда,
meine Liebe, не произноси вслух, что это не навсегда.
Давай хотя бы на ночь притворимся женой и мужем?
Просто потому, что человеку свойственно иногда
сознавать, что проходит время, идут года,
а он до сих пор совсем никому не нужен.

Феодосийский берег. По правую руку – мыс,
словно каменный пёс улёгся среди воды.
Я сижу на песке, в небеса отпуская простую мысль
о том, что Господь и дьявол играют 1:1.

Генуэзская крепость – останки былых эпох.
У подножия этих стен никогда не звучало избитых фраз,
потому что веками правит не человек, а Бог,
безграничный, как море – насколько хватает нас.

Бог спокоен, как море, но дьявол берет своё
и эпоха сменяет эпоху в движеньи дней.
Я взобрался на гору, слышу в чаще лесной поёт,
может чёрт, может ангел, а может быть – соловей.

И отсюда мне виден город, его дома;
переулки впадают в улицы. Как во сне
наползает на город бледный морской туман,
так эпоха сменяет эпоху в движеньи дней.

Только древняя церковь у моря видна с горы,
под покровом своих ладоней Матерь Божья её хранит.
Ты однажды пришел сюда, ты пришёл и про всё забыл,
это значит, теперь ты можешь что-то важное изменить.

Святой Николае, батюшка-царь,
ты для России хранителем стал.
Если Держава будет в беде,
мы обратимся с молитвой к тебе.

Помнишь ли бойню, гражданскую сечь?
Мы не смогли от врагов уберечь
нашу страну. Не унять эту боль —
Русь убивали вместе с тобой.

Святой Николае, угодник Христов,
мы пожалели об этом раз сто.
Слёзы народа впитала земля —
пытки, расстрелы, концлагеря.

Помнишь, как древние колокола,
зверски беснуясь, сбивала толпа?
Жгли образа и срывали кресты,
царь-страстотерпец, помнишь ли ты?

Святой Николае, ты, как Христос,
за русский народ наказанье понес.
С кротостью принял гоненья, расстрел,
царь, убиенный на русской земле.

Помнишь события Второй Мировой?
Нас распинали вместе с тобой…
Так был наказан безбожный народ
за девятьсот восемнадцатый год.

Святой Николае, сплю и молюсь,
чтобы воскресла Великая Русь.
Если Россия будет в беде,
мы обратимся с молитвой к тебе.

На юге столицы, вернее будет сказать, в области,
находится город, который называется Люберцы;
к нему ведут прямые дороги, – ни горы тебе, ни пропасти, —
если ты оказался здесь, в тебя сразу же кто-то влюбится.

Не имеет значения плохой ты, хороший, хромой ли, убогий, просто – скучный:
местные жители влюбляются автоматом во всех и в каждого,
потому что в городе с таким именем невозможно быть равнодушным
к пришедшим, приезжим, прибывшим (не важно откуда) гражданам.

Здесь живут люди самых разных национальностей и оттенков кожи.
Чтобы увидеть африканку, можно просто перейти на соседнюю улицу,
свернуть в переулок, заглянуть в магазин… и что же?
Настоящая африканка отмеряет на весах полкилограмма курицы!

В павильоне напротив улыбчивый сириец продает арабскую шаурму.
Если попросить, он расскажет тебе сказку не хуже, чем Шахеризада,
о белом песке и о звездном сирийском небе, где поутру
золотые облака утекают вдаль, и другого неба ни тебе, ни ему не надо…

Гуляя по Люберцам можно услышать вдруг: «Гамарджоба!*
Подходи, дорогой! Помидор, огурец, картошка, сладкий редис!
Мой мама сажал специально для тебя овощ много…
Подходи, дорогой, попробуй! Э, куда же ты, слушай… Нахвамдис!**»

Однажды, пролетая над подмосковьем, растяпа-ангел обронил свой нимб,
и на месте падения вырос город: парки, здания, перекрестки, проспекты улицы.
Лафонтен говорил: все дороги приводят в Рим.
Лафонтен был неправ: все дороги приводят Люберцы.

Не то, чтобы под луной или под небом звёздным,
можно не на лугу, не на опушке леса,
и не в густой траве, где бабочки и стрекозы
слушают, как кузнечики поют им земли песню,

не опалённые солнцем, кружащим над горами,
лучи свои распуская, словно лилии – чаши,
лиловой волной не омытые, что целый день играет
с белым (конечно, белым) песком всё чаще,

не впитавшие ветра, кокетливого, как южанка,
тёплого ветра, ласкающего смуглую эту кожу
той, что на диком пляже лежит, прижавшись
спиною к солнцу или к тебе, быть может,

не говорившие с эхом холмов изумрудно-рыжих —
голос Хлорис цветущий царствует между ними,
и потому любые слова здесь всегда излишни,
даже, когда вдруг скажешь шёпотом чьё-то имя, —