Саида Абанеева - Богов любимцы. Том 3

– Ничего, я не гордый, – пробормотал нищий, когда дворецкий проводил его в левое крыло дворца и оставил в одиночестве. – Мне случалось облизывать куда менее съедобные предметы… Зато обглоданный рыбий скелет перестанет, наконец, быть моей самой заветной мечтой…

Обойдя свои владения, свежеиспеченный собрат Эпикура и Лукреция остался доволен сверх всякой меры. Осторожно опустившись на краешек просторного ложа, он погладил застилавшее его покрывало, каждый миг ожидая грозного окрика законного владельца, но окрика не последовало, и постепенно нищий осознал, что он и есть хозяин всей этой роскоши.

– Теперь это мое… – словно не веря своему счастью, прошептал он. – Мое. Мое! Мое!!!

Он с ногами забрался на ложе и с хохотом стал прыгать на белоснежных простынях.

– Жаль, старик, что ты этого не видишь! – умаявшись, произнес он и продолжил осмотр.

В ванной он повернул ручку крана и долго смотрел, как наполняется бассейн, потом сбросил лохмотья на мраморный пол и залез в горячую воду. Немного похлюпавшись и не столько смыв, сколько размазав по телу грязь, он обмотался простыней и направился в столовую, где его уже ожидал накрытый стол. Он снова ел, сладострастно жмурясь при особо удачных изысках повара, но вскоре у него возникло ощущение, что он швыряет пищу в бездонную бочку.

Блюдо сменялось блюдом, а он не испытывал насыщения. Привыкший питаться отбросами, он не умел пользоваться столовыми приборами и жадно хватал куски с тарелок руками. Жир и соус текли по его подбородку и запястьям, он облизывал пальцы и вновь запускал их в соусницу. Даже у видавшего виды слуги глаза лезли на лоб.

Уничтожив все до последней крошки и вылизав тарелки, придворный философ, в чьи обязанности входила экономия туалетной бумаги, вытер жирные руки о скатерть, откинулся на спинку стула и сказал, обращаясь к слуге:

– Принеси-ка чего-нибудь еще…

Слуга ушел, а нищий, коротая минуты ожидания и в предвкушении предстоящего блаженства, стал разглядывать висевший в простенке натюрморт. Сиял янтарным огнем хрустальный бокал с вином, лежал на серебряном блюде молочный поросенок с пучком петрушки во рту, яблоки, горой возвышавшиеся в вазе, хотелось тут же съесть, и при виде всего этого изобилия философ почувствовал голодные рези в желудке.

Слуга задерживался.

Муки голода усиливались.

Философу казалось, что даже в самые скудные времена, когда на помойках можно было найти разве что подохших от голода крыс, он не испытывал ничего подобного…

– Хлеба! Ради Бога, хлеба! – закричал он страшным голосом, вцепившись пальцами в закапанную соусами и подливками скатерть, и впился зубами в собственные руки…

Когда слуга вернулся с уставленным всевозможной снедью подносом в столовую, он обнаружил, что его новый хозяин мертв.

– Я всегда говорил, что обжорство до добра не доведет, – философски заметил он, ставя поднос перед мертвецом.

Ему и в голову не могло придти, что философ умер от голода…

– … и на том на острове, вдали от мира, дивная есть страна, прозваньем Белозерье… – рассказывал, опираясь на дорожный посох, невысокий плешивый мужичок с козлиной бородкой, и стоявшие кружком слушатели внимали ему, раскрыв рты. – Там с чужих трудов никто не живет. Каждый работает на обчество в меру сил, а от обчества получает за то все, что надобно ему для жизни.

– Так и у нас в общине не хуже, верно, мужики?

– Да у вас-то над общиной барин! Вы спину гнете с утра до ночи, а как были голытьбой, так голытьбой и подохнете! А в Белозерье-то бар нету! Кто не желает честно работать, того в кандалы – и на рудник! И все, что каждый имеет, делится по справедливости, то есть поровну.

– Ну ты, брат, не скажи! Вот возьмем, к примеру, меня и Антипку. Я капли в рот не беру, он кажный день в стельку напивается. Я целый день в поле, Антипка – если не в кабаке, то в луже. Теперь, значит, собрали урожай: я – тыщу пудов пшеницы, Антипка – пять кулей ржи. И вот обчество стало делить. Я не пью, не гуляю, избу сам срубил, – стало быть, мне много не надо. А Антипке кажный день надо в кабак, да строить избу надумал, да жена, да детки, – стало быть, обчество решило, что надо дать Антипке впятеро супротив меня. Это как же, а? На хрен не надо мне такой справедливости! – сказал Трофим.

– Да Антипка же свой, родной, подневольный мужик! Может, он с горя пьет? Барин – вот настоящий кровосос! Это он довел Антипку до жизни такой! А в Белозерье бар нету! Там все промеж собой равны, и богатеев нет совсем!

– Эко диво! – усмехнулся Трофим в бороду. – Вот кабы бедных не было!

– Ладно, помолчи, дай послушать! – загалдели на него со всех сторон.

– Слушайте, коли вам больше делать нечего, а у меня по хозяйству забот невпроворот! А захочется брехню послушать, – так у меня Полкашка есть! – сердито огрызнулся крестьянин и зашагал прочь. С ним ушли еще несколько мужиков.

– Сказывай дальше! – нетерпеливо зашумели оставшиеся.

– Да чего сказывать-то, мужики? – лукаво прищурился странник и задрал к небу козлиную бородку. – Чем вы хуже белозерских? Прогоните своего боярина, да поделите его землю, да хоромы, да скотину, – и сами заживете как бояре!

– Да ведь это вроде как его, – несмело возразил кто-то из мужиков.

– Что ж, он, что ли, землю создал? Сеял он, пахал? Или хоромы своими руками построил? А если нет, так какого же рожна пользуется тем, что ему не принадлежит?

– А ведь и верно, мужики, – поскреб в затылке сомневающийся. – Правильно он говорит.

– Чем ваш барин лучше разбойника, который грабит добрых людей на большой дороге и живет с того? Грабь награбленное, мужики! – взвизгнул странник, и собравшаяся вокруг него толпа ответила дружным ревом.

– Айда, мужики, посчитаемся с барином! – крикнул кто-то, и вся толпа хлынула по улице, как вышедшая по весне из берегов река, и остановилась у боярских хором.

– Покажись народу, кровопивец!

– Добром просим!

Бледный, но спокойный, боярин вышел на красное крыльцо и окаменел в позе надменного величия.

– Поклонись народу, сукин сын! Небось не переломишься!

– Да тьфу на его поклон!

– Э нет, пущай поклонится! Я всю жизнь перед ним шапку ломал! Поклонись, болярин! Аль аршин проглотил? А может, на ухо туговат?

– Смотри-ка, в чем только душа держится, а не робеет!

– Это кого ж ему робеть? Уж не тебя ли?

– А хоть бы и меня! Вот крикну щас: «Зажигай!» – и зажгут!

– Эй, болярин! А не сильно тебе просторно живется в этаких хоромах? Потеснился бы, болярин! Бог-то, сказывают, делиться велел!

– Это ж надо, – одними уголками губ усмехнулся боярин. – И грамоты ни аза не знаешь, а отнимать да делить умеешь. Еще бы умножать и складывать научился, так и цены б тебе не было в базарный день!