Саида Абанеева - Богов любимцы. Том 3

– «… учинили бунт и волнение великое на Москве… нарушили клятвенное слово… покушались низложить государя…» – доносились до Глеба отдельные слова, но он и на старался их расслышать. Он смотрел на суровые, бледные лица стрельцов, на хищный профиль Иоанна, на ухмыляющихся опричников, и думал о том, что все они – русские, и не мог понять, отчего же так развела их судьба…

– Посторонись-ка, царь, я здесь умирать буду, – проходя к эшафоту мимо Иоанна, произнес высокий статный стрелец и презрительно сплюнул под копыта царева коня. Его поставили на колени перед плахою, и палач уже занес над ним топор, когда Иоанн подал знак остановить казнь и пристальным взором вперился в глаза смертника.

– Еще не довольно было тебе зреть наш позор и муки во время допросов?! – крикнул в лицо ему стрелец. – Хочешь насладиться нашим последним страданием, кровосос?! Ждешь мольб и стонов наших?! Не дождешься! Лучше сам откушу себе язык, чем буду молить тебя о пощаде!

И он выплюнул на помост красный от крови комок плоти.

Одному из зачинщиков бунта накинули на шею петлю, но когда палач выбил под ним табурет, веревка лопнула, и повешенный упал на помост.

– Полагается помиловать, великий царь, – робко напомнил палач, но Иоанн дал знак продолжать.

– О несчастная страна, где даже и повесить толком не умеют! – с горечью вскричал приговоренный, наблюдая, как палач мастерит новую петлю, и швырнул порванную веревку в лицо царю. – Возьми на счастье!

На соседнем помосте палач рубил удалые стрелецкие головы как молодые капустные кочаны, и кровь брызгала далеко в толпу. Один из приближенных осмелился обратить внимание царя на то обстоятельство, что несколько капель долетело и до царской мантии, но Иоанн только пренебрежительно отмахнулся:

– Пустое. Красное на красном незаметно.

Палач, тяжело дыша, отступил от плахи и скрестил руки на мокром от крови топорище.

– Почему прекратил?! – гневно вскричал Иоанн.

– Умаялся, великий царь… Рука твердость потеряла. Не сумею с первого раза голову отсечь…

Иоанн спрыгнул с седла, взбежал на помост и, скинув царские одежды на окровавленные доски, вырвал топор из рук палача.

– Ужо отучу вас бунтовать, сукины дети… – злобно прошипел он и, поплевав на ладони, взмахнул топором.

– Ах ты, Господи Исусе! Это что же деется на белом свете, люди добрые?! – громко взвизгнула молодая бабенка. – Царь своей рукой головы рубит!

– Нешто впервой?..

– Ему бы мясником на бойне, а не царем на Руси…

– Говорят, он кровь человечью пьет, оттого-то смерть его и не берет…

– То-то лютует, зверь… Видать, свежей испить захотелось…

– Еще слыхал от людей, будто он кровью христианских младенцев умывается.

– Враки это. Он с Сатаной дружен, вот тот его от смерти и заговорил.

– А Бог-то как допустил до этого?

– И все-то у вас Бог виноват! Сами, как овцы, идете на бойню, и все ждете, когда же Господь явит чудо и вас спасет! А Бог-то помогает только тем, кто сам себя спасает!

– Ничего… Не два же века он себе намерил… Смерти-то все равно, царь он или псарь, и до него дойдет очередь…

– Пока до него дойдет, он всю Русь кровью умоет…

– Ну так помог бы ей!

– Ишь ты, умный какой! Моей голове расставаться с плечами пока неохота! Всякая власть от Бога. А народ должон покорствовать и терпеть…

– Да сколько ж можно?!

– А сколько нужно… Судьба, знать, такая… Богу-то видней…

Вар возлежал на возвышении и через презрительный прищур глаз наблюдал за пирующими, которые слушали седобородого сказителя, в звучных стихах воспевавшего подвиги Вара, и не забывали при этом воздавать должное искусству императорского повара.

– Скучно мне… – медленно произнес Вар, и тотчас двое дюжих телохранителей подхватили седобородого льстеца под локотки и уволокли со сцены.

– Мешок золота ему, но впредь пусть он воет подальше от моих ушей! Разве похож я на глупца, способного поверить в ложь только потому, что она ласкает слух и нежит самолюбие? Пируйте без меня!

Вар стремительно покинул пиршественную залу, спустился по лестнице мимо караульных и вышел в парк. Он побрел наугад без всякой цели, как вдруг его слуха коснулось отдаленное пение.

Вар остановился и прислушался.

Пел красивый и сильный мужской голос. Слов было не разобрать, да они и не нужны были, ибо в голосе певца звучала такая тоска и страсть, какой не выразить словами.

Вар пошел на голос, который взлетел, как птица, и вдруг оборвался на самой высокой и пронзительной ноте, и песню подхватила женщина.

Вар замер на месте, всем существом впивая волшебный голос. Казалось, человеческое горло неспособно было издавать такие чарующие, нежные, гармонические звуки.

На глазах Вара выступили слезы, он прижал руку к груди, где тоскливо и жалобно ныла пустота, и вдруг ринулся напролом сквозь кусты, боясь только одного: что голос умолкнет прежде, чем он отыщет певицу.

Пение становилось все ближе.

Вар перемахнул через дворцовую ограду и осмотрелся по сторонам.

На улице не было никого, кроме высокого молодого мужчины в длинном плаще. А голос, прекрасный женский голос, звучал где-то рядом.

– Где она? – отрывисто спросил Вар мужчину, и пение вдруг оборвалось.

– Как ты это делаешь? – потрясенно спросил Вар.

– Я не знаю. Это получается само собой… Во мне словно живут два человека – мужчина и женщина… Они оба тоскуют по любви и призывают к себе кого-то, кого я не знаю, но люблю… Может быть, тебя они звали, и поэтому ты пришел?

Вар презрительно усмехнулся и покачал головой.

– Едва ли… Мне хватает настоящих женщин…

Певец улыбнулся печально и понимающе.

– Мне жаль тебя… Ты очень красивый, но ты не знаешь, что такое любовь…

– Зато ты, похоже, знаешь это лучше всех, – пренебрежительно заметил Вар.

– Ты считаешь меня сумасшедшим?

– Я ничего не знаю, – тоскливо ответил Вар. – Да и какое мне дело до тебя? Лучше спой еще…

– Я не пою по приказу…

– Я не приказываю. Я прошу…

Мужчина закрыл глаза, запрокинул голову, и глубокий, страстный, тоскующий женский голос заполнил собой весь город и весь мир.

Вар слушал – и в эти мгновения почти любил несчастного и странного певца. Вдруг в темноте перед ним замаячил знакомый образ – нежный овал прекрасного лица, черные кудри и синие глаза… Ошибиться было невозможно, это было лицо Мира, но почему же юноша вызвал в его груди такую бурю чувств?

– Замолчи! – с исказившимся от ярости лицом крикнул Вар и быстро зашагал прочь, но в его ушах по-прежнему звучал дивный голос, а перед глазами маячил образ Мира.

Вар шел по спящим улицам Миргорода, тщетно пытаясь прогнать внезапное наваждение, как вдруг одинокая фигурка привлекла к себе его внимание на перекрестке улиц.