Саида Абанеева - Богов любимцы. Том 3

– Люди воевали всегда и нелепо винить в этом Бога… Воинственность является для них одним из средств выживания.

– Можно лишь позавидовать той ловкости, с какой люди научились отыскивать оправдания для своих пороков. Они прелюбодействуют, ибо это необходимо для продолжения рода. Они крадут, ведь не умирать же им с голоду. Они лгут, злословят и клятвопреступничают, ведь надобно же им общаться. Они убивают, ибо защищать свою жизнь, имущество и честь – их святая обязанность. Одного я не пойму: если все защищаются, кто же нападает?

– У вас острый ум, святой отец, – улыбнулся Артакс.

– Гэлы могут служить прекрасным доказательством того, что острота ума является прямым следствием бедности. Вам случалось бывать в Кокнемаре?

– Нет, святой отец. Я недавно в Ирландии.

– Для иностранца вы превосходно говорите по-гэльски. Вы англичанин?

– Нет.

– Испанец?

– Я сармат.

– Ничего не слышал о таком народе.

– Собственно, это не народ. Существовали некогда на земле древней Киммерии скифы и амазонки. От них и пошло племя савроматов. Но в настоящее время я имею честь быть последним его представителем.

– И каким же ветром вас занесло в Ирландию?

– Мне нравится путешествовать.

– Мне тоже. Правда, самые удивительные из своих путешествий я совершил, не покидая пределов Дублина.

– Не хотел бы вас обидеть, святой отец, но Дублин не кажется мне тем местом, о котором мечтает каждый путешественник.

– Я нисколько не обиделся. Дублин действительно не то место, которое способно привлечь интерес настоящего путешественника. Но не для того ли даровал Господь воображение людям, чтоб они могли расцветить и преобразить с его помощью самые обыденные и скучные предметы?

– Так вы писатель?

– Боюсь, что это слишком громко сказано. Просто на досуге я слегка грешу литераторством. Но, надеюсь, Господь простит мне эту маленькую слабость.

– И что вы пишете сейчас, святой отец?

– Эпитафию.

– У вас умер кто-то из близких? Примите мои соболезнования.

– Я пишу эпитафию самому себе.

– Если я не ошибаюсь, вы еще живы.

– Когда я умру, для меня будет несколько затруднительно это сделать, а мне бы очень не хотелось позволить моим врагам плюнуть на мою могилу, когда я буду уже не в состоянии ответить им тем же. Когда я представляю, какие у них будут физиономии после того, как они прочитают последнюю фразу моей эпитафии, мне, ей-Богу, не терпится поскорее умереть.

– Вы не могли бы ее процитировать?

– С наслаждением! «И имя его будет вечно жить во славу Ирландии». Скромно сказано, не правда ли?

– Скромность украшает только тех, кому больше себя украсить нечем. Я полагаю, что вы имеете право сказать о себе эти слова, хотя, к стыду своему, я не читал ваших произведений.

– Благодарю за добрые слова, сын мой.

– Прощайте, святой отец. И да хранит Господь Ирландию и вас.

Танаис работала над очередной статуей, но всей спиной чувствовала чей-то неотступный взгляд. Он отвлекал ее, мешая работать, и, с раздражением отбросив инструменты в сторону, она обернулась.

На нее в упор смотрел тот самый старик, что указал ей путь к храму.

Повернувшись к ней спиной, он пошел прочь, и Танаис помимо воли последовала за ним.

Они вступили под своды храма, где в этот час не было ни души, и здесь старик остановился и резко повернулся к Танаис лицом.

– Кто ты?

– Чужеземец.

– Ты солгала дважды в одном слове. Могу ли я доверять тебе? Ты не мужчина, но и не женщина. Ты вообще не человек. Ты везде дома и везде чужая, потому что твоя родина – весь мир. Кто ты?

– Похоже, ты знаешь это лучше меня. А кто ты?

– Тантрик.

– Это имя, профессия или титул?

– Это образ жизни. Узнаешь со временем. Ты интересуешь меня. Но я не могу в тебя проникнуть. Хотя при желании я могу увидеть, что творится на другом конце света.

– И что же там творится?

– То же, что и обычно. Люди убивают друг друга из-за ничтожных вещей. Везде. Всегда. Я устал наблюдать за этим. Но не пытайся со мной хитрить. Кто ты? Я чувствую в тебе силу, какой не бывает у людей. Силу, размеров которой ты и сама не представляешь. Кто ты?

– Зачем тебе это знать?

– Я тантрик. Знание – мой хлеб.

– Ты зарабатываешь на жизнь, узнавая что-то новое?

– Ты глупа. Тантрик никогда не унизится до того, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Потому что тантрик может все.

– Например?

Тантрик повис в воздухе, не касаясь земли ногами, и метнул блеснувший, как молния, взгляд на заготовленную для статуи глыбу. Под этим взглядом огромная глыба рассыпалась в мелкую пыль.

– Это может любой садхака, – сказал тантрик и коснулся земли подошвами сандалий. – А тантрик может все.

– И однако ты не можешь понять, кто я, – усмехнулась Танаис.

– Ты – зомби. Но кто оживил тебя и почему не уничтожил?

– Наверное, тот, кто один способен воскрешать мертвых…

– Это может любой тантрик. Но тантрик обязан уничтожить зомби, когда тот исполнит свое предназначение.

– Ты способен оживлять мертвых? – недоверчиво переспросила Танаис.

– Это не самое сложное из того, на что способен тантрик.

– Ты лжешь.

– Никогда не смей говорить тантрику эти слова, или он уничтожит тебя.

– Не думаю, что это тебе по силам.

– Тантрик – это человек, который стал Богом. Если Бог разгневается на человека, его защитит тантрик. Если тантрик разгневается на человека, его не спасет даже Бог.

– Я не верю тебе.

– Завтра после захода солнца приходи на кладбище и приноси с собою заступ. И ты убедишься.

– Почему не сегодня?

– Я сказал: завтра, – повторил тантрик и – исчез.

Трофим молотил зерно на току, когда на его двор вошли четверо мужиков во главе с Антипкой.

– Здорово, Трофим! – поскрипывая новыми яловыми сапогами, сказал Антипка, встав посреди двора с видом хозяина.

– Здорово, коль не шутишь, – угрюмо ответил Трофим, не прерывая своего занятия.

– Мы к тебе по делу пришли, – щуря глаз, важно произнес Антипка. – Хорош цепом махать, поговорить надо.

– Некогда мне разговоры разговаривать. Уберу зерно в амбар, – тогда и поговорим.

– А я о зерне и пришел потолковать. Чтоб завтра же сдал все излишки в общак!

– С чего бы это вдруг? – Трофим остановился и, опершись на ручку цепа локтем, зло взглянул на Антипку.

– А с того! Чтоб ты излишками не торговал и на горе людском не наживался!

– Отродясь я ни на чьем горе не наживался! Всю жизнь спину в поле гнул! А ты, Антипка, больно шустер! Не сеял, не пахал, а как до дележки дошло, тут как тут!

– Не Антипка, а Антипатр Васильич! Запомнил, или повторить? – отрезал, раскачиваясь с пятки на носок, Антипка.

– Сопли утри сперва! Да я скорее Полкашку своего по имени-отчеству кликать стану, чем тебя!